Обуглившиеся мотыльки

Девушка вцепилась руками в его шею. Ее пальцы вонзались в его кожу, его пальцы проникли под куртку и одежду, дотронулись до разгоряченной кожи. Они оставляли отпечатки друг на друге, они оба не сомневались в том, что прикосновения говорят больше, чем сказал бы секс или поцелуи.

Даже такие болезненные и отчаянные поцелуи.

Горло заболело сильнее. Девушка отстранилась, прижалась губами к его лицу. Ее слезы были доказательством того, что ее последние слова — просто отчаяние, но никак не ее мнение. Ее слезы были доказательством того, что она способна любить.

Деймон вновь впился в ее губы, прижав ее к этому чертовому фонарному столбу. Люди проходили мимо них, оглядывались на них, старики что-то осуждающе бурчали, но что Гилберт, что Сальваторе было плевать. Они не замечали и не слышали никого вокруг себя.

Елена оттолкнула его спустя секунды, прервала поцелуй, а затем снова ринулась к нему. Она обняла его крепко-крепко, прошептала над его ухом:

— Раньше я ненавидела тебя потому, что ты мне нравился, — она не могла так быстро оттолкнуть его. Теперь у нее это не получалось. — Я прятала свою симпатию за напускным раздражением и со временем сама уверовала в собственную ложь… — ее губы на его шеи. Болезный поцелуй, хватка усиливается, здравый смысл теряет всякую значимость. — А теперь я ненавижу тебя за то, что ты решил получить меня тогда, когда сам этого захотел. Понимаешь? Ты был так сильно нужен мне! Так силь… — она поцеловала его. Она испытывала наслаждение, когда его язык касался ее языка, когда его руки впивались в кожу на пояснице и талии, когда ее ладони касались его шеи. В животе болело, сердце замирало, воздуха становилось все меньше и меньше, а желания продолжать — больше.

Девушка вновь отстранилась.

— А теперь я нужна тебе, и ты решил мною восполь…- его пальцы на ее губах. Елена закрыла глаза, замолчала, позволила поцеловать себя еще раз. Этот разговор получился совсем не таким, как они оба ожидали. Деймон расстегнул ее куртку, отодвинул ворот кофточки, зубами коснулся плеча, и Елена издала тихий, слышимый только для них, стон. Дыхание прервалось. Им хотелось физической близости не столько потому, чтобы получить удовольствие, сколько потому, что они хотели распробовать друг друга. Узнать друг друга получше.

Поглубже.

— Я не дамся тебе, я же сказала! — она уперлась ладонями в его плечи и оттолкнула. Потом со всей толкнула его еще раз и, быстро развернувшись, юркнула в подъехавший общественный транспорт. Сальваторе подорвался к автобусу, но двери закрылись. Девушка стояла у окна, положив ладони на стекло. Она плакала, смотря на него. Куртка нараспашку. Губы покраснели. Деймон тоже положил ладони на стекло. Он внимательно смотрел на нее, такой же взвинченный, такой же неправильный, как и она сама. Елена прошептала что-то, что он не смог или боялся прочесть по ее губам.

Автобус тронулся. Медленно заскользил, и подошедшие другие люди оттолкнули Сальваторе, чтобы того случайно не выбросило на дорогу или еще что-то в этом роде. Сальваторе отмахнулся от заботы окружающих. Он сделал два шага вперед, уставившись на автобус, словно больше не мог ничего поделать.

На самом деле мог, просто знал, что все шансы заранее потеряны, возможности — упущены. Просто знал — они безнадежны, а Елена сдержит свое слово.

Деймон знал, есть женщины, которых легко добиться, есть — которых трудно. Он примерно представлял, что делать в том и другом случаях. Но он не имел ни малейшего понятия о том, что делать с девушками, которых добился, но которых никогда не получишь.

7.

Елена села на сиденье и вытерла слезы. Она обвела взглядом автобус, увидела странные и косые взгляды в свою сторону. Гилберт покачала головой, поднялась с места и пересела на самое дальнее, где ее мало кто мог побеспокоить. Девушка застегнула куртку, укуталась в нее, словно желала согреться. Она ведь не замерзла, она ведь согрета (вовсе не курткой), но принять даже эту правду было не по силам.

Разбитая и уничтоженная она знала, что лучше не появляться в таком виде перед Дженной. Та не заслуживает беспокойства. Гилберт вытащила мобильник и отыскала в справочнике номер, который не набирала уже давно. Может быть, этот человек не решит ее проблем, не поймет ее печали скорби, но и не выгонит. Порой безразличие — это лучше, чем внимание.

Девушка услышала знакомое «Да?», вместо стандартного «Алло?» и собрала последние силы в кулак, чтобы ее голос не задрожал.

— Ты можешь встретить меня? — произнесла она. — Я села на четвертый автобус, подъеду к нашему старому дому минут через пятнадцать, — затем она замолчала и добавила уже намного тише: — Пожалуйста.

Гилберт снова вытерла слезы. Она уставилась в окно. Мелькающие пейзажи немного отвлекали.

— Я сейчас выеду, — был ответ. Елена положила трубку и закрыла глаза, оперевшись о спинку сиденья. Горло разболелось сильнее. Ровно как и сердце. Ее почерневшее, грязное сердце, способное на раскаяние и прощение.

Способное на любовь.

Комментарий к Глава 52. Обесточенные * аллюзия на роман Чака Паланика «Бойцовский клуб», главный герой которой, Тайлер Дерден, провозглашал, что «лишь утратив все до конца, мы обретаем свободу».

имеется в виду роман Харуки Мураками «Норвежский лес».

====== Глава 53. Заложницы ======

1.

Она тут же поднялась, когда он зашел. Девушка скрестила руки на груди, поежившись то ли от холода, то ли от неловкости. Он взглянул на нее, улыбнулся и направился прямиком к холодильнику. Девушка медленно села обратно за стол. Она все еще не сводила взгляда с него, и она хотела как-то начать разговор, но ее горло пересохло, а мысли рассыпались.

Достав из холодильника две банки пива, он направился к столу, сел рядом с Бонни и придвинул ей одну. Беннет даже не взглянула на напиток.

— Тебе надо в больницу. Чем скорее — тем лучше.

Клаус открыл жестяную баночку. Та издала шипящий звук. Прохлада будто коснулась кожи Беннет, и та снова поежилась. Она не хотела пить, у нее в голове (ровно как и в душе) царил полный хаос. Обычно Бонни начинала бунтовать, кидаться на окружающих ее людей и таким образом избавляться от страха. Обычно она даже если не знала что делать, то все равно что-то делала, а теперь ее будто обездвижили. Дело было не в том, что случилось между ними, а в том, что им понравилось. Ей и ему, поэтому они повторили еще два раза. И их увлекло это. Их это будто оживило, будто вернуло им смысл существования и успокоило их испепеленные нервы.

— У меня аномалии в организме, — произнес он, обращая на нее взор. Держался так же как всегда — без лишних эмоций, со свойственным ему безразличием. Бонни боялась не его, она испугалась себя и того, что враги, которых она думала, что ненавидит, стали ей близкими людьми. — Я с детства даже насморком не болел. Мать водила меня по больницам и центрам, но никто ничего объяснить так и не смог. Можешь считать это ложью, правдой или фантастикой, но факт остается фактом.

У Бонни все еще болело горло, и она все еще не могла прийти в себя, но к пиву решила не притрагиваться. Просто не хотелось. Не хотелось делать многие вещи: не хотелось снова губить себя, не хотелось курить, не хотелось даже искать Тайлера и пытаться объяснить что-то кому-то. Единственное, что Бонни себе позволяла в эти сутки, в этот наступивший вечер, единственное, чего она действительно хотела — так это знать, что ей все не привиделось.

— В детстве, когда мне было лет шесть, я играл с девочкой во дворе, которая болела гриппом. Хрен знает, как ее вообще выпустили, но я не заразился. А мать слегла на вторые сутки.

Бонни понимала, что это ложь. Может быть, частичная, но все же его слова были ложью. Была эта ложь во спасение, или было это банальное желание не продолжать разговор на эту тему, Беннет не знала. Она многое перестала знать сегодня, поэтому отнеслась к осознанию этого факта вполне спокойно.

И все же, если это правда, самая чистая правда, то стоит спросить…