Ганзейцы

Так и уладилось дело. Реймар был послан отцом в Визби, чтобы отныне заведовать его тамошними делами, и вся эта неприятная история забылась и быльем поросла.

Но в сердце Госвина Стеена осталось больное место, которое ныло при малейшем прикосновении. Часто достаточно было одного нечаянно вырвавшегося слова, даже взгляда, для того чтобы задеть за живое проницательного купца. Но более всего угнетало, давило его то, что он видел, как всеобщее слепое доверие к нему его сограждан, их вера в то, что Госвин Стеен не может ошибаться, разлетелась прахом. И его честолюбию был этим нанесен жестокий удар!

Друзья и ближайшие знакомые не без участия смотрели на внутренние страдания этого всеми уважаемого человека, и даже большинство его служащих понимали его горе. Беззаветно преданный ему Ганнеке понимал это лучше многих других и старался всеми силами развлечь и рассеять своего любимого хозяина. Как только, бывало, Госвин задумается и углубится в свои грустные размышления, Ганнеке уж непременно окажется около него и найдет какой-нибудь повод, чтобы с ним заговорить.

Так поступил он и в ту минуту, о которой мы теперь рассказываем читателю. Он повел опять речь о сетях.

– Теперь, господин Стеен, все сети у нас наверху и сельдям зададим гонку. Полагаю, нынче улов-то недурен будет.

Хозяин не отвечал ни слова и продолжал смотреть вдаль.

– Жаль только одного, – продолжал добродушный Ганнеке, – что вот нынче с засолом будет вам поруха, потому не будет у нас этой самой крупнозернистой бойской соли и…

Суровый взгляд хозяина заставил Ганнеке перервать речь на полуслове; но он постарался загладить свою ошибку и продолжал:

– Вот теперь, как едем-то на лов сельдей, так и вспоминается мне мой сын Ян; года два тому назад я брал его тоже с собой на Шонен… Там ведь у меня шурин есть – сторожем приставлен… Так это к нему погостить мы ездили…

Хозяин глянул в сторону Ганнеке, нетерпеливо ожидая окончания его бессвязной речи.

– Это об Яне-то мне вспомнилось, и я хотел вам сказать, что он меня не на шутку радует, господин Стеен, и старуху мою тоже. И уж так-то мы господину Реймару благодарны, что он взял Яна с собой в Визби и определил при деле, ведь вот уж скоро этому два года минет! Намедни приехал из Визби мой родственник, Бульмеринг, бочар, – сдавал там бочки, – ну, и Яна видел. Говорит, совсем приказчиком смотрит.

Счастливый и довольный отец при этих словах так широко и радостно улыбался, что луч его радости запал и в сердце Госвина Стеена. Он, конечно, вскоре снова впал бы в раздумье, но Шонен был уже близко, работы предстояло на корабле много, и Ганнеке мог быть уверен, что его хозяину теперь будет некогда задумываться.

Юго-западная оконечность Шонена представляет собой безотрадный, плоский и низменный песчаный откос, далеко вдающийся в море; но во время лова сельдей этот откос бывал так оживлен, так полон шума и движения, что это обыкновенно столь скучное и угрюмое побережье становилось просто неузнаваемым. Тысячи рыбачьих барок были разбросаны в открытом море, около расставленных ими сетей, и подходящие большие суда должны были принимать всякие меры предосторожности и лавировать очень искусно, чтобы никому не причинить тем ущерба. На берегу тоже кипела своеобразная деятельность: множество бондарей работали над бочками, в которые складывались соленые сельди.

На пространстве между замками Скалёр и Фальстербо главным образом и толпился народ; там-то и происходила главная сельдяная ярмарка немецкой Ганзы. Место, на котором ганзейцы имели право торга и над которым развевался флаг их городов, они окопали глубоким рвом и отделили валом и частоколом от остального острова, составлявшего ныне датское владение. Каждому отдельному городу на этом клочке земли принадлежали особые поселения, называвшиеся виттами и, в свою очередь, отделявшиеся одно от другого тыном, на котором прибит был герб города. В каждой витте были свои особые каменные дома для копчения и соления сельдей, и деревянные таверны, и лавки для рыбаков и ремесленников, равно как и амбары, и склады для всякого рода товаров.

Витта любечан на Шонене была одной из самых главных; даже управление ею было поручено особому фогту (управляющему) из членов любекского магистрата. К любекской витте с одной стороны примыкала витта прусских городов, а с другой – ростокская, штральзундская и висмаркская витты.

Среди рыбного товара, наваленного среди груд соли и всякой копченой снеди, в особых лавках выставлены были напоказ драгоценнейшие европейские товары – шелковые материи и нидерландские сукна, южные вина и восточные пряности, так как ганзейские корабли никогда не приходили на сельдяную ловлю пустыми, а постоянно привозили с собой груз товаров. На пустынном полуостровке мало-помалу развилась ярмарка, которая могла смело соперничать с самыми крупными ярмарками в больших и многолюдных городах. Таким образом ганзейцы достигали разом двух целей: беспошлинно вывозили с Шонена богатейший запас сельдей (с каждого корабля взималась лишь самая ничтожная подать), который продавали у себя дома с большой выгодой, и при этом беспошлинно же ввозили на Шонен свои и чужие товары, доставляя постоянный заработок своим кораблям. На ганзейских виттах не дозволялось жить никакому иноземцу, и даже сам датский фогт, управлявший Шоненом, мог на основании установившегося обычая оставаться здесь только один день для посола сельди, выловленной на долю датского короля. Вообще, только ганзейским рыбакам было предоставлено право производить рыбную ловлю, точно так же как и соление рыбы могло производиться только при помощи рабочих-ганзейцев. Вследствие этого немецким купцам исключительно принадлежали все выгоды торга, снабжавшего сельдями не одну только Германию, но и Англию, и Нидерланды, и Швецию, и Россию с Польшей.

На Шонене, как и вообще во всех остальных ганзейских поселениях, все было подчинено строжайшей дисциплине, и за соблюдением всяких законоположений, касающихся рыбной ловли, торговли вообще и рыночного торга в частности, следили очень зорко. Богобоязненные ганзейцы позаботились и о том, чтобы там же воздвигнута была немецкая церковь, в которой богослужение совершалось монахом. Рядом с церковью находилась и обычная в то время оружейная палата, в которой все, собиравшиеся переступить порог церкви, должны были складывать оружие. Предосторожность далеко не излишняя: в Средние века кровь билась в жилах не по-нашему и рука слишком поспешно хваталась за меч и за нож!

VII. Загадочный незнакомец

Было уже далеко за полдень, когда Госвин Стеен причалил на своей шнеке к Шонену. Словно из раскаленной печи повеяло с берега на него и на весь его экипаж; прибрежный песок жег им ноги. Июльское солнце палило так сильно, что смола, которой были обмазаны суда, таяла и наполняла воздух своим острым ароматом.

Госвин Стеен был встречен с большой радостью. Хотя его приветствовали и принимали люди, большей частью ему подчиненные и состоявшие на службе у него и прибывшие сюда ранее его на легких рыболовных судах, однако же при его нынешнем грустном настроении и этот радушный прием был ему очень приятен.

Какой-то иноземец, стоявший в стороне на берегу (Стеену никогда еще не случалось видеть его на Шонене), по-видимому, смотрел с завистью на почетный прием, оказанный Госвину, и не сводил с него своих недобрых глаз. Госвин повернулся в его сторону и не мог отвести глаз от иноземца, который привлекал его к себе словно какими-то чарами. Вглядываясь в этого иноземца, Стеен стал припоминать, и ему показалось, что он его уже где-то видел. Но, как он ни напрягал своей памяти, он никак не мог себе уяснить, где и когда это было.

Тогда он снова сосредоточил все свое внимание на своих служащих и подчиненных и спросил их, хорошо ли они без него работали.

– А вот сами изволите увидеть, господин Стеен, – весело крикнули ему все в один голос, – как пожалуете к нам, в нашу витту.

В этой витте была такая суматоха, что она представляла собой сущий муравейник. Но как в муравейнике, так и здесь, в этой любекской витте, все происходило на основании твердо установившихся правил. Многие сотни рук заняты были в соляных амбарах солением рыбы, между тем как другие укладывали рыбу в бочки и их устанавливали на повозки для перевозки на берег, где, еще в тот же вечер, готовы были к отплытию в Любек тридцать легких судов, постоянно поддерживавших связь с Шоненом до самого октября месяца, когда всякая деятельность на Шонене прекращалась до следующего года.