Страница 15 из 82
От Зелы же научился мальчик и языку тела, самому древнему и понемногу забываемому человеческому языку. Науку свою сын Бозы начал с изучения своего и чужого тела, начав с тела женщины. «Я великанша, так что ты хорошенько узнаешь каждый мой закоулочек,» — говорила Зелы, лежа, обнаженной, на постели. Тогда карабкался он на холмы огромных ее грудей, покусывал вертикально торчащие соски, соскальзывал на живот, а уже оттуда съезжал меж расставленных ее ног. Иногда садился он верхом на могучие ее бедра, а она, довольная и счастливая, посмеивалась, показывая те места на женском теле, прикосновение к которым доставляет наслаждение. Ему кружил голову запах ее тела, ниже живота, он любил поглаживать густые и чуточку грубоватые волосы ее лона, заглядывать в розовую раковину меж бедрами, Когда Зелы ложилась на живот, он, будто на конской спине, гарцевал на ее ягодицах, упругих и обширных, гладил шею. Осторожненько всовывал язык в ее ушную раковину, так как это доставляло ей удовольствие, Ей нравилось, когда мальчик игрался ее волосами и расчесывал их, как расчесывают конскую гриву. Она позволяла гладить свой живот и заглядывать к себе в пупок, куда прятался его палец, даже не доставая до дна. Холмы и долины тела великанши стали для мальчика необычайно интересным миром, наполненным удовольствием, которого женщина могла достичь различными путями, если только мужчина мог заговорить с нею языком тела.
Обучение этому языку Зелы продолжила, когда сыну Бозы исполнилось тринадцать лет, с тех пор она часто купалась в деревянной кади с теплой водой, куда сыпала сушеные и мелко растертые зелья: ромашку, цветки ландыша и шиповника, плоды крушины и куриного зелья, а еще — пахнущие малиной палочки можжевельника. После купания она тщательно натирала волосы подмышками, лоно и весь крестец маслом из молодых побегов сосны. вымытая таким образом и пахучая, она, обнаженная, садилась на ложе, а мальчик, тоже нагой, расчесывал ее длинные и густые волосы, время от времени лаская открытую шею. И вот тогда, к своему изумлению, убеждался он, что любое прикосновение к коже на ее шее возбуждает в великанше дрожь наслаждения. Зелы говорила, что когда он касается ее ушей — то пальцами, то снова языком, вскальзывая в ушную раковину, ее охватывает чувство удивительного, сладостного тепла. С тихим вздохом ложилась она тогда на постель, а он проводил, сначала пальцами и губами, по ее замкнутым векам, хватая зубами ресницы. Затем его пальцы и губы спускались к шее Зелы, на округлые ее плечи. Пальцы мальчика все сильнее и сильнее начинали сжимать высокие и тугие груди, а зубы его легонько покусывали ее соски. Тогда дыхание Зелы ускорялось, ноги же потихоньку начинали расходиться. Чем ниже спускались его руки и губы по твердому, выпуклому животу, а язык проникал в пупок, тем более раздвигались бедра Зелы. Она даже вскрикнула от наслаждения, когда внезапно — согласно ее наукам — он покинул ее лоно и поцеловал большой палец на ее правой ноге. И, в конце концов, делая вид, что устал и засыпает, он ложил голову на внутреннюю часть ее бедра. Он чувствовал, как быстро дышит великанша, как под кожей внизу живота движутся скрытые в его глубине мышцы. Потом же он притворялся, что проснулся, и погружал лицо в благоухающую сосновым запахом гущу волос на лоне, нажимая на холмик лона пальцами руки, поначалу еле-еле, а затем все сильнее; в самом же конце, видя, как длинная розовая щелка меж ее ног заполняется слизью, запах которой, смешавшись с запахом соснового масла был настолько одуряющим, что вызывал у мальчишки головокружение, замечал он высовывающийся из щелки маленький темно-красный язычок, о котором Зелы рассказывала, что это самое чувствительное место женского тела, отличающее ее от звериных самок. Его не было ни у коров, ни у кобыл, и вот потому-то, хоть и походило на спаривание крупных животных то, что делали люди друг с другом, но все же отличалось во многом. «Мужчина, который не играется женским этим язычком, не посасывает его, не гладит, — объясняла Зелы, — ничем не отличается от покрывающего кобылу жеребца. Тогда он животное, а не человек.» Вот почему мальчишка хватал этот язычок губами, сосал его до тех пор, пока запахи ее влагалища не доводили его до обморочного состояния, а сама Зелы не начинала хрипло сопеть и все громче и громче стонать. Чувствуя, что и она уже теряет сознание, великанша хватала его голову и подносила к своему лицу, чтобы уста их встретились. Сын Бозы пальцами отгибал ее нижнюю губу и целовал внутреннюю ее поверхность, осторожно хватал зубами, всовывал ей в рот язык и водил им по шершавому небу, впитывая в себя дыхание Зелы, сладко пахнущее сытным медом. Иногда языки их встречались и будто две змеи пытались сплестись, соединиться, слипнуться вместе. В это же время рука Зелы спускалась к бедрам и все быстрее и быстрее потирала выглянувший язычок, и в самом конце слыхал он нарастающий в ее горле крик, глазные яблоки у нее выворачивались, и мальчик отрывал свои уста от ее, пугаясь, что задохнется она от этого крика и невозможности дышать. А уже через миг Зелы лежала совершенно недвижная, тихая и неспособная издать какой-либо звук, лишь время от времени по телу ее пробегала дрожь.
Но долго она не отдыхала, потому что сразу же переходила к уроку по знакомству с мужским телом, указывая на ту большую важность, которую, на этом языке, будут иметь хорошо развитые мышцы живота, бедер и рук, чтобы иметь возможность обнимать женщину. Кончиками пальцев касалась она к внутренней поверхности его ладоней, и тогда, подобно как и она сама, когда мальчик касался ее, у него возникала дрожь наслаждения. Так доказывала она ему, что даже вроде бы бесчувственная мужская ладонь, сотворенная, якобы, лишь затем, чтобы хватать древко копья, натягивать тетиву лука, бить противника и носить тяжести — тоже может быть инструментом наслаждения и сама может дарить наслаждение. Липкими губами блуждала она по его лицу, векам, шее, соскам и животу. Но Зелы избегала медленно набухающего и твердеющего члена, утверждая, что тот пока еще молодой и незрелый. Пальцами и языком поглаживала она мешочек с яичками, соединения в бедрах и даже коленках, и каждое такое прикосновение будило в теле мальчика приятный зуд. При этих ласках лицо Зелы вновь алело от возбуждения, и, продолжая потирать свой высовывающийся из щелки язычок, она приказывала ему касаться дырочки меж ее ягодиц. А потом, измученная любовью, позволяла ему засыпать с кистью руки, сунутой в ее горячее, липкое влагалище, что, как объясняла она, должно было стать для него и для нее знаком полнейшего соединения.
«Это был любовный язык тела, — говорила потом она, — только тело разговаривает и в момент страха, лжи и любого чувства, в том числе и скрываемой враждебности.» По ее науке выходило, что любое движение руки, ноги, наклон туловища, поворот головы, взгляд — тот или иной из под прищуренных век, прямой или искоса, означали каждый раз разное. «Люди позабыли язык тела, только тело не забыло своего языка, — объясняла Зелы. Они не ведают, что тело выдает их самые сокровенные мысли. Уста их могут говорить совершенно иное, но язык тела выдаст тебе всю правду. Доверяй языку тела, а не тому, что говорят уста.»
Вот рот и губы. Зелы уверяла, что если человек, хотя бы и тысячами клятв обещающий любовь, дружбу и доверие, крепко сжимает губы — на самом деле скрывает в себе глубоко затаенную злость, ненависть или враждебность. Женщина может говорить «ненавижу», но если губы ее расходятся, слегка открывая зубы — на самом деле она чувствует нечто иное, она желает и жаждет. И у мужчины слегка приоткрытые губы могут свидетельствовать о любовном желании, но и о жадности, скупости, стремлении к обладанию. Даже если стократно уста будут говорить о счастье и радости, смеяться спадающие книзу уголки рта выдадут печаль, отчаяние, горе.
Ладони и руки. Они всегда бессознательно говорят правду, которую отрицают уста. Пальцы рук лежат спокойно на коленях или же сплетаются будто в муке. Иногда, когда ладони сходятся и расходятся, разводя пальцы, это говорит о чувстве неуверенности, нерешительности. Люди потирают руки, скрывая в этом жесте свою радость, как правило, от предательской какой-то хитрости. «Доверяй движениям рук, — предупреждала Зелы. — Если кто уверяет тебя в своей доброжелательности, но кисти его рук сжимаются в кулаки, будь уверен, что через миг он вытащит меч. Это еще ничего не значит, если кто широко раскрывает руки в радостном приветствии — обращай внимание, что с этими руками происходит потом. Следи за обеими руками вместе и за каждой по отдельности, поскольку человек может быть и правшой и левшой, а такой может ударить ножом с любой стороны. Пусть беспокоят тебя пальцы на руках, если они сжимаются и расправляются, ибо это признак того, что человек такой размышляет, схватиться ему или нет за рукоять меча. Имеет значение и то, каким образом подают тебе руку, сила рукопожатия — долго или коротко жмут твою руку, резко или медля, натянуто или с откровенностью. Равно как и приветствие важно и прощальное рукопажатие. Оно подскажет тебе, нашел ты друга или врага.»