Страница 2 из 12
Фоунтейн Ларкину тоже не нравился, но по другой причине: не очень хочется видеть высокого, подтянутого, приятного во всех отношениях брюнета с богатой шевелюрой и открытым приветливым лицом, когда сам ты невысок, полноват, лыс, всегда сосредоточен и неулыбчив. Но надо отдать Ларкину должное: он обладал чутьем на нужных для его бизнеса людей и внешнее неприятие не помешало ему предложить Фоунтейну должность главного редактора.
Секретарь принесла кофе. Звали ее Джоан. Она очень нравилась Фоунтейну. Втайне он мечтал о близких отношениях с ней, и эта мечта давала о себе знать всякий раз, как его взгляд упирался в ее стройную фигуру. Она это чувствовала. Но, несмотря на то что Фоунтейн ей тоже нравился, не делала и полшага ему навстречу. Фоунтейну, человеку с собственными правилами, с трудом удавалось придерживаться одного из них – не заводить романы на работе. Однажды ему даже пришла в голову нелепая мысль попытаться выжить ее из газеты: это развязало бы ему руки и он смог бы за ней приударить.
Вот и сейчас, как обычно, он залюбовался ее фигурой.
– Откуда у вас лужа на полу? – спросила она, поздоровавшись и поставив кофе на стол.
– Привет! Какая лужа? – не понял он и посмотрел на пол. – А, вы об этом… Это я полил цветы.
– Вы полили цветы? – удивилась Джоан. – Наконец-то вы заметили, что кроме вас в кабинете есть еще что-то живое.
В общении с шефом Джоан иногда позволяла себе безобидные шутки. Она обладала чувством меры и хорошо понимала, когда и что может быть предметом легкой иронии. Фоунтейна это не задевало. Ему даже нравилась установившаяся между ними ни к чему не обязывающая словесная игра, едва различимая дуэль; сейчас уже было не вспомнить, кто первым и когда ее начал. Но у этой игры были четко очерчены границы: она обоюдно прекращалась, как только дело касалось работы. В конце концов, рассуждал Фоунтейн, эти редкие отступления от протокола рабочих отношений лишь улучшают микроклимат и повышают производительность труда.
Фоунтейн не откликнулся на настроение Джоан, ее приправленный иронией тон его не задел. В это утро он не был расположен к подобному общению.
– Вы считаете, что я не могу полить цветы просто так, без всяких мыслей по этому поводу? – буднично спросил он.
Но Джоан не оставила попыток до него достучаться.
– Разумеется, можете, – улыбнулась она и продолжила игру: – Вы для этого приехали сегодня так рано?
– Джоан, я вижу – у вас прекрасное настроение, а у меня полно работы. Причем работы вынужденной, надуманной и появившейся не по моей вине, – невольно пожаловался он и вдруг заметил: – А почему у людей не совпадает настроение, как вы думаете? Это сняло бы много проблем.
– Каким образом? Предположим, что у вас тоже было бы сейчас хорошее настроение. Что бы это нам с вами дало?
Фраза «нам с вами» заставила его задуматься.
– Ну, мало ли, – смутился он и затем добавил: – Вам, например, не пришлось бы терять время на то, чтобы его поднимать.
Джоан почувствовала его замешательство.
– Я вижу, что вы правы: я действительно напрасно теряю время. Я вызову к вам уборщицу, – закончила она и собралась уходить.
– Она мне совершенно не мешает, – поспешил предупредить ее Фоунтейн, – я имею в виду лужу.
Он хотел, чтобы его оставили в покое и в ближайшее время ничем не отвлекали.
Джоан еще не вышла из игры, но пошутила уже без желания, по инерции и почти серьезно:
– Это вам так кажется, что не мешает. Вы можете поскользнуться и разбить себе голову. И в результате на ваше место пригласят нового редактора, и неизвестно, какие у него будут ко мне претензии и пожелания. А вы во всем достаточно умерены. Вас, например, вполне устраивают две чашки кофе в день. Меня это тоже устраивает.
Джоан закрыла дверь кабинета. Провожая ее взглядом, Фоунтейн отметил ее безупречное рыжее каре, ухмыльнулся, мотнув головой, и вернулся к столу; все-таки ей удалось его расшевелить. Он посмотрел на стопку развалившихся писем. Одно письмо выделялось необычным рыжим цветом. Отпивая из чашки кофе, он взял рыжий конверт; бумага на ощупь напоминала искусственную замшу. На лицевой стороне черным необычным шрифтом было напечатано: «Главному директору», далее шел адрес редакции, обратный адрес отсутствовал. Почему «директору», что за обращение? Посмотрев на оборотную сторону конверта и ничего не обнаружив, Фоунтейн отложил его в сторону.
Кофе вернул Фоунтейна в рабочее состояние. Аргументированно изложить свои мысли в десятиминутной речи было для него делом простейшим, но он решил подготовиться основательно и набросать канву предстоящего выступления на бумаге.
Приступив к работе, он вспомнил, что Ларкин не выносит «заумных» выражений. Босса коробили даже термины, присущие газетному бизнесу, без которых порой невозможно было обойтись. Услышав незнакомое слово, он брезгливо морщился, будто в лицо ему пахнуло нечистотами, и прерывал собеседника: «А нельзя ли попроще, без этого?» Без чего «без этого» он не уточнял. Если же непонятные слова произносил докладчик, которого нельзя было прервать, лысая голова Ларкина багровела, и он предпринимал не поддающиеся объяснению попытки смять левое ухо в комок; в такие минуты свободной рукой он чертил в блокноте всевозможные узоры. Как полагал Фоунтейн, вычерчивание узоров и издевательство над собственным ухом помогали Ларкину набраться терпения и выслушать то, что слушать он совершенно не желал.
Через полчаса текст был готов. Самый неприятный для босса сюрприз, как считал Фоунтейн, заключался в том, что падение тиража начало сказываться на активности рекламодателей. Он решил, что приведет этот аргумент в конце своего выступления. Пробежав еще раз по тексту, Фоунтейн убрал листы в файл: тема закрыта, сделано все возможное. Теперь можно было просмотреть почту. Как правило, он занимался этим после ланча, когда не очень хотелось думать над серьезными вещами. Но сегодня стоило сделать исключение.
Взяв уже знакомый рыжий конверт, Фоунтейн повернул его оборотной стороной к себе с намерением вскрыть и обнаружил, что у конверта нет обычного клейкого язычка. Повертев его в руках, с удивлением выяснил, что у конверта отсутствуют швы. Заинтригованный, он ножницами отрезал угол, вставил лезвие ножа в образовавшееся отверстие, разрезал конверт по краю и развернул его. На внутренней стороне конверта, похожей на пластмассовую пленку, непривычным шрифтом черного цвета было скорее выдавлено, чем напечатано, следующее:
«ПРЕДЛАГАЮ НЕМЕДЛЕННО ПЕРЕДАТЬ ВСЕМ ЦЕНТРАЛЬНЫМ СРЕДСТВАМ РАСПРОСТРАНЕНИЯ ИНФОРМАЦИИ ГОСУДАРСТВА РОССИЯ ВТОРОЙ ТЕКСТ. ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО. МОГУТ ПОГИБНУТЬ ЛЮДИ. ВЫПОЛНЯЙТЕ».
И далее через строку на незнакомом Фоунтейну языке была напечатана вторая часть текста.
Некоторое время Фоунтейн разглядывал текст письма и вертел в руках то, что недавно было конвертом. Он как будто попал под гипноз. Насмотревшись всякой галиматьи, приходившей по почте, решил было выбросить письмо в корзину, но что-то остановило его. И это что-то было не странным текстом, а необычным материалом конверта. К тому же любопытство требовало узнать, что написано во втором абзаце.
Фоунтейн не любил обращаться к подчиненным за помощью по мелким вопросам, но пересилил себя и спустился этажом ниже к Стиву Лоренсу. Лоренс заведовал отделом международных новостей и мог немного читать по-русски.
– Привет! По почте пришло. Подскажи, что здесь написано, – попросил Фоунтейн и протянул лист сидящему за компьютером белобрысому полному господину.
Движения Лоренса, как и его речь, были неспешны и основательны. Лоренс не стал задавать вопросов. Поменяв одни очки на другие, он пробежал глазами первый абзац, затем выгнул дугой бесцветные брови, хмыкнул себе под нос и углубился в чтение второго абзаца. С ходу прочитать текст ему не удалось, он с нежеланием выбрался из кресла и прошел к стеллажу, на котором стояли два десятка иностранных словарей. Осилив текст с помощью словаря, недоуменно воззрился на шефа.
Лоренс был опытным журналистом и хорошо разбирался в мире новостей. Фоунтейн ценил Лоренса, но его медлительность порой просто выводила из себя.