Страница 11 из 71
Новый режим приказал продавцам торговать по старым ценам. В денежном обороте до декабря 1939 года параллельно обращались обесцененный польский злотый и советский рубль, что создавало выгодный для пришельцев с востока валютный паритет. Купцы, которые хорошо разбирались в финансах, сразу сообразили, что по старым ценам торговать совсем не выгодно, — единственным выходом для них было затаиться или самоликвидироваться. Моисей Блязер говорил отцу, как в его скромный мануфактурный магазинчик (любил говорить: «к моему интересу») случайно зашел офицер, то есть командир Красной армии. «Командир, — рассказывал Блязер, — смотрел на выложенный товар с таким восторгом, словно ребенок на игрушку. Когда я назвал цену метра выбранной им ткани, он аж задрожал, выгребая из кармана все, что имел. Приобрел он на свои деньги целый рулон — все сорок метров!
Таких покупателей у меня еще не было. Через час прибежало еще два командира с новенькими рублями в руках. Начали покупать мои ткани тоже не на метры, а на рулоны.
Ага, что-то тут не так, — озабоченно открывался отцу Блязер. — это не похоже на торговлю, а скорее на грабеж. Я, как будто на обед, сразу закрыл магазин на замок. Думаю сейчас свой интерес прикрыть, товар придержать, а лучше всего — спрятать». Блязер доверительно попросил моего отца помочь ему переместить текстильный товар из магазина в свою квартиру.
Советские военные начальники и присланные чиновники, туча которых приехала в город, в первые недели, словно борзые, бегали по львовским магазинам, скупая все: ювелирные изделия, ткани, кожу, одежду, обувь, часы, фотоаппараты, мебель. Словом, все полностью — включительно до пуговиц и швейных ниток. Другие, рангами повыше, и энкаведисты отоваривались прямо на львовских торговых базах. Известен случай того времени, когда известный «русский писатель» Алексей Толстой специально примчался во Львов отвариться на базе мужскими костюмами. Ясно, что не за их полную стоимость. Попадались также такие приезжие покупатели, которые заявляли ошарашенному хозяину: «Куплю все, что имеете в магазине». В этой ситуации озадаченные собственники магазинов стали массово припрятывать товар, хотя за утаивание власть угрожала наказанием. Гальперн тоже спрятал свой товар, то есть перенёс его через порог торгового зала в жилые комнаты. По доносу недоброжелателей милиция повела у него обыск. Гальперна как спекулянта за найденный его же собственный товар показательно осудили на четыре года заключения. Принимая во внимание возраст, такой приговор был равносилен смертному. Вот так пропал старый Гальперн с Клепаровской.
Осенью 1939 года во Львове возникла нехватка продуктов первой необходимости, в частности сахара. Возле магазинов создавались очереди длиной до ста и более метров. Мне тогда пришлось закаляться и привыкать к советскому способу торговли и жизни в этих длиннющих очередях за сахаром. Вскоре из-за отсутствия муки возникли катастрофические перебои с хлебом. Исчезло мясо, молоко, масло. С той поры и случая происходит горький анекдот, что из российского букваря надо выбросить букву «м», потому что для одной махорки не стоит держать целую букву. Тогда распространился и другой анекдот восточно-украинского происхождения о поездах, которые возят грузы между Россией и Украиной. Тот поезд, который везет груз из Украины, с натугой говорит басом: «Везу хлеб и сало, хлеб и сало». Поезд из России крикливо тараторит скороговоркой: «Табак-спички, табак-спички».
Общий советский дефицит товаров первой необходимости не обошел и школьных предметов. Из торговли внезапно исчезли тетради из качественной белой бумаги. Вместо них появились из желтоватой, некачественной, зато с портретом вождя на обложке. Также исчезли обыкновенные чернила. В канцтоварах раньше существовало разнообразие «атраментов (чернил)» с разнообразными оттенками цветов. Самыми распространенными из них были синий и черный, а еще использовали зеленый, красный и для особенного написания — золотистый. Всех их заменил один — единый фиолетовый цвет. Весь Союз писал производным от зеленого военного цвета фиолетовыми чернилами. Иного советская химическая промышленность, нацеленная на войну, не производила.
От продовольственных трудностей львовян спасла геополитика. После развала Польши Львов внезапно оказался на рубеже Востока и Запада. Недалеко проходила советско-немецкая граница, пока еще не полностью закрытая. В зависимости от политических наклонностей, люди бежали в ту или иную сторону. Еще происходил небольшой обмен населением: львовяне немецкого происхождения массово выезжали на свою этническую родину. Поэтому утаить перед соседями неутешительное положение с продуктами во Львове было невозможно. Хотела этого, или не хотела власть, но Львов стал западной витриной Советского Союза. В Кремле вынуждены были где-то урезать, чтобы приравнять снабжение Львова к привилегированным по тем меркам столичным городам — Москве и Киеву. Так появились во Львове продукты, и те, что на букву «м», и в достаточном количестве дефицитный сахар. В продажу поступали до сих пор невиданные здесь деликатесы: ценные породы каспийских рыб, балыки, кавказские вина и, конечно, прославленный российский экспортный товар — паюсная и кетовая икра. Везде в «бакалеях» на видном месте в топорно сделанных фанерных бочках выставляли красную кетовую икру. Продавцы черпали из бочек этот деликатесный продукт неуклюжими деревянными лопатками и клали на весы, подстелив газетную бумагу, из-за отсутствия оберточной. Какого-то ажиотажного спроса за икрой не наблюдалось. Простые львовяне говорили, что не видят в ней чего-то необычного: невкусная, соленая, пахнет рыбой и к тому же дорогая.
В магазинах «Горпищеторга» весной 1941 года неожиданно появилось особенное хлебобулочное изделие, вызвавшее широкие пересуды антисемитского характера, которые имели отголосок в период немецких времен. Этим изделием пекарей стала маца — пресный пшеничный хлеб в виде очень тонких сухих коржей (еврейский пасхальный хлеб). Начали торговать мацой накануне еврейской пасхи. Нетрудно себе представить, с какой радостью евреи бросились покупать свою мацу. Также покупали эти пшеничные коржи и неевреи. У нас дома вкусную и, главное, дешевую мацу все ели с удовольствием. Но невольно возникал вопрос, почему режим, который так остро выступает против христианских религиозных праздников и обрядов, неожиданно делает исключение для иудаизма.
Было общеизвестно, что Советский Союз — первое в истории человечества государство, которое утвердило атеизм официальной идеологией. Преследование христианской церкви в Украине приняло неслыханный варварский характер. Члены правящей коммунистической партии по уставу и программе были обязаны бороться со всеми проявлениями религии. Председатель «Союза воинствующих безбожников» Ярославский (Губельман) даже провозгласил атеистическую пятилетку, в течении которой должны были полностью ликвидировать все церкви, а сама религия должна была полностью исчезнуть. «Религия — опиум для народа», — поучал Карл Маркс; религия — «духовная сивуха» — вторил ему Владимир Ленин. Эти и другие атеистические выражения так называемых классиков марксизма-ленинизма можно было увидеть на транспарантах, вывешенных в людных местах.
Как-то, на еврейскую пасху, пришел к нам мамин двоюродный брат, которого я называл дядей, Юзек Каминский, который был ярым польским патриотом. Увидев на тарелке мацу, он взял ее в руки и возбужденно выкрикнул:
— Наконец советская власть сбросила маску! Наконец можно убедиться, что это еврейское государство! Запрещает христианам религиозные обряды, а сама печет для евреев мацу. Нужны ли еще какие-то доказательства?
Похожие мысли распространялись тогда среди простых львовян, особенно в польской среде. Звучали они и во время катастрофы.
Наши соседи-поляки — братья Желязны принадлежали, о чем я уже упоминал, к львовскому уголовному миру. Братья потеряли отца, кондуктора трамвая, который погиб на работе в транспортной аварии. Магистрат, которому принадлежал городской трамвай, оплачивал осиротевшей семье из пяти душ довольно большую пенсию. Екатерина Желязна этими деньгами начала топить в алкоголе горе вдовы, а ее дети росли согласно поговорки — как сорняк возле дороги. Девушка Гелена выросла добропорядочной и, выйдя замуж, быстро покинула братьев. Воспитание буйных, непослушных ребят без бдительного отцовского глаза мамой-пьяницей дало заранее известные результаты. Самый меньший брат Сташек стал мелким воришкой. Средний — Роман стал опасным профессиональным преступником. Старший — Владек, которого отец успел отдать к мастеру в обучение, хоть и выучился на квалифицированного слесаря, тоже не сторонился преступной среды. По заказу дружков Романа Владек Желязны изготавливал воровские принадлежности: всякого рода хитроумные отмычки, которые на уголовном жаргоне называли «вытрихив (отмычки — пол.)». Говорили, что заказать отмычки к нему приезжали даже из Кракова и Варшавы.