Обуглившиеся мотыльки

Елена, как призрак, просто ходила по периметру зала, внимательно присматриваясь к каждому, словно выискивая что-то или кого-то. Она привлекала внимание, это было заметно, и когда девушку пытались втянуть в танцы, она лишь улыбалась, застенчиво опуская глаза и проходя мимо. Елены не стало. Мальвина вырвалась наружу, и теперь Сальваторе точно знал разницу между этими двумя девушками. Если раньше они были одним целым, то теперь были разными. Абсолютно разными.

Гилберт обошла периметр клуб два раза. В движениях были плавность и степенность. Никакой спешки, никаких лишних движений. Лишь взгляд, скользящий по каждому красивому парню, по каждой привлекательной девушке. Лишь уверенность в себе. Деймон наблюдал за ней, и ему казалось, что Елена об этом знает. Что она знает все — знает его мысли, знает мысли незнакомцев, знает, что будет в будущем, и чему не суждено было случиться в прошлом. У нее есть ответы на все вопросы.

Не потому, что она особенная.

А потому, что она такая же как все.

Клубная музыка разрывала барабанные перепонки. Прожекторы мигали все чаще, а люди двигались быстрее, и Деймон вдруг понял, что он ненавидит клубы, со всей этой мишурой, со всеми сверкающими стразами и блеклыми бриллиантами. Он ненавидит эту музыку, разрывающую барабанные перепонки и ненавидит дорогую выпивку.

Но Елена в контексте этой грязи была будто кристально чистой. Была такой привлекательной, что от этого сжималось сердце. Создавалось чувство, что все, что еще вчера казалось неправильным, теперь вполне логично и объяснимо. Все так, как должно быть. Все идет по законам их дешевенькой сказки. Все по правилам.

По правилам Елена, которая всматривается в каждого, двигаясь медленно, как русалка, скользящая по волнам этого буйного океана. По правилам он, который всматривается в Елену. По правилам все эти люди. Этот клуб. Музыка.

Елена остановилась возле какого-то худенького и смазливенького парня. Она что-то прошептала ему на ухо, но он отрицательно покачал головой, а потом указал куда-то в дальний угол. Девушка кивнула, но вновь стала что-то шептать ему.

Сальваторе захлестнуло отчаяние.

Он послал к чертям всю эту правильность, послал к чертям аксиомы и принципы. Ему стало тошно. Ему стало дико. Ему яростно хотелось разбить вдребезги того, кто сказал, что правильность — это то, на что каждый должен ориентироваться. Ему яростно захотелось разбиться самому. Чтобы больше не терзаться терниями-мыслями и не залипать на девятнадцатилетнюю сучку…

И где она, мать твою?

— Да пошла она.

Сальваторе ринулся к барной стойке. Ему надо было выпить. Ему надо было затопить отчаяние алкоголем. Он и она — они несовместимы. Вся Вселенная против их взаимодействий, весь мир явно настроен против. Просто категорически против. Да и что в сущности может быть общего между ним и ней?

— Виски.

Подумаешь, он спасал ее. Подумаешь, она сказала, что он ей нужен. Подумаешь, они просто узнали друг друга получше. Нитки прошлого рвутся. И вместо них появляются ленты настоящего.

Ленты истончаются.

Ленты легко подпалить, а потом смотреть, как шелк чувств становится черным и обгорелым.

Виски Сальваторе выпил залпом. Виски когтями впился в глотку, почти как раньше. Деймону вот вовсе не обязательно быть хорошим мальчиком только потому, что это вбили в голову таким вот наивным девятнадцатилетним девочкам в головы их тупые дешевые книги. Ему не обязательно быть примером для подражания только потому, что он — главный герой сериала и должен нравится зрителям.

Он не должен. Никому. И Елене — тем более. Все, что должен, уже отдал.

Еще один глоток виски. Это была не ревность. Это была даже не злоба. Это было отчаяние. Отчаяние, возникшее от осознания правильности и логичности, от осознания собственной глупости, от осознания одиночества, бессмысленности, тишины, спокойствия, страсти, безумия, боли, стремлений, фальшивых надежд и лживых грез. Осознания того, что ни он, ни уж тем более она, не станут положительными и хорошими ради друг друга. Ради самих себя.

Осознание порочности.

Музыка глушила, а целая ночь в этом клубе была бы адом. Им стоило импровизировать, стоило быстрее с этим заканчивать. Стоило прекратить хвататься за попытки.

Стоило прекратить хвататься друг за друга.

Осознание влечения.

Она схватила его за руку, появившись так внезапно, что это разбило его планы предаться унынию вдребезги. Снова все шло правильно.

Но не вполне справедливо.

— Нужно поговорить, — произнесла она, за плечо разворачивая его к себе и устремляя внимательный и пронзительный взгляд. Ей потребовалось всего десять минут. А ему — десять лун, чтобы осознать, что…

— Нам здесь не место. В том плане, что нам надо отойти.

— Ты заплатишь за мой виски? — спросил он с вызовом, беря бокал и прямиком направляясь к тому столику, возле которого они остановились перед тем, как Елена стала штурмовать этот алкогольно-метамфетаминовый океан. Девушка отдала остатки налички, направляясь за мужчиной. Когда она нагнала его, он уже сидел за столиком. Гилберт вновь оглянулась, а потом села рядом.

Села, мать ее, рядом.

Сальваторе отодвинулся, вцепившись в свой бокал, вцепившись в последнее, что соединяло его за реальностью. Виски — это тоже правильно. Иначе он бы вновь потерял контроль.

И плевать, что ему хотелось потерять контроль…

Девушка придвинулась ближе, повернулась к нему, а потом склонилась над самым его ухом.

— Я знаю его.

От нее исходил аромат другой Вселенной, и этим дурманом хотелось насладиться. Алкоголь подействовал, и закружилась голова. Деймон перевел взгляд на девушку. Осколочный, ранящий насквозь взгляд.

— Кого?

— Того, с кем я познакомлюсь через два часа. У него порш, и он не пропускает ни одной юбки.

— Пальцем в небо? — спросил он, допивая виски. Виски окончательно вскружил голову. Конечно, виски. Определенно именно виски. Головокружение усилилось. Музыка стала не то что плавной, но словно мягкой. И отчаяние стало медленно отступать. «Потому что она рядом?». Потому что виски. Все дело только в треклятом алкоголе.

— Он приезжает сюда каждый вечер в будние дни. Получает прибыль от продажи сладких конфеток, — девушка положила перед Сальваторе маленький пакетик с белыми таблетками. Две белые таблетки, две заблудшие души и два часа, чтобы все как следует обдумать. Чтобы познакомиться получше. Поглу…

— Он тут сам толкает дурь более серьезным дядечкам. Я смогу, Деймон, — она сжала зубы, процедив последнюю фразу и придвинулась ближе, — просто позволь мне.

— Ты думаешь я позволю себе поверить каким-то вшивым малолеткам, толкающим дурь в углах? — он не был груб или жесток с ней. Его слова Елену никак не зацепили. Она смотрела на Сальваторе уверенно, вновь понимая, что она не испытывает к нему прежней страсти. Ненависть тоже утихла. Ненависть, она не вечна. Вечна только боль…

— Они не лгали мне, Деймон, — она положила ладони на его лицо, заставляя его смотреть на себя и вновь сокращая лишние сантиметры. Лишними словами и лишними сантиметрами лучше пренебречь. Лучше выкроить их из контекста этой ночи. Деймон ослабил хватку, он забыл про виски. Он забыл, что пил. Забыл, что его захлестнуло отчаяние. — Почему ты никогда мне не веришь?

— Потому что ты…

«Потому что ты». Викки совсем далеко. И Тайлер далеко. И тут, в этом правильном мире, они тоже правильные. Не он или она, а они. Они правильные. Правильны их разговоры, их взгляды, их эмоции. И чувства тоже правильны.

— Они повелись на твою внешность, — он схватил ее за запястья и резко отдернул ее руки. Эти подачки, они не для него. Ему надоели обглоданные кости. Но схватить кусок мяса он тоже не мог. Что-то вроде инстинкта, приобретенного в той, неправильной Вселенной, где они тоже неправильны.

Она схватила бокал с его виски. Она бы хотела запить виски одну из этих таблеток и снова ничего не чувствовать. Девушка поднесла бокал к губам, зажмурилась и, запрокинув голову, влила в свою глотку огненный напиток. У нее тоже закружилась голова. У нее — точно от виски. А потом резкая тупая боль в висках, а потом — жар по всему телу и чуть более учащенное сердцебиение. Ей бы хотелось, чтобы это было из-за Добермана. Чтобы хоть что-то в ее мире было из-за него.