Страница 9 из 59
Наступило время, когда «светское общество перестало улыбаться лорду Рандольфу», – добавив немного драматизма, напишет Уинстон Черчилль. «Влиятельные враги были обеспокоены лишь тем, чтобы унизить его. Присущие ему гордость и тонкость чувств усиливали каждое проявление холодности, доводя их до оскорбления. Лондон стал ему ненавистен»139.
Долго так продолжаться не могло, и выход из щекотливой ситуации пришлось искать рассудительному Дизраэли, который предложил для снятия напряженности на время удалить семейство из столицы, отправив Черчиллей с почетной миссией в Ирландию. Сначала герцог Мальборо ответил отказом. Однако впоследствии ему ничего не оставалось, как принять предложение. «Дедушка охотнее остался бы в Англии, жил бы себе в Бленхеймском дворце и похаживал на заседания кабинета министров, – не без иронии скажет его внук, когда ни 7-го герцога Мальборо, ни его старшего сына, ни Рандольфа Черчилля, ни даже принца Уэльского уже не будет в живых. – Но он всегда слушался Дизраэли»140.
Вся глубина решения мудрого политика проявлялась в том, что вместе с герцогом Мальборо в Дублин отправлялся главный возмутитель спокойствия – лорд Рандольф следовал за отцом в качестве неоплачиваемого секретаря. Неоплачиваемого, потому что в противном случае ему пришлось бы отказаться от места в парламенте141. Одновременно с лордом Рандольфом в январе 1877 года Лондон покинула и его семья.
Описывая отъезд «их светлостей герцога и герцогини Мальборо», журналисты T e Times допустили любопытную ошибку, назвав нашего героя «лордом Уинстоном Спенсером Черчиллем»142. На протяжении всей своей жизни британский политик, несмотря на все свои награды, почести и звания, никогда не будет носить титул «лорд».
На первых фотографиях, которые запечатлели двухлетнего Уинни в Ирландии, мы видим полненького ребенка с кудряшками, одетого в девчоночий наряд. Это не ошибка и не казус, а распространенная в то время мода, согласно которой в первые несколько лет жизни мальчиков и девочек одевали одинаково. Конец этому обычаю положила Первая мировая война, прочертившая гендерные отличия уже на начальной стадии человеческой жизни143. Черчилль, однако, ходил в платьицах недолго. Сохранилась фотография пятилетнего Уинни в твидовом костюме с бабочкой. В зрелые годы британского политика можно будет увидеть в твидовом костюме нечасто (в основном на отдыхе), но бабочка станет неизменным атрибутом его гардероба.
В своих мемуарах Черчилль уверяет читателей, что одним из первых его воспоминаний стало открытие герцогом Мальборо памятника фельдмаршалу Хью Гофу (1779–1869) в 1878 году: «Огромная темная толпа, конные солдаты в ярко-красном, веревки, тянущие вниз блестящее бурое полотно, голос моего грозного дедушки, гремящий над толпой». Он даже запомнил отдельные фразы: «…и убийственным залпом разметал вражеский строй»144. На самом деле речь вице-короля звучала иначе, да и открытие памятника состоялось не в 1878-м, а в начале 1880 года, вскоре после столетнего юбилея фельдмаршала и незадолго до отъезда семейства герцога Мальборо из Ирландии145.
Несмотря на небольшие неточности, Ирландия станет местом первых осознанных воспоминаний Уинстона Черчилля, которому в процессе своей политической деятельности придется не раз возвращаться к решению болезненного ирландского вопроса. Более того, именно в Дублине будущий премьер, а пока просто ребенок, познакомится с политикой. И знакомство это будет малоприятным. Во время прогулки маленького Уинни на ослике сопровождавшие его взрослые приняли стрелков на марше за фениев – членов тайного общества, борющихся за освобождение Ирландии. Все очень перепугались. Но больше всех испугался ослик. Он стал брыкаться, сбросив наездника на землю. Результатом падения стало сотрясение мозга и несколько ушибов146.
Одновременно с политикой там же, в Дублине, юный Черчилль познакомился с искусством. Причем при весьма трагических обстоятельствах. Внук вице-короля должен был посетить детский спектакль. Когда назначенный день наступил, ребенок с сожалением узнал, что представление не состоится: театр взорвали. Здание сгорело дотла, и сгорело вместе с директором, от которого осталась только связка ключей. Не понимая, что произошло, Уинстон просил показать ему эту связку, однако его просьбе «не вняли»147.
Важным событием в семье лорда Рандольфа и Дженни во время их пребывания в Ирландии стало рождение 4 февраля 1880 года второго ребенка – Джона Стрейнджа Спенсера Черчилля (ум. в 1947 г.). Уинстон всегда называл брата Джеком и поддерживал с ним теплые отношения. Когда его впоследствии спросят, почему он так любит компанию своего брата, он ответит: «Потому что Джек нескучный человек»148. Однако дело было не только в этом. На протяжении всей своей жизни Черчилль будет по мере возможностей помогать младшему брату. Показательны его слова, адресованные леди Рандольф в декабре 1902 года: «Я постоянно думаю о Джеке. Он меня очень беспокоит. Пожалуйста, сосредоточь на нем свое внимание. Он какой-то покинутый и одинокий»149.
Несмотря на наличие двоих детей, Дженни не слишком обременяла себя материнскими заботами. Ей было чем заняться в Дублине: плаванье под парусом, ловля крабов и форели, охота на вальдшнепов, ну и, конечно, верховая езда. Мать Уинстона никого не могла оставить равнодушным. «Гибкая фигура, словно сотканная из другой, чем у нас, материи – сверкающей, летящей, ослепительной, – восторженно писал один из ее поклонников. – Обликом скорее пантера, нежели женщина, только с развитым интеллектом, какого не сыскать в джунглях. Ее любезность, жизнелюбие и идущее от сердца стремление всех заразить радостной верой в жизнь сделали ее центром кружка верноподданных»150.
«Этот фрагмент очень важен, – считает биограф Дженни Анна Себба. – В этом высказывании драматическим образом раскрыта ее женская сущность, бросающая вызов господствующей в то время сексуальной морали»151.
На сходство леди Рандольф с пантерой указывали и другие современники. «У нее был лоб пантеры и большие исключительные глаза, ее взгляд пронзал насквозь, – вспоминала супруга премьер-министра Марго Асквит (1864–1945). – Если бы леди Рандольф Черчилль была бы вся, как ее лицо, она могла бы править миром»152.
Похожие на пантер женщины способны произвести впечатление, но, как верно замечает Уильям Манчестер, их редко отличает материнская забота153. Уинстону «мать всегда казалась сказочной принцессой – лучезарным существом, всемогущей владычицей несметных богатств». «Она светила мне, как вечерняя звезда, – напишет он в мемуарах. – Я нежно любил ее, правда, издали»154.
Последнее уточнение – «издали» – самое важное. Сохранилось несколько писем Дженни супругу, в которых она описывает свои впечатления от общения с первенцем. Пожалуй, в них больше изумления, чем истинной материнской теплоты. «Уинстон был со мной, он такой прелестный», – делится она. Пишет Дженни и том, что Уинни, узнав, что она должна оставить его на время, закричал: «Я не могу, чтобы моя мама уехала, я побегу за поездом и прыгну в него». Другое письмо способно вызвать изумление. Оказывается, няня просила миссис Черчилль уделить внимание одежде Уинни, посчитав, «позором» небольшое количество вещей и их «потрепанное» состояние155. Все бы ничего, но это замечание сделано женщине, которая редко появлялась на балах в одном и том же платье!
Отношение леди Рандольф к сыну определялось средой, для которой няньки, гувернантки, кормилицы и учителя составляли обычную практику. В эпоху правления королевы Виктории несовершеннолетние дети в благородных семействах вели себя тихо и незаметно156. «В большинстве аристократических семей между поколениями лежала пропасть сдержанности, охраняемая рамками благопристойности, – объясняет Ральф Мартин. – Дети воспринимали родителей как непонятных персонажей с непредсказуемым настроением. Любой нежелательный поступок или порыв ребенка вроде невольных слез или смеха мог стать причиной мгновенного изгнания обратно в детскую или даже лишения десерта»157.