У расстрельной стены

Корнеева сделала паузу. Я тоже не спешил что-либо говорить, посмотрим, куда она все это дело вырулит. Если цену сумасшедшую не заломит – так вопроса нет, я с превеликим нашим удовольствием!

– Я отдам вам эти бумаги, – без какого-либо сожаления в голосе снова заговорила она. – Или, если вам, учитывая нынешние реалии, так будет спокойнее и проще, – продам. Чтобы вы не испытывали неловкости. Половина того, что вы отдали за пистолет, вас не разорит?

– Да уж как-нибудь переживу, – разводя руками, улыбнулся я. Внутри же у меня все ликовало: такие документы на деле могут стоить как минимум на порядок дороже! Поскольку железо, как известно, надо ковать быстро и вовремя, то, опасаясь, как бы моя старушка не передумала, я быстренько отсчитал купюры и выложил на стол. – Спасибо вам! Можете быть уверены, этот архив будет в надежных руках.

– Но, Алексей, у меня все же есть одно условие, – неожиданно твердо заявила Корнеева. – В ближайшие два-три года этот дневник нигде не должен всплыть! Да и позже – как бы вы им ни распорядились, мое имя упоминаться не должно! Никогда и ни при каких обстоятельствах.

– Хорошо, обещаю вам, что все ваши условия я выполню в точности! – И снова я не лукавил, поскольку в ближайшее время не собирался продавать ни «наган», ни, тем более, бумаги.

– Вот и славно, – кивнула она и, окинув взглядом стол, предложила: – Еще чайку? У вас когда поезд – или на чем вы добираться будете?

– Нет, Анна Георгиевна, спасибо! Я и так, похоже, немного злоупотребил вашим гостеприимством. Поезд у меня вечером, но, как вы понимаете, мне еще о кое-каких вещах надо позаботиться, да и в музей нам надо будет заехать – успокоить вашу милую девушку.

– Да-да, конечно! – как-то неловко засуетилась старушка, и я вдруг отчетливо понял: не хочется ей расставаться с гостем. Да, старость и одиночество и в самом деле не радость. Но не могу же, черт возьми, я ее удочерить! Есть у меня дела и поважнее… – Я рада нашему знакомству, Алексей. Правда, рада. И слушать умеете, и со старухами разговаривать.

Я заверил Корнееву, что рад ничуть не меньше, добавил, что просто обожаю умных девчонок за шестьдесят – что, кстати, было чистой правдой! – но дела, дела…

Расстались мы с моей новой знакомой там же, где и встретились – в музее. Я получил назад свою паспортину великоросса, оставил Корнеевой номер телефона и предложил звонить в любое время, коли возникнет надобность или просто желание перемолвиться с кем-то словечком.

Еще через пару часов я, уставший до чертиков, завалился спать в своем купе. Потом было утро, вокзал, такси и мой дом, слава богу, путешествие закончилось благополучно! Никто и нигде меня не заподозрил, не обыскивал и не огорчал. Но, честно говоря, огорчить меня было бы трудновато – даже при обыске нашей доблестной полиции вряд ли удалось бы найти в моем скромном багаже что-либо криминальное. Опыт, как говорят работяги, не пропьешь…

Корнеева мне позвонила на следующий же день – благодарила за цветы и маленький бонус, полученные после нашего расставания. Да, иногда на меня накатывают легкие приступы филантропии: перед тем как сесть в поезд, я купил цветы, продуктовый набор из не самых дешевых деликатесов и договорился о доставке покупок по указанному адресу. Молодцы, девчата, – не обманули. Мне не очень дорого это стоило, а даме приятно. Умный человек никогда не плюет в колодец – жизнь ведь длинная, мало ли когда свежей водички попить захочется…

Глава четвертая

Москва, август 2016 года

Первым делом я, конечно, занялся «наганом» – надо же удостовериться, что оружие в полном порядке и вполне стоит тех денег, которые за этот раритет отданы. Расстелив на столе чистую фланелевую тряпицу, разложил инструменты, масленку, ветошь и приступил к осмотру. Слава богу, снаружи ни единого дефекта мне обнаружить не удалось – все на месте, все в отличном состоянии.

Тогда я вооружился отверткой и аккуратно разобрал револьвер. Все части боевого механизма оказались в наличии и даже не имели ни малейших намеков на ржавчину – что, в принципе, слегка удивляло, поскольку хранился «наган» все-таки в женских руках, и вряд ли Корнеева периодически чистила и смазывала свой «пистолет». Однако факт, что называется, налицо: оружие было в прекрасном состоянии – хоть сейчас на стрельбище. Хм, или, учитывая специфику службы бывшего хозяина «нагана», в подвалы Лубянки. Да, шутка, пожалуй, глупая и совсем не смешная.

Я развернул револьвер стволом к себе и несколько мгновений смотрел в черный глазок, из которого когда-то вылетали пули. Ощущение, скажем прямо, не из самых приятных. Что чувствовали люди, в последние секунды жизни заглядывая в эту жутковатую темноту ствола? И чем для них был этот черный кружок – началом некоего туннеля, ведущего в другое измерение, в другую жизнь? Или чертой, той самой пресловутой точкой, за которой уже нет ничего – только могильный холод и вечная темнота? Да что гадать – у них уже не спросишь… Теперь все аккуратненько смазываем и вновь собираем изделие тульских мастеров. Ладно, с «железом» разобрались – пора бы, пожалуй, и в дневничок нашего чекиста-пролетария заглянуть!

Хотя руки и чесались поскорее полистать ветхий фолиант, спешить я не стал. Для начала, пожалуй, следует выпить кофейку, выкурить сигаретку, да и стопочка коньячка, думаю, не подгадит! А уж потом, с чувством, с толком, с расстановкой…

Я неспешно прихлебывал из кружки, искоса посматривая на стол, на котором лежала пухлая потрепанная тетрадь. Сейчас приступим и посмотрим, действительно ли эти записи стоят тех рубликов, которые я за них отсчитал моей новой знакомой девушке слегка под восемьдесят.

О старом письменном столе времен лучшего друга коллекционеров я уже упоминал. Есть у меня маленькие слабости – и одна из них сподвигла на сооружение уютного уголка, в котором и оказался двухтумбовый монстр со столешницей, обтянутой зеленым сукном, примерно тех же времен книжный шкаф, набитый как интересной, так и полезной литературой, и кожаное кресло – как раз то самое, что некогда именовалось «вольтеровским». Осталось добавить, что на столе расположились лампа под зеленым абажуром, письменный прибор и даже тяжеленькое пресс-папье – естественно, все эти вещи имели весьма почтенный возраст.

Дневник товарища Дергачева, лежащий на зеленом фоне в круге золотисто-желтоватого света, исходящего от старинной лампы, выглядел очень даже органично, словно попал в кружок давних хороших знакомых. Да, вполне возможно, этот стол не раз видел и картонные папочки с надписью «Дело» и чернильными штампами вроде «для служебного пользования» или «совершенно секретно». Жизнь-то у моего деревянного друга была долгой и наверняка насыщенной.

Что там Корнеева на прощание поведала? Вроде как дневничок ей оставил дальний родственник году примерно в пятьдесят шестом. Знаменательный годок-то – именно тогда Хрущев и прочел свой знаменитый доклад XX съезду КПСС, в котором расписал злодеяния Сталина и его компании и развенчал культ личности. Уж не горела ли под ногами бабулиного родственничка земля? В те дни ведь многие чекисты ох как неуютно себя чувствовали! Может быть, крепко прижали хвост мужику или вовсе к стенке поставили, поэтому и не вернулся за архивом и «наганом», как обещал? Вот чует мое циничное сердце, что родня для Анны свет Георгиевны, скорее всего, была не такой уж и далекой. Ладно, не будем загадывать. Итак, открываем и начинаем читать корявенькие строчки, написанные далеко не каллиграфическим почерком…

Матвей Федотов Дергачев. Дневник.

1921 год, сентября 14-го дня.

Теперь я не Матюха, не Матвейка, а Матвей Федотов Дергачев, коммунар и сознательный боец. Часть наша особого назначения и даже секретная. Так и называется – ЧОН. Вот, решил я завести дневник, чтоб рассказывать о жизни моей и о нашей героической борьбе с бандитами и всякой контрой. Это мне наш комиссар, товарищ Бернштейн, посоветовал – для повышения грамотности и вообще для развития. Потому как я к отцу Василию в церковно-приходскую школу евонную только две зимы и отходил. Ох, и лупил же он нас! Командиры у нас хорошие, только комиссар страсть какой строгий – глазами так и зыркает. А недавно и вовсе хотел расстрелять моего товарища Игната Хрякова. Тот на посту приснул маленько. Товарищи мои меня все уважают. Это, можно сказать, мне даже и приятно. Как родитель мой, Федот Миронович, бывало, говаривал: береги, мол, Матюха, честь фамилии смолоду, обгадишься в парнях – опосля во всю жизнь не отмоешься. Эх, батя, батя, вспоминаю тебя частенько. Вроде как иногда и скучаю даже. А Семка Курдюмов меня не уважает и все насмешки строит. А я уже два года как комсомолец и банду Ванечки Черного брал. И мне даже обидно за такое бывает. Говорят, скоро нас совсем в Красную армию всех заберут, а там английские ботинки на медных гвоздиках и с обмотками и в щах мясо каждый день. Эх, ажно живот заныл, как подумал. Не буду об щах писать – есть уж больно хочется. А так-то мне служба сильно даже нравится. Мне бы вот еще такой картуз кожаный, как у товарища Бернштейна, – сильно мне глянется, как на нем звезда красная сверкает…