«Шоа» во Львове

Михаил захватывающе еще рассказывал про украинского командира легиона — Романа Шухевича. С гордостью подчеркивал, что командир немецкого полка постоянно общается с Шухевичем, советуясь с ним по всем важным делам.

— Часто советуется с ним и командир дивизии. Шухевич — это человек больших военных способностей, — говорил Михаил, — он достоин находиться во главе будущей украинской армии.

Всех интересовало, как относится к легиону население на восточно-украинских землях.

— Сначала с недоверием, — ответил Михаил, — но убедившись что мы настоящие украинцы, — с большой симпатией. На постое мы с удовольствием пели народные песни. Это привлекает молодежь и людей постарше. Украинцы влюблены в хоровое пение. Нам стали приносить молоко, мед и невероятно вкусные яблоки. Подобных я не ел даже во Франции. Однако самое большое влияние на население оказывает наш священник. Когда перед полевым алтарем капеллан отправляет Божью Службу с участием батальонного хора, собирается окрестное население и молится вместе с нами. Женщины плачут от умиления. Ведь там совсем нет действующих церквей, большевики их давно уничтожили.

Беседа постепенно перешла к главному. В то время у львовских украинцев была единственная больная тема: собственное государство. Арест украинского правительства, Бандеры, Стецька и других видных членов ОУН немцами, присоединение Галиции к польской Генеральной губернии, а Буковины к Румынии, недвузначно указывало, что Германия выступает против украинской независимости. «Может ли быть нашим другом тот, кто выступает против украинской независимости?» — говорили львовяне.

— Мы не давали присягу ни на верность Гитлеру, ни на верность Германии, — сказал Михаил, — мы дали присягу на верность Украине. Мы воюем за интересы Украины, за интересы Гитлера воевать не собираемся.

— А как же быть? — спросил кто-то. — Ведь солдаты обязаны воевать.

— Мы не немецкие солдаты, мы украинские добровольцы и воевать за Германию не будем, — повторил Михаил.

— В военное время за отказ воевать расстреливают, — сказал кто-то.

Михаил нахмурился:

— Не знаю, как это сделают, Роман Шухевич что-нибудь, наверно, придумает. За Германию воевать не будем.

В начале августа 1941 года сотник Роман Шухевич послал Главному командованию вермахта заявление, что, вследствие ареста украинского правительства и руководителей ОУН, батальон «Нахтигаль» далее не может оставаться в составе немецкой армии. Легион разоружили и распустили, а часть, превращенную в полицейское подразделение, заставили еще один год прослужить в Белоруссии.

Михаил Щур приезжал к брату еще несколько раз. Его здоровье постоянно и быстро ухудшалось. Воспаление почек (пиелонефрит) не поддавалось лечению. Через неполный год он скоропостиженно скончался… От природы Михаил имел красивый голос и любил петь. В конце жизни он напевал только одну и ту же песню. Спустя я слышал не раз от различных людей. Для понимания тогдашних событий на Западной Украине стоит привести слова этой программной для его поколения песни:

Довоенный львовский магистрат принял постановление, очевидно, резонное, которым запрещалась торговля на улицах с рук молочными продуктами и овощами, вне отведенных для этого мест. Полиция с надлежащей тщательностью следила за выполнением магистратского постановления и нарушителей ожидал чувствительно высокий штраф.

Тем временем на прилегающем к нам отрезке Клепаровской улицы каждое утро на считанные минуты появлялись две деревенских молодухи и украдкой, прямо с рук, продавали так называемую «зелень» — суповой набор состоящий из капусты, моркови, петрушки, укропа и чего-нибудь еще по сезону. Так продолжалось несколько недель, а может и более. Как-то на незаконную торговлю появился полицейский. Женщины в панике бросились наутек. Одна в суматохе потеряла насколько пучков «зелени». Я бросился собирать свежие дары природы с каменных плит тротуара и от нечего делать крикнул молодухе вдогонку после переполоха вернуться, мол, товар сохраню. Полицейский, услышав, решил, что я сообщник крестьянок. Особенно полицейского разозлил мой украинский язык. Не говоря ни слова, он схватил меня за шиворот и по скотски повел в комиссариат. Там он утверждал, что я стоял «на стреме», своевременно предупредил крестьянок, благодаря чему им удалось убежать. С тех пор я и боялся, и очень не любил польских полицейских, хотя, признаюсь, и не только польских.

Когда неожиданно осенью 1941 года в подъезде нашего дома я внезапно увидел зловещий силуэт польского полицейского, невольно крикнул Асе Валах, которая стояла недалеко:

— Бежим, к нам идет полицай!

В ответ Ася снисходительно улыбнулась.

— Да это же Ицик, — ответила она, — он теперь еврейский полицейский.

Действительно, чеканным служебным шагом к нам приближался не кто иной, как Ицхак Ребиш. На голове у него была (до боли знакомого покроя) темно-синяя польская полицейская фуражка. Но вместо хищного польского орла на шапке блестела кокарда с «Маген Давид». Еще там виднелись три латинские буквы «J.O.L.», которые расшифровывались как «Judishe Ordnungdienst Lemberg». К правому запястью Ицика была прикреплена, как и у польских полицаев, длинная резиновая дубинка. Левый рукав Ицика охватывала особенная повязка не белого, а желтого цвета, где, кроме обязательной звезды Давида, была оттиснута еще и немецкая печать со свастикой. Чтобы сохранить повязку в элегантной чистоте, Ицик аккуратно завернул ее в прозрачный целлофан. Одежда на нем была гражданская — мундиров еврейским полицаям немцы не выдавали. Однако Ицык, чтобы более быть похожим на полицая, подпоясался широким армейским ремнем польского образца. Придерживаясь моды польской полиции, Ицик обулся в высокие сапоги. Подобным образом одевалось большинство еврейских полицаев. Подойдя к нам, Ицик застегнул на подбородке черный тонкий ремень от фуражки, поднес к лакированному козырьку руку, на которой болталась резиновая дубинка, как это делали польские полицейские, и вместо грозного приказа притворно суровым голосом сказал нам что-то забавно-веселое. Мы дружно рассмеялись. На то время евреи еще не потеряли совсем чувство юмора.

Еврейская полиция во Львове была организована по распоряжению гитлеровцев, а точнее — гестапо (Geheime Staats Polizei), при национальном еврейском представительстве — Юденрат (Еврейский совет). Юденрат имел разветвленную организационную структуру, словно какое-то отдельное автономное правительство. Его деятельность охватывала и регламентировала жизнь всего еврейского общества во всех ее проявлениях. Ни украинцам, ни полякам оккупанты не разрешали иметь такие собственные представительства. Вмешиваться в деятельность Юденрата никто, кроме гестапо, не имел права.

14

Мы родились в великий час,

С пожаров войн и пламени огней —

Нас боль лелеяла с утратой Украины,

Кормил нас гнев и ненависть к врагам.

И вот идем мы в бой за жизнь,

Как камень мы тверды и крепки —

Ведь плачь не дал свободы никому,

А кто борец — получает тот победу.

Не хочем мы ни славы, ни оплаты —

Оплата нам сама борьба:

Нам слаже умирать в бою,

Чем в путах жить, как будто мы рабы.

С нас хватит разрушений и невзгод —

Не должен брат на брата в бой идти,

Под сине-желтым стягом освобожденья

Объединим великий наш народ.

И правду лишь одну для всех

Наш гордый кличь несет народу:

«Будь верен Родине до смерти —

И Украина выше нам всего!»

Нас в бой ведут слова героев павших —

И высший нам закон — наказ:

Соборное Украинское Государство —

Свободное и крепкое, от Тисы по Кавказ.