Иволга будет летать

– Внуки ваших внуков и дети моих детей будут одним народом, Нуршалах-ан. В их общей памяти найдется место для всех нас. Для вас и для меня, для Абрамцева и для вашего сына, для Дракона и для бородатого Бога со старушки Земли, иконку которого хранит Смирнов. Я верю в это, – сказал Давыдов почти сердито, перебарывая неловкость: старик словно прощался – и ему это не нравилось. – Я рад был разделить с тобой разговор и стол, и рад буду сделать это в следующий раз. Будь здоров, Нуршалах-ан: увидимся!

Поклонившись, Давыдов поспешно поднялся в кабину и нажал кнопку герметизации дверей. Раим ан-Хоба – суровым лицом в отца, лукавой улыбкой в деда – взглянул с насмешливым сочувствием.

– Дед – он такой, дядя Слава: до икоты уши заговорить может.

– А ты бы лучше слушал и на ус мотал, умник, – хмыкнул Давыдов и, от греха подальше, заставил парня закрепить у лица кислородную маску, «забыв» сразу показать, как включать микрофон: пара минут молчания еще никому не вредила.

Ненадолго в кабине воцарилась тишина. Дождавшись, пока старик вместе с техниками станции покинет площадку, Давыдов включил двигатели. Кабина наполнилась гулом и уютной, привычной дрожью. Диспетчер с метеостанции дал команду на взлет – и через минуту Хан-Арак остался далеко внизу.

Полет прошел штатно. Давыдов сделал несколько снимков снежных шапок, о которых просили метеорологи, и направил машину к Дармыну. С высоты уплощенные предгорья Хребта напоминали ему живой организм, нервную ткань, где от «ядер» ветряных электростанций и топливодобывающих комплексов расходились в стороны аксоны и дендриты коммуникаций. На плоскогорьях, разрезанных кое-где узкими лентами железных дорог, зеленели леса: их дружелюбный вид резко контрастировал с суровыми горными пиками Великого Хребта, равных которым не было ни на Земле, ни на других заселенных планетах. Давыдова горные пейзажи до сих пор очаровывали своей необычной, яростной красотой – но шатрангцы, как он давно заметил, относились к своей планете куда спокойней: Раим, бывалый пассажир, больше следил за приборами, сигналами датчиков и его работой, чем за открывавшимся из кабины видом; перегрузку при взлете и сильную тряску мальчишка перенес стоически и вообще вел себя, как взрослый.

При посадке Давыдов заметил группу людей в зеленых дождевиках, пикетирующую дармынский автобан, и машину местной службы новостей рядом: экологам полеты грузовых катеров всегда были, как кость в горле, а новостники наверняка уже что-то пронюхали об аварии: но на территорию аэродрома их, конечно, не пропустили.

Шасси катера коснулись земли; Давыдов заглушил двигатели и позволил себе расслабиться.

Он выпустил трап и помог Раиму освободиться от маски и ремней: мальчишка резво сбежал вниз к поджидавшей его матери и через минуту уже покинул закрытую территорию – прежде, чем кто-либо посторонний сумел заметить его присутствие. Давыдов разблокировал грузовой отсек и стал ждать погрузочную бригаду: их автокран и платформы уже приближались к катеру с другого конца летного поля.

Зажглось табло бортового приемника: катер вызывала станция Хан-Арак по личному каналу майора ан-Хоба.

– Все в порядке, сдал парня с рук на руки, – не дожидаясь вопроса, сказал Давыдов, и только после удивился: почему майор опять на ногах, тогда как собирался проспать три дня кряду до следующей смены.

– Знаю, уже говорил с женой. Хорошо, – сказал Ош ан-Хоба.

Монитора для видеосвязи на катере не было, но Давыдову ясно представилось, как майор хмурится, глядя в слепой глаз камеры.

– В чем дело, Ош?

– Я не стал забивать тебе голову перед вылетом. Но теперь должен рассказать: лучше тебе знать сразу.

– Я слушаю, – напряженно сказал Давыдов. Дурное предчувствие, отступившее в воздухе, возвратилось с новой силой; это было уже не предчувствие, но факт: оставалось только узнать, какой.

– Иволга столкнулась с землей на огромной скорости: обломки мелкие, тело фрагментировано. – Майор перешел на безличный деловой тон. – То, что осталось от кабины, доставали из воронки трех метров глубиной; кроме искина в защитном коробе, после взрыва мало что сохранилось. Останки обычные для таких случаев: осколки черепа и позвоночника, фрагменты внутренних органов. И левая кисть на штурвале.

– На ручке «шаг-газ», – автоматически поправил Давыдов. – Джойстик штурвала в модификации СП-79 справа.

Отчего-то в большинстве известных ему аварий при столкновении с землей на большой скорости лучше всего сохранялись вырванные из суставов, буквально приплавленные к пластику пальцы, словно символ общей судьбы человека и машины. Про этот феномен он даже как-то расспрашивал знакомого патанатома.

– Ты помнишь, как после аварии экипажа инструктора Голованова чудом обошлось без второго скандала? – после короткой паузы спросил майор ан-Хоба.

– Помню, конечно, – сказал Давыдов.

Это была от начала и до конца обидная и нелепая история, случившаяся вскоре после того, Давыдов прибыл на Шатранг. Пожилой армейский инструктор, подполковник Голованов, в нарушении всех правил и вопреки здравому смыслу решил попугать нагловатого стажера, показав на катере пилотаж, но от перегрузки потерял сознание. Катер начал падать по крутой спирали. Стажер не стал катапультироваться и почти сумел спасти машину, но не хватило опыта и времени... Опознали его без привлечения генетической экспертизы, по обручальному кольцу, и – два дня его останки лежали в морге с биркой с фамилией подполковника: кто-то из санитаров напутал. Голованов, действительно, тоже был женат; но с женой он незадолго до аварии рассорился и кольца больше не носил. А знакомые с подполковником украдкой шептались, что неполадки в личной жизни и были причиной его не вполне адекватного поведения в последние несколько месяцев до гибели.

– Матерь божья! – Давыдов невольно шарахнулся от коммуникатора. – Кажется, я начинаю понимать, к чему ты клонишь…

Когда-то Смирнов от всего руководства Дармына вручил Денису и Валентине Абрамцевым титановые обручальные кольца с памятной гравировкой. Валентина давно убрала свое в шкатулку под каким-то предлогом; Денис носил кольцо на увечной руке, но, в отличии от недоброй памяти подполковника Голованова, носил его всегда. Утром перед вылетом оно тоже было при нем.

– Боюсь, ты все понял верно, Слава, – мрачно сказал майор ан-Хоба. – Что бы это ни значило – в момент аварии на руке у Абрамцева кольца не было. А положение кисти такого, что слететь оно не могло.

Давыдов усилием воли заставил себя расслабить мышцы.

– На то можно придумать полдюжины причин, – хрипло сказал Давыдов. – Но среди них мало правдоподобных.

– Я посчитал, что должен сказать тебе об этом сам. – В голосе майора послышалось сочувствие. – Что бы это ни значило – но факт станет известен, как только дармынские медики начнут работу. А дальше этот факт начнут разглядывать и обсасывать со всех сторон.

– Боюсь что так… Спасибо, Ош, – нашел в себе силы поблагодарить его Давыдов.

– Не стоит. Ты знаешь: мне ваши с Валей дела, – майор сумел вложить в это слово больше отвращения, чем иные пуритане в целые книги, – всегда были не по душе.

– Ош, кто мы, по-твоему?! Не было никаких дел, – упавшим голосом сказал Давыдов. – Не было ничего такого, что… о чем стоило бы говорить. Мы ждали окончания ИАНа, собирались обсудить все между своими, по-людски, и тихо уехать. Вылететь с планеты вразнобой, чтобы не вызывать кривотолков, а встретиться уже на ТУР-5…

Он замолчал, чувствуя, как бессмысленно и жалко звучат сейчас оправдания. Майор молчал.

– Слава, было достаточно такого, чтобы неправду кто угодно, у кого есть глаза, мог посчитать правдой, – наконец, сказал он тихо. Голос едва пробивался сквозь помехи на канале: в горах опять заштормило. – Но я понимаю. Прости. Смирнову доложишь сам?

– Лучше ты. Мне нужно разобраться тут с разгрузкой. И потом поговорить с Валей. – Давыдов внутренне содрогнулся, представив, как сообщает новость.