Обуглившиеся мотыльки

Клаус, не поворачиваясь к охране, дал им знак рукой. Те без слов, как запрограммированные машины, вышли из помещения, захлопнув дверь. Свет исчез. Помещение погрузилось во мрак, и тусклая лампочка — не в счет, потому что Бонни вот ни черта Клауса не видела. Зато Клаус видел Бонни, и для него этого было достаточно. Хотя он все же сделал шаг вперед (последнее одолжение), позволяя себе попасть в поле зрения Беннет. Та сжала кулаки и тут же бросилась на него. Она знала, что это он опубликовал ее документы. Из-за Тайлера. Он опубликовал их не потому, что хотел уберечь ее. Он опубликовал их не потому, что он хотел усугубить их и без того пошло-отвратительные настроения. Он сделал это потому, что он может это сделать: может надавить колесом на бабочку, может переехать кошку, размазав ее внутренности по асфальту.

Атаки Бонни оказались заблокированными, а Бонни оказалась на полу. Клаусу отчаянно хотелось прикончить эту сумасшедшую прямо здесь, потому что ему остоебенело с ней возиться. Ему хотелось свернуть ей шею, услышать хруст и покончить со всем этим дерьмом.

Клаусу хотелось. У него снесло крышу от бешенства. Он быстро подошел к Беннет, схватил ее за предплечья, заставляя подняться. Его стальная хватка стала причиной синяков и тупой сжимающей боли, такой родной, что это было почти приятно. Да, Бонни тоже съехала с катушек, и да, у нее тоже снесло крышу от бешенства, но кому до нее какое дело? Майклсон впечатал ее в стену. Боль в позвоночнике и лопатках привела в чувства как напор холодной воды. Девушка замерла на несколько секунд, увидев рассвирепевшего Майклсона, а потом подумала, что погибнуть от его рук было бы правильно. Не то что приятно, но правильно. Правильно, логично.

Погибнуть от его рук хотелось больше, чем от рук отца.

Сильная пощечина вернула на землю. За ней следом — другая, заставила вынырнуть из потока мыслей. Третья — Бонни окончательно пришла в себя, делая очередной глубокий вдох и застывая в какой-то кататонии. Она подняла руки, прижала их к груди и сжала ладони в кулаки. Кровь, размазанная по лицу, потеряло былую эстетику. Бонни потеряла детство и юность, но все никак не могла с этим смириться.

— Зачем? — прошептала она, скрещивая пальца, словно она молилась единственному богу, в существование которого еще верила. Богу, который стоял напротив, сжимал зубы и выжидающе смотрел на нее. — Ты же обещал! — она выпрямляет пальцы, а потом закрывает лицо руками. — Ты не должен был подводить меня!

Клаус думал только об одно — ему надо уйти. Прямо сейчас, именно в эту самую минуту ему надо уйти — только так он сможет покончить с Бонни Беннет. С девочкой-феминисткой. С девочкой-сенсацией. Клаус думал об этом, а Бонни зарылась руками в волосы и уставилась в пол. Она отчаянно вглядывалась в произошедшее, пытаясь выстроить события в хронологической последовательности и осознать, где же она прокололась.

— Я понятия не имею, о чем ты, — процедил он сквозь зубы. Предчувствие вгрызлось клешнями в остатки души, сердце заныло, но Клаус не двинулся с места. Он не осмеливался уйти. Хотя его ничто не держало.

Только если…

— Не имеешь? — она взглянула на него. Опустила руки, сжала их в кулаки, прижавшись к стене, словно боялась потерять равновесие. — Ты угрожал мне опубликовать подробности моего личного дела! Я сдержала свое сло!.. — сорвалась и закашлялась. Ее бросило в жар, и девушка согнулась, пытаясь унять внезапный приступ кашля. Она не хотела падать в обморок, но изображение перед глазами расплывалось. Единственное, что держало на плаву — кашель. Разрывающий глотку и вызывающий головную боль. Когда она выхаркала все свое недогодование, она оперлась рукой о стену, прижавшись к ней. — Лучше бы ты тогда убил меня, — прошептала она, начиная скатываться вниз по стене. Честно, она устала выплывать и глотать ртом пьянительный воздух. Честно, она согласно пойти ко дну и перестать сопротивляться. Она уже смирилась. — Ну почему ты тогда меня не прикончил? — снова сорвалась, снова закашляла.

— Я не публиковал ничего, Бонни.

Она посмотрела на него из-под лба снизу верх. Потом опустила взгляд и села на пол.

— Да ладно, — усмехнулась, обнимая себя за плечи и закрывая глаза, — не разменивайся на дешевые разговоры. Уж со мной-то…

Он стоял рядом с ней. Она сидела возле его ног. Он был для нее богом — единственным человеком, который мог растоптать ее окончательно.

Или спасти.

Если честно, Клаус точно не знал, чего он хочет больше.

— Я этого не делал, видимо, ты успела насолить кому-то еще, — процедил он.

— Больше никто не знает.

Только если Деймон. Но его нет в городе, и он никогда бы так не поступил. Только если Тайлер, но ему наплевать. Только если сам отец, но ему это не выгодно. Только если сама Энди. Ей это выгодно.

— Оказывается, знает, — глупая фраза, но это единственное, что пришло на ум. Это единственное, что Майклсон мог себе позволить. Он мог справляться с любыми врагами, проблемами, конкурентами и женщинами. Но он не мог обезвредить бомбу замедленного действия, он не знал, что делать с Бонни. — Теперь весь город знает. Из-за тебя. Так что можешь убить меня прямо сейчас, я не выйду из этого подвала.

Клаус подошел. Бонни не смотрела на него. Она сидела на полу, прижавшись к грязной стене, и ей было плевать на себя. Она достигла апогея своей жизни, и теперь ей уже ничто не страшно. Только реакция отца. Только окончательно затоптанная репутация. Хотя ее тревожило не столько мнение людей, сколько наплевательское отношение. Циничное и наплевательское отношение. Майклсон коснулся плеч девушки. Он медленно поставил Бонни на ноги. Когда та выпрямилась, она сфокусировала потухший взгляд на мужчине. Бонни в его руках была податливой и ватной. Ее тело больше не было напряженным.

— Брось это, — произнес он. Он не должен этого говорить. — Найди себе новое увлечение.

— Какое увлечение? — у нее не осталось сил даже на ухмылку. Она теряла землю под ногами и ощущение реальности. — Единственное, чем я жила, оказалось ложью. И теперь все будут смотреть на меня как… — она закатила глаза, но слезы все равно потекли по ее щекам. — Ты понимаешь, что все, во что я верила, оказалось иллюзией? — она перешла на шепот, положила руки на плечи Клауса и внимательно посмотрела в его глаза, словно она только ему могла доверить эту тайну, — И я теперь и не хочу ни во что верить. Я больше не хочу ни к чему привязываться, потому что знаю, что все равно разочаруюсь в этом. Я чувствую себя размазанной по асфальту. У меня не осталось ничего сакрального.

— Тогда найди себе мужика, — злобно процедил он, хватая ее запястья и скидывая их со своих плеч. Ее секреты ему не нужны. Ее быть ее богом он тоже не хочет. — Чтобы он из тебя всю дурь вытрахал!

Бонни прижалась к стене спиной. Смотреть на Клауса не было необходимости. В конце концов, наплевать, кто вывернул Бонни наизнанку. В конце концов, наплевать, кто опубликовал документы. В конце концов, у Бонни имя нарицательное, и она все равно должна погибнуть молодой.

— Кому я нужна со своим диагнозом?.. Своим характером? И со свой репутацией? — она криво ухмыльнулась, медленно поворачивая голову в сторону Клауса. Самое омерзительно было не в том, что он разговаривал с ней. Самое омерзительное было в том, что он знал ответ на ее вопрос.

— Мне, — произнес он, становясь напротив нее. Клаус коснулся талии девушки, приблизил Бонни к себе. Приблизил совсем чуть-чуть, но этого вполне хватило, чтобы взорвать отчаяние Бонни недоумением. — Мне нужна, — уточнил он, приближая ее к себе так близко, что расстояние между их лицами было ничтожно мало. Бонни растерянно смотрела на него. Она ощутила, как руки Клауса проскользили на ее поясницу, и Беннет вплотную прижалась к Майклсону. Нежность ударила под дых. Девушка сглотнула, а потом прошептала:

— У меня туберкулез, Клаус. Ты забыл? — ее голос сник до шепота, и Бонни положила руки на плечи мужчины. — Я не могу уничт…

Он прервал ее романтично-сопливые слова, коснувшись своими губами ее губ. Девушка закрыла глаза. Язык Клауса проник в ее рот. Первое касание вызвало щемящую и приятную боль внизу живота. Бонни прервала поцелуй, откинув голову вверх и предоставив Клаусу доступ к своей шее. Он поцеловал ее шею, потом — еще раз. И еще. И еще… Медленно, неторопливо, потому что ему некуда было спешить. И его не волновала Елена, к которой ему надо бежать…