Циклопы

— По пятницам не подаем! — заржал обсосок в желтой куртке.

— А зря, — сказал Борис.

Внутри Завьялова поднялась сокрушительная волна ярости — ярости голодного перед жующими скотами! — правая рука метнулась к кадыку паршивца в желтой куртке: ударила! Мысок левого ботинка врезался под коленную чашечку второго недоумка!

Недоумок крайне удобно шлепнулся перед Завьяловым, подставляя ему задницу с карманом. Из руки вывалился спичечный коробок.

Борис вытащил из чужого кармана папиросную пачку. Одним умелым движением сделал крохотный, на папиросочку, надрыв. Выбил беломорину…

— Поджига — есть? — хрипло произнес.

Паренек в желтой куртке, кряхтя и охая, достал из кармана курточки зажигалку, не глядя протянул ее драчливому деду…

Завьялов затянулся сразу на полпапиросы. Беломорина трещала искрами в трясущихся пальцах с желтыми никотиновыми отметинами, по телу расползалось блаженная истома… Голова кружилась, как после целого стакана водки! Ощущение было как… Как добежать до унитаза после трех литров пива, да еще успеть ширинку расстегнуть! Как почесаться!

Когда-то, лет десять назад, молодой и никому не известный мотогонщик Борис Завьялов пришел вторым.

На трибуне сидела Леля. В раздевалке заштатного мототрека — одна полноценно функционирующая душевая кабинка. К кабинке очередь в пятнадцать человек.

— Поедем домой, — сказала Леля, — вымоешься там.

Борис поехал. Сидя на заднем сиденье такси рядом с Лелей — байк остался в ангаре техпомощи, колесо перед самым финишем пошло в разнос — едва умом не тронулся: вспотевшие чресла чесались до жути! почесываться перед Лелей внук не решился.

Когда разделся дома в ванной комнате, минут пять остервенело драл ногтями кожу и не мог остановиться! Ощущение было таким балдежным, что аж челюсти сводило и голова звенела!

Ощущения от первой затяжки побили рекорд десятилетней давности. Завянь затянулся еще разок… Легкие заполнились блаженством… Пошли еще какие-то воспоминания

Борис Завьялов куревом не баловался. Не потому, что был идейным. Спортсменом с малолетства. А потому что, повод был и случай.

Давным-давно высокорослый четырнадцатилетний подросток Завьялов заскочил на соседнюю дачу, где лихо праздновали день рождения. (Леля в город отбыла, оставила мальчишку безнадзорным.) Завьялова пригласили к «взрослому» столу, налили фужер шипучки…

Среди гостей соседа сидела прекрасная полногрудая тетенька. Густо подмалеванная брюнетка лет тридцати с шалыми глазами. Завьялов пил шипучку, ловил на себе заинтересованные взгляды тетеньки…

Четырнадцать лет. Как каждый подросток означенного возраста Завьялов мечтал о взаправдашнем сексе с умелой женщиной. Когда тетя поволокла мальчонку в уголок, подумал — наконец, СВЕРШИТСЯ!

Облом свершился. Тетка присосалась к подростку как пиявка. Огромным, пахнущим сигаретами и водкой ртом…

Подростка вырвало. Позорно — тут же! Едва успел через окошко свеситься.

Завьялова рвало — безудержно! как только перед мысленным взором появлялись большие и желтые прокуренные зубы тетеньки, накатывал очередной позыв!

В тот день, под гнусным впечатлением, Борис Завьялов дал себе зарок — курить не будет.

И девушек Завянь выбирал соответственных — некурящих, ч и с т е н ь к и х: с ухоженными шкурками.

Звероватая амазонка была лишь исключением, подтвердившим данную закономерность.

…Завьялов в три затяжки уничтожил папиросу. Крайне удивился: нос, вроде бы, — вонь ощущает, а тело радуется! Склонился над ушлепками, взялся прокуренными пальцами за сережку-колечко в ухе «желтого» недоумка, немного мочку оттянул, сказал:

— У нас с вами разные «белочки», короеды. Ваша с сережками в ушах и «Чупа-Чупсом». Моя — в тельняшке.

Распрямился, погляделся в зеркало над умывальником. Напротив отразился довольный жизнью молодцеватый дед в костюме и рубашке от лондонского дома.

Исчезнувшая в кармане пачка приснопамятного «Беломора» с английским шиком сочеталась плохо. Но пусть кто слово скажет!

Уходя от умывальников, Завянь подумал, что как-то странно он утырков уработал… Использовал нетипичные, но крайне действенные удары.

Причем… Если бы т е л о захотело уработать наглухо придурков… То уработало бы без всякого сомнения. Кадык и гортань желтого оболтуса превратились бы в костяной винегрет. Мысок ботинка, ударь хоть чуть сильнее — выбил бы на хрен коленный сустав!

Но т е л о било с осознанием и адекватностью наказания. Не покалечило, — слегка отшлепало.

Занятно. Дед служил в доисторическом десанте? Рефлексы тренированного тела возобладали над рассудком Бори?

Припомнив, как корежило тело в ванной, Завьялов мысленно его поблагодарил. Озверевшее от никотинового голода, оно вполне могло накостылять ребятишкам по самое небалуйся. По самую палату интенсивной реанимации.

— Борис Михайлович! — к Завянь сбегало по лестнице собственное встревоженное тело. — Куда вы запропастились?! На меня там куча народу навалилась, вас — нет!

— Иннокентий, — строгим шепотом прервал стилиста Боря. — Как меня зовут?

— Э-э-э, — опомнилось родное тело: — Дядя Миша. Михаил Борисович.

Ради упрощенного запоминания Завьялов переставил местами имя и отчество, всю дорогу внушал стилисту, как обращаться к «дяде». Когда услышал придыхание «Борис Михайлович!», рассвирепел бы обязательно, когда б не почесался, то есть — накурился!

— Запомни, Кеша, — все н а о б о р о т. Теперь — ты Боря. Я — Борисыч. Понял?!

Бильярдная цокольная зона «Золотой Ладьи» делилась на три неравных отсека. В одном: огромном зале на два десятка столов тусовались все кому не лень. Два меньших зала изначально и толково прозвали «вип-ложами». Одна из лож была претенциозной, некурящей. Завьяловская банда заседала в салоне для курильщиков, с собственным миниатюрным баром, при четырех бильярдных столах.

Борис подтолкнул вперед тело, с засевшей внутри курицей-стилистом. Тело шагнуло в зал, прокукарекало:

— Хай…, парни.

«Ребята, черт тебя дери — ребята! — мысленно скрипнул зубами Завьялов. — Мы почти двадцать лет приветствуем друг друга «хай, ребята!»»

— Завя-а-ань!!! — привставая над уставленным столом, прорычал Косой. — Ты где же подорвался, растуды-т тебя налево?!?!

Кеша шагнул к Косолапову, как Аня Каренина навстречу паровозу. Обреченно, но стремительно. С осознанием важности действа.

П о д м я л о тоже одинаково.

Косолапов облапил тело, тело жалко пискнуло.

Друзья приветствовали Борю шумно, пищание расслышал только Коля:

— Ты чо, Завянь, опять не привязанным ездил? — шепнул, намекая другу Боре на его фрондерское нежелание пользоваться в машине ремнями безопасности. — О руль саданулся, ребра отшиб?

Стилист проявил догадливость. Кивнул. И палец предъявил. Обмотанный изолентой мизинец.

— Сейчас залечим все простуды, — недоверчиво разглядывая замотанный «раненый» палец, пообещал Косой. — Ребята. Раздвиньтесь. Боря п р и б о л е л, пора принять профилактическую дозу.

Увлекаемый мощной байкерской фигурой Косолапова стилист пошкандыбал к столу.

Завьялов, бедным конотопским родственником, застыл на пороге вип-ложи. Призывая мысленно на голову стилиста Капустина ушат помоев, гром небесный, хороший хук под челюсть.

— Ой, парни! — опомнился Иннокентий.

«Чтоб ты сдох! чтоб тебя Жюли прибила! а я помогу и придержу!!»

— Я же сегодня не один! Позвольте вам представить…

«Хорошо, что в «милостивые государи» на нервах не занесло…»

— Это мой хороший знакомый…

Капустин провякал сочиненную байку насчет болезни Лели и внезапного приезда друга ее нежной юности — Михаила Борисовича из Конотопа. Врать друзьям, хорошо изучившим каждый листочек, когда-то пышного, а ныне скудного генеалогического древа Завьяловых, Борис не решился. Посоветовал парикмахеру напирать на прежние амуры бабушки. Мол, Леля приболела. А к ней свалился дружище Михаил. Затемпературившая Леля попросила внука р а з в е я т ь дядю Мишу по столичным достопримечательностям.