Страница 9 из 18
Бурные рукоплескания огласили воздух, когда на возвышении для ораторов появилась коренастая, всем хорошо знакомая фигура одного из популярнейших граждан. Благородное, правильное лицо мыслителя и друга народа дышало величавым спокойствием, и голос Солона, несколько глухой, сразу окреп, когда в тысяче любовно обращенных на него взоров именитый афинянин увидел, с какой неподдельной радостью, с какой твердой, незыблемой надеждой взирают на него удрученные постигшим их тяжким горем сограждане. Слегка опершись левой рукой о выступ каменного возвышения, Солон сказал:
– Хвала богам, давшим мне возможность сегодня снова обратиться к вам с речью, афинские мужи! По теплому приему, которым вы удостоили меня, мне ясно, что мера правительства пришлась вам по сердцу. Да иначе и быть не может. Нас постигло из ряда вон выходящее бедствие, и мы должны прибегнуть к необычайному средству. В чем оно заключается, вы уже знаете. Не стану повторять вам поэтому слов эпистата, а поделюсь лишь тем, что я знаю о славном Эпимениде, давнишней дружбой которого я, доподлинно, вправе гордиться. Не сомневаюсь, что вы, узнав, на ком остановился выбор властей, ни на одно мгновение не задумаетесь одобрить этот выбор. О широкой славе Эпименида вы слышали сейчас изящное слово эпистата. Спрашивается лишь, чем и как стяжал ее себе этот необычайный старец? Постараюсь вкратце удовлетворить ваше любопытство.
Уже рождение Эпименида, сына Доссада, указывает на то, что с самого начала этот человек был отмечен богами и предназначен совершать необычайные дела. Мать его, нимфа Балта, родословная которой теряется в глубокой древности и связана со знойными степями плодоносной долины Тигра и Евфрата. Балта – родная сестра, быть может, супруга грозного ассирийского Бала, отца богов, принявшего у вавилонян имя зиждителя Бела, а у хитроумных финикийцев известного под названием могущественного властелина Ваала. Родина Эпименида – город Фест на остров Крит, где столько финикийцев и где вавилонские купцы устроили такое множество огромных торговых складов. От имени Крита он получил, вероятно, также и прозвище курета[21], что опять-таки устанавливает связь божественного старца с таинственным Востоком. Еще в раннем детстве Эпименид увлекался не играми сверстников, а предпочитал внимать наставительным речам великих мудрецов и жрецов, которым он сам вскоре уподобился в мудрости. Годы шли, и Эпименид, став эфебом (юношей), решил посвятить себя служению богам. Много храмов в разных городах родины, в Египте, на островах и в Азии посетил он, но нигде не находил он истинного, бескорыстного благочестия. Всюду жрецы поражали его тем, что больше думали о лучших для себя частях жертвенных животных, чем о служении богам и молитвах им. И вот, достигши зрелых лет, Эпименид решил удалиться в уединенное место, где он мог бы поселиться в простой пещере и где божественная мысль его, не стесняемая никем и ничем, была бы в состоянии свободно вознестись к величайшим истинам бытия, чтобы лицезреть богов и свободно общаться с небожителями, уже заранее отметившими его печатью своей. Это общение с богами в знойный ли день, когда травы и злаки блекнут от палящих лучей Гелиоса, в тихий ли вечер, когда ночной ветер таинственно шумит в верхушках кипарисов, в темную ли ночь, когда природа мирно спит под покровом мириадов блещущих звезд, общение это было угодно богам, и они решили вознаградить Эпименида за его любовь к ним. Зевс наслал на него однажды ночью мягкокрылого бога Морфея, и тот навеял на Эпименида столь глубокий сон, что прошло целых сорок лет, прежде чем мудрец проснулся. За это долгое время боги раскрыли ему все тайны мироздания. Когда Эпименид проснулся, он был уже преклонным старцем с убеленной сединами головой, но с запасом таких удивительных знаний, равных которым нет и не было ни у одного из смертных. Не будучи посвящен в таинства великой богини земли, Деметры, он знал их в совершенстве; звуки божественного Орфея, когда-то своим чудным пением заставлявшего внимать себе диких зверей, забывавших свою врожденную кровожадность, таинственный культ бога Диониса-Загрея, столь недоступный пониманию обыкновенных людей, – все это стало ведомо Эпимениду. Вместе с тем сын Балты ясно сознал и цель своей жизни. Он стал странствовать из города в город, из земли в землю, с острова на остров, всюду проповедуя, как надо молиться богам, как следует умилостивлять их, как подобает жить людям, чтобы снискать благоволение небожителей. Тайны природы раскрылись Эпимениду, и он почувствовал в себе силу властвовать над стихиями. И много чудес творил он, множество, по-видимому, невероятных исцелений удалось совершить ему, массу случаев умилостивления богов, разгневанных человеческим нечестьем, рассказывают о нем во всех концах земли. Науки и высшее знание халдеев и египтян, индусов и дальних эфиопов раскрылись Эпимениду, и нет сейчас на свете человека мудрее его. Он доподлинно достоин быть причисленным к знаменитейшим эллинским мудрецам. Ему надлежит вскоре, если вы ничего не имеете против того, осчастливить нас своим приездом сюда, и он, божественный старец, сумеет найти средство очистить наш многострадальный город от тяготеющего над ним проклятия богов. Я думаю, что среди вас, о граждане, не найдется никого, кто отверг бы предложение властей о скорейшем вызове Эпименида. Я не сомневаюсь в исходе вашего голосования. Я уверен в успешности предлагаемой меры и вашем ей сочувствии.
С этими словами Солон, лицо которого, по мере того как он говорил, воодушевлялось все более и более, сошел с кафедры. В ту же минуту отовсюду раздались возгласы: «Эпименида, Эпименида!», и тысячи рук возделись.
Выбор архонтов, ареопагитов и старейшин был таким образом единогласно принят народным собранием. Не расходясь по домам, афинские граждане тут же уполномочили Солона написать соответственное послание Эпимениду и в скорейшем будущем отправить за старцем корабль на остров Крит.
Юго-западная оконечность Аттики, так называемая Пирейская коса, увенчана двумя холмами, Пирейским и Мунихийским, с которых открывается далекий вид на море. На горизонте, в тумане, еще не успевшем растаять от первых лучей восходящего солнца, смутно виднелись очертания гористого острова Саламина, постепенно прояснявшиеся и принимавшие обычную резкость по мере того, как снопы света заливали окрестность. Туман понемногу расходился, расплываясь в воздухе, который был еще довольно прохладен. Море сверкало и искрилось всеми цветами радуги. С тихим рокотом ударялись его изумрудные волны о прибрежный песок и, обливаясь серебристой пеной, быстро катились обратно в беспредельный темно-голубой простор.
На вершине Мунихийского холма и по южному отлогому склону его, где среди зелени садов белели невысокие домики местных жителей, теперь, несмотря на ранний час, было очень много народа. Все эти люди волновались, суетились и, видимо, ждали чего-то необыкновенного. Многие взобрались на самую кручу холма и, приставив ладони к глазам, пристально смотрели на юго-восток, в ту сторону, где солнце во всей своей южной красе и мощи медленно выплывало из морской пучины, казавшейся в эти минуты расплавленным золотом.
На самом берегу, в гавани Мунихии, у длинных деревянных помостов, далеко вдававшихся в море и служивших пристанями, также толпился народ. Много его было и на нескольких кораблях, мерно покачивавшихся на рейде, и на множестве черных с красными кормами челноков, быстро рассекавших своими острыми носами волны и не только шнырявших по бухте, но и выходивших за пределы ее в открытое море. Всюду царило необычайное оживление, и все новые и новые толпы народа, в праздничных одеждах и с масличными ветвями в руках, спускались с холма, запружая узкую улицу вдоль берега и пристани. Тут были граждане всех сословий. Рядом с надменным евпатридом стоял статный воин, беседовавший с величественным жрецом. Несколько поодаль группа рыбаков расположилась вокруг огромного камня, на котором сидел пришедший издалека и весь запыленный диакрий, оживленно делившийся теперь со своими собеседниками впечатлениями от неблизкой дороги. Немного в стороне стояло несколько архонтов, среди которых выделялась своей гордой осанкой рослая фигура архонта-эпонима. Тут же, на специально принесенных роскошных креслах, сидели три-четыре старых ареопагита, а в некотором отдалении, среди группы пританов, виднелась коренастая фигура Солона, сына Эксекестида.
21
Куреты жили, по преданию, во времена Сатурна, на острове Крит. Их было девять, и они считались покровителями разных искусств. По всей вероятности, в их лице мы имеем дело с древнесемитическими божествами.