Черчилль. Биография. Оратор. Историк. Публицист. Амбициозное начало 1874–1929

Политик признавался, что за годы своей деятельности на Даунинг-стрит «назначил больше епископов, чем кто-либо со времен Святого Августина»283. На самом деле это не так. И Гладстон, и Дизраэли отличились в этом плане гораздо больше. Зато в годы Второй мировой войны Черчилль дважды назначал архиепископа Кентерберийского: Уильяма Темпла (1881–1944) и Джеффри Фрэнсиса Фишера (1887–1972).

В старости Черчилль вновь вернется к поиску ответов на вечные вопросы: о существовании загробной жизни и Господа Бога. «Веришь ли ты, что смерть это конец всему? Есть ли что-то за этой чертой?» – спрашивал он своего доктора в 1943 году, приходя в себя после тяжелого воспаления легких284. И ответы на эти вопросы теперь отличались от тех, к которым он приходил в молодые годы, читая популярных авторов в Бангалоре. Если раньше он заявлял, что «те люди, которые слишком много думают о том свете, редко преуспевают в этом»285, то теперь (хотя и не без оговорок) называл веру в загробную жизнь «единственным утешением»286. «Бесспорно, к старости он убедился в том, что конец жизни – это еще не конец всему», – отмечал его личный секретарь Джон Колвилл287. «Я верю – человек есть бессмертный дух», – будет повторять Черчилль неоднократно288. В 1950 году он поблагодарит «Старца», что помог ему в трудный момент. Когда его попросят пояснить, кого он имеет в виду, он ответит – Бога289.

Придет время, и Черчилль, которого Э. М. Браун назвал «оптимистичным агностиком»290, станет все чаще говорить о потусторонней жизни, высказывая на этот счет свои мысли, но не теряя при этом свойственное ему чувство юмора. «Большинство людей сильно удивятся, оказавшись на небесах, – скажет он своему другу Вальтеру Грабнеру (1909–1976). – Они захотят встретиться со многими выдающимися людьми, такими как Наполеон и Юлий Цезарь. Но вполне вероятно, что они даже никогда не смогут их найти, потому что вокруг будут миллионы других людей. И каждый на небе будет иметь равные права. Вот уж действительно – государство всеобщего благосостояния. А еще там будут херувимы». И здесь Черчилль расскажет историю об одном французском священнике, настолько святом, что на одной из проповедей он оказался в обществе множества порхающих около него херувимов. «Он был не только святым, но и вежливым, – добавил политик. – Священник попросил их присесть. „Mais, – ответили ему херувимы, – nous n’avons pas de quoi“[42]»291.

В другой раз у него с Грабнером зашел разговор о Всевышнем. «Интересно, что Господь думает о вещах, созданных теми, кого Он сотворил? – сказал Черчилль. – Вначале я подумал, Он, должно быть, удивится, но потом я пришел к мысли, что у Него столько тем для беспокойства, не только о нас, но и обо всех Его мирах. Я бы никогда не согласился на такую работу. Моя работа тяжела, но Его тяжелее в стократ. И, уфф, Он не может уйти в отставку»292.

Определяясь со своими религиозными взглядами, Черчилль не мог не коснуться другого фундаментального вопроса человеческого бытия – смысла жизни. О том, каких взглядов он придерживался на этот счет, правильнее всего судить по его собственным поступкам. Своей жизнью государственного деятеля он убедительно доказал, что смысл жизни и каждого человеческого устремления заключается в достижении превосходства. «Желание доминировать – это не столько вопрос разума, сколько вопрос нашего устройства, – объяснял политик. – Это условие нашего существования»293.

Каждый сам выбирает для себя область, в которой сможет отличиться: одни специализируются на практике, другие – на теориях, одни достигают превосходства в творчестве, другие – в празднестве, одни реализуют себя в достижениях, другие – в самоотречении. Таким оригинальным способом мудрая природа смогла обеспечить выживаемость человеческого рода, выводя в авангард развития не только лучших, но и гарантируя разнообразие человеческой деятельности.

Но Черчилль был не только государственным деятелем. Анализ его огромного творческого наследия позволяет развить приведенную выше гипотезу, не ограничивая понятие смысла жизни одним лишь достижением превосходства. Учитывая, что одной из основных задач искусства является выражение невыразимого, смысл жизни включает в себя и передачу информации, причем не только современникам, но и будущим поколениям. Противоречит ли это предыдущему выводу, акцентирующему основное внимание на доминировании? Пример политической жизни и литературной деятельности Черчилля убедительно показывает – нет. Скорее дополняет, поскольку общим и в том и другом случае является преодоление бренности существования, физиологического конца и физической смерти294.

Возвращаясь к самообразованию нашего героя. Принимая во внимание, что Черчилль готовил себя к публичной деятельности, одновременно с сочинениями на историческую и религиозную тематику он также начал активно изучать труды по социальным и политическим дисциплинам. В частности, он проштудировал «Политику» Аристотеля (384–322 до н. э.), «Государство» Платона (428/427–348/347 до н. э.), «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита (1723–1790), «Опыт закона о народонаселении» Томаса Роберта Мальтуса (1766–1834).

Чтение не прошло для Черчилля бесследно. Многие его политические убеждения формировались именно под влиянием изучаемых авторов. Здесь и отстаиваемая Генри Фосеттом свободная торговля, и обоснованная Томасом Маколеем огромная роль сильного парламента в формировании политических институтов, и предостерегающий взгляд Эдварда Гиббона о великой империи, разрушаемой изнутри разлагающейся элитой и оторванными от жизни доктринами295. «Благодаря своим недюжинным способностям Уинстон за короткое время смог почерпнуть из книг очень многое», – отмечает В. Г. Трухановский, признающий не только «незаурядные способности» Черчилля, но и его «трудолюбие, огромную работоспособность, умение концентрировать внимание и волю на решении избранной задачи»296.

Метод Черчилля не был лишен недостатов. Его образованию не хватало системности, а круг его авторов в основном ограничился англоязычной литературой, оставив за рамками изучения многие прекрасные произведения, в том числе и великую русскую литературу. Но, пройдя этот путь самостоятельно, Черчилль считал, что плоды самообразования открыты для каждого желающего. Став политиком, он будет делиться своим опытом и советовать самостоятельно изучать сочинения гениальных авторов297.

Однако все эти рассуждения придутся на более поздний период, а пока, для того чтобы лучше разбираться в политической обстановке, Черчилль обратился к матери с просьбой прислать ему трехтомную «Конституционную историю Англии» Генри Гэллэма (1777–1859), а также подробные отчеты обсуждений британского парламента за последние сто лет298. В ответ леди Рандольф направит сыну двадцать семь томов знаменитого ежегодного альманаха A