Иволга будет летать

В психологических и социометрических тестированиях ведущую роль традиционно играли работавшие с искином летчики, но, формально, руководил процессом заведующий лабораторией киберсоциометрии профессор Коробов. Ассистентом у него выступала Валентина Абрамцева.

Давыдов задавал подключенной к имитационной установке Иволге вопросы по литературной классике: Шекспир, Пушкин, Достоевский, Гессе… Тестирование давно потеряло формально-экспериментальный характер: Давыдов то и дело увлекался и начинал всерьез спорить с искином. Абрамцева не останавливала их, а с видимым интересом слушала, время от времени принимаясь быстро вносить что-то в планшет.

Там же присутствовал и Абрамцев: вместе с завлабом он наблюдал за обсуждением со стороны, с «режиссерского» возвышения, привычно пряча за спиной четырехпалую руку. Коробов украдкой улыбался, приглаживая округлую бороду, и напоминал не то Санта-Клауса на новогоднем спектакле, не то просто воспитателя, благодушно наблюдающего за детскими шалостями. Немного схожее выражение проступало и на лице Абрамцева – только безо всякого следа умиления или интереса. Но и без осуждения: в понимании Абрамцева, жена и друг занимались глупостями – однако он снисходительно прощал их ребячество. Давыдов иногда поглядывал в его сторону с видимым смущением.

Смирнов отвернулся. Он чувствовал себя больным.

Каляев просматривал записи молча. В самом начале он достал свой серебристый планшет, но ни одной пометки так и не сделал.

Спор на экране быстро набирал обороты и вскоре сменил вектор: по терновой тропе примеров и ассоциаций искин и человек перешли от литературы к истории, от прошлого – к настоящему.

– Из твоих рассуждений следует, что всякий исторический прогресс есть благо. Но насильственный и бездумный прогресс разрушителен! – запальчиво говорил Давыдов. – Тысячелетние культуры становятся глиной, из которой мы лепим желтые кирпичи – но разве нам известно доподлинно, в какой стороне Изумрудный Город? Мы, люди Земли, постоянно говорим о развитии, о будущих перспективах, и мы убедительны в своих речах и достижениях: случаи военного сопротивления и кровопролития, слава богу, редки; как писалось в старых книгах, мы «завоевываем умы и сердца». Коренное население колоний спокойно принимает наше главенство и новые порядки, стремится скорее войти в Содружество… Здесь, на Шатранге, даже местные аксакалы не противятся переменам. Но кто знает, что мы утратили, загребая все под себя?

– Каждое мгновение жизни мы утрачиваем одни возможности, но взамен приобретаем другие, – заметила Абрамцева, на миг оторвавшись от планшета. – Возможно, тебе стоило бы чаще слушать наших аксакалов, Слава.

– Никто не может сказать, что утрачено, – лаконично ответила Иволга. – Но мы знаем, что приобретаем, и это определяет ценность прогресса.

– А терраформация? – не сдавался Давыдов. – Тоже детище прогресса и его инструмент. Но будто мало от него бед! В будущем тотальное терраформирование – «терраформирование» в кавычках! – позволит превращать целые планеты в алмазные копи и урановые рудники, но никто не обещает, что это будут исключительно необитаемые планеты: полагаю, выбор будет зависеть только от ценности конечного приобретения. К счастью, технологий таких пока нет, но разговоры о них давно ведутся…

– Это другое, – сказала Абрамцева. – Ты говоришь о физическом уничтожении биосферы целой планеты. Совсем другой масштаб.

– Но и такое может быть оправданно, не так ли? – обратился Давыдов к искину.

– Если конечная польза для человечества превысит все издержки, – мгновенно ответила Иволга. – Но в случае с обитаемыми планетами вероятность ничтожно мала.

– И все же это совсем другое, – с напором, выдававшим волнение, повторила Абрамцева.

– Нет, Валя: то самое, – возразил Давыдов. – Ты говоришь: «другой масштаб», – и вводишь тем самым понятие некоей допустимой меры вмешательства. Но кто ее определяет? Кто решает, что целая планета – это чересчур, а пара островов – в самый раз?

– Все сообща, – неуверенно сказала Абрамцева. – Есть же соответствующие нормы и законы.

– Которые выполняются в интересах отдельных меньшинств или персоналий, – раздался приятный, чуть охриплый от постоянного курения голос Дениса Абрамцева. – В колониях, таких, как Шатранг, среди жителей распространены чересчур идеалистические представления о галактическом праве. Тогда как даже на планетах, являющихся полноправными членами Содружества, законность – понятие весьма относительная. К одним оно относится иначе, чем к другим.

– Увы: все так, – сказал Давыдов. – Задача определить разумную меру прогресса относительно каждой планеты, каждого человеческого сообщества не имеет простого решения; я готов допустить, что в некоторых случаях она вовсе его не имеет. Но ее давным-давно никто даже не ставит! Это самоубийственная наглость со стороны Содружества и Земли, да просто глупость, в конце концов.

– Следование идеалам прогресса должно носить абсолютистский характер, – категорично сказала Иволга. – Как раз по той причине, что любая консенсусная «мера разумного» отражает совокупность мнений и частных интересов участников консенсуса, но не охватывает интересы человечества как общности. Она не эффективна даже в качестве инструмента минимизации издержек ввиду того, что часть участников пристрастны или некомпетентны. Альтернативы абсолютизму нет.

– Но разрабатывались же раньше доктрины, – вступил в разговор профессор Коробов. – Взять хотя бы гуманистическое прогрессорство, призванное вести молодые цивилизации короткой дорогой мимо уже известных человечеству минных полей, но с минимальным ущербом естественному историческому развитию, довольствуясь минимальными вмешательствами… Такой подход, конечно, требует бездны времени, зато позволяет каждой цивилизации пройти собственный путь. Чем не альтернатива?

– Пройти собственный путь на поводке: замечательная альтернатива, – сказал Абрамцев.

Смирнов взглянул на экран: губы летчика чуть изогнулись в насмешливой улыбке.

– Если я верно вас понял, уважаемый профессор, гуманизм этой альтернативы сводится к тому, что, пока прогрессоры будут беспокоиться о естественном историческом развитии, коренное население продолжит десятками и сотнями тысяч умирать от гангрены, чумы, гриппа, голода, междоусобиц? – продолжил Абрамцев. – Нет уж, увольте: чем сделаться прогрессором, я лучше останусь конквистадором! Иволга, сколько человек погибло на Кеплере-X-9 от орбитальной бомбардировки ВКС и в ходе наземной операции?

– Около ста тысяч в ходе бомбардировки и еще столько же после высадки десанта, – дала справку Иволга. – Совокупные потери сил Галактического Содружества составили семь тысяч человек; по завершении операции вновь сформированное правительство самоуправления прекратило военные действия против Содружества и сопротивление распространению технологий. При этом в предшествующее колонизации десятилетие от одной только желтой лихорадки умерло более трехсот тысяч человек, и около ста тысяч погибло в ходе локальных военных конфликтов.

– А ведь это величайшая дипломатическая неудача Содружества, вылившаяся в настоящее завоевание, профессор, – сказал Абрамцев.

– С цифрами не поспоришь, но как знать – от какой напасти могло бы быть изобретено средство в лабораториях X-9, если б наши бомбы не сравняли их с землей? – попытался вступиться за Коробова Давыдов. – Наше явное превосходство пугало жителей X-9 и провоцировало защитную агрессию. Суть прогрессорства в том, чтобы позволить молодым цивилизациям сохранить чувство собственного достоинства и вот такие вот, еще не случившиеся достижения.

– Это чушь, Слава. Поводок есть поводок. – Абрамцев покачал головой. – Растущий не из гуманизма, а из потребности человечества представить себя ментором. Можно вспомнить, как на Земле в начале атомной эры добродетельные общественные деятели финансировали в отсталых странах гуманитарные миссии, не удовлетворявшие полностью потребностей населения, но препятствующие самим своим существованием развитию местного производства… В то время возможности горе-помогателей объективно были невелики, но Содружество в сто крат могущественнее мировых гегемонов прошлого; у нас ресурсов на полномасштабное вмешательство и перестройку примитивных сообществ в колониях хватает с избытком. И тут либо вмешиваться на все сто процентов – либо нет. Третьего не дано.