Страница 9 из 46
Кроме того, недовольство правом высшего лица миловать по своему усмотрению закономерно возрастало в условиях развивающихся гражданских и политических свобод вследствие сопряженных с применением этого права злоупотреблений и нарушений процессуальных норм. Постепенно в наиболее развитых европейских странах аболиционная практика к началу XX в. сошла на нет.
В России на протяжении XVII–XVIII вв. аболиция в делах по государственным преступлениям применялась крайне редко, в отличие от значительно более распространенного вида помилования – амнистии, связанной, как правило, с восшествием на престол нового императора; нередко высшей властью применялось и право смягчения приговора при его утверждении (конфирмации). До рассмотрения дела в судебных инстанциях гораздо чаще можно встретить решения о наказании (к примеру, случай «княжны Таракановой»), нежели акты прощения. Применение аболиции, по нашим наблюдениям, главным образом распространялось на косвенно «причастных» к преступлениям (родственников, либо друзей осужденных), а также на подозреваемых в совершении преступления против государя и государства (процесс Е. И. Пугачева и его сподвижников), в случае неподтвердившегося обвинения[54]. Вина помилованных часто состояла только в недонесении о готовящемся замысле «бунта» или другого покушения на власть самодержца.
Помилование в широком смысле, как право императора «снимать» вину, обнимало все разновидности прощения и освобождения от наказания. В российском процессуальном порядке закрепилась практика «высочайшего» утверждения приговоров судебных органов по государственным и политическим преступлениям, представляемых на решение к императору. Утверждение приговора (конфирмация) часто сопровождалось его смягчением (редко – ужесточением). Однако эта процедура, как правило, имела все же достаточно формальное значение – судебные инстанции так или иначе «оставляли пространство» для смягчения приговора, назначая более жестокие наказания.
Другой привилегией, традиционно считавшейся исключительной принадлежностью императора, являлось решение судьбы привлеченных к следственному разбирательству еще на этапе предварительного расследования. Как правило, император лично решал судьбу таких лиц, непосредственно вникая в обстоятельства дела и иногда даже присутствуя при допросах обвиняемых[55]. В целом, решение вопроса об освобождении от наказания по особенно важным делам, связанным с государственными преступлениями, которые традиционно рассматривались как важнейшее государственное дело, связанное прежде всего с интересами самого монарха, а к их числу безусловно относился процесс по «делу декабристов», не могло состояться без утверждения императора.
Указанные особенности процесса по делам о государственных преступлениях, обусловленные традициями российской самодержавной власти, ее привилегиями и формирующимся уголовным законодательством, представляли широкое пространство для вмешательства самодержца как в ход следственного процесса, так и в вынесение наказаний обвиненным.
В конце 1825 г. начавшийся большой следственный процесс по преступлениям, касающимся умысла покушения на жизнь государя и на «бунт» против государственного порядка (известные со времен Петра I как «первые два пункта»), охватил вскоре весьма значительное число лиц, в том числе связанных с окружением нового монарха, влиятельными семействами, близкими к трону. Направленность расследования на преступления против государя и государственного порядка, а также выявленная в ходе процесса различная степень виновности участников тайных обществ открывали достаточно широкие возможности для проявления традиционного права монарха миловать «прикосновенных», более или менее замешанных лиц.
Содержание под арестом и другие формы привлечения к следствию. Оформление акта освобождения от наказания
Указанные выше разновидности аболиционного помилования обусловили различные формы привлечения к следственному процессу. Лица, участие которых в тайных обществах и заговоре 1825 г. расследовалось заочно, разумеется, избежали ареста и допросов. Они, по-видимому, не подверглись непосредственному воздействию со стороны следствия в ходе расследования их причастности к делу. Остальные группы прощенных так или иначе были привлечены к следствию и испытали, как правило, определенное воздействие, во многих случаях сходное с тем, что испытывали другие категории подследственных.
Прощенные в первые дни следствия были арестованы и привлечены к расследованию сразу же после событий 14 декабря 1825 г. Первые допросы, проводились, как правило, при участии императора в Зимнем дворце. Характерно, что в большинстве случаев до сих пор не установлено конкретное место кратковременного заключения прощенных при первых допросах (А. А. Суворов, Ф. В. Барыков, Петр И. Колошин и др.). Думается, не будет ошибочным предположение о том, что они содержались под арестом, главным образом, на Главной гауптвахте
Зимнего дворца. Именно она служила местом содержания арестантов во дворце. Не приходится сомневаться, что это место содержания арестованных было наиболее удобным в случае первых арестов участников событий. В пользу предположения говорит сама скоротечность рассмотрения их дел. Она подразумевает, что помещение, в котором содержались под арестом в первые дни после 14 декабря – особенно те, в отношении которых не был точно установлен факт участия в мятеже, кто только подозревался в знании о нем или соучастии, располагалось неподалеку от места допросов. Наиболее удобным местом были помещения Зимнего дворца, в первую очередь Главная гауптвахта. Доказательством тому служат, например, записки А. Е. Розена, который зафиксировал присутствие на Главной гауптвахте одного из прощенных в первые дни следствия, но не занесенных в «Алфавит» Боровкова офицеров, – А. В. Чевкина[56].
Одно из наиболее авторитетных мемуарных свидетельств об аресте А. А. Суворова недвусмысленно указывает на место содержания арестованного – Зимний дворец. Именно здесь Суворов провел ночь после своего ареста вечером 22 декабря, утром он был допрошен в покоях дворца и в присутствии императора. Мемуаристы, записавшие рассказ самого Суворова об этих событиях, упоминают о том, что только что прощенный офицер встретился с арестованным П. Н. Свистуновым в коридорах Зимнего дворца[57].
Некоторые из прощенных в первые дни после событий 14 декабря находились под арестом на гауптвахтах гвардейских полков. Так, офицеры-конноартиллеристы были арестованы 14 декабря в своих казармах, а затем содержались в казармах 1-й гвардейской артиллерийской бригады. Об этом свидетельствует дневник отца одного из них, Г. И. Вилламова, посетившего своего арестованного сына[58].
Арестованные офицеры Гвардейского экипажа Д. Н. Лермантов и П. Ф. Миллер первоначально содержались на гауптвахте при госпитале Семеновского полка. Первый из них по болезни провел здесь весь период своего заключения[59]. Можно предположить, что арестованные на короткое время офицеры Московского полка – участники заговора, освобожденные от ответственности (А.А. Корнилов и др.), содержались в казармах своего полка[60].
Привлечение к следствию освобожденных от наказания в ходе и по итогам расследования ничем не отличалось от соответствующей процедуры в отношении осужденных, наказанных без суда или официально оправданных: после ареста они доставлялись в Зимний дворец на первый допрос, а затем их отправляли к месту содержания под арестом.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что всего лишь несколько человек из числа освобожденных по итогам следствия содержались в казематах Санкт-Петербургской (Петропавловской) крепости. Заключение арестованного в крепость, как известно, служило явным и вполне определенным признаком того, что следствие питало в его отношении серьезные подозрения в участии в декабристской конспирации или мятеже 14 декабря 1825 г. Из числа прощенных в крепости оказались офицеры Гвардейского экипажа П. Ф. Миллер и А. Р. Цебриков. С января 1826 г. они содержались в крепости, а в феврале были перемещены соответственно в Кронштадтскую и Нарвскую крепости, где и оставались до решения их дела[61]. Условия пребывания под следствием этих офицеров не отличались от условий наказанных по итогам процесса. Это и понятно: оба офицера-моряка были участниками выступления 14 декабря и подозревались в участии в заговоре. Еще один офицер Гвардейского экипажа, упомянутый выше Д. Н. Лермантов, избежал этой участи вследствие болезни. В научной литературе существует мнение, что в крепости короткое время провел М. Н. Муравьев, вскоре после ареста оказавшийся в Военно-сухопутном госпитале[62]. Это мнение находит некоторое основание в том, что представители семьи Муравьевых виделись руководству следствия влиятельными и важными участниками тайных обществ. Однако документы о пребывании декабристов в крепости не подтверждают такого указания: после ареста М. Н. Муравьев некоторое время находился на Главной гауптвахте, а затем был отправлен в госпиталь[63].
54
Анисимов Е. В. Дыба и кнут… С. 470, 669. Ср.: Хартулари B. C. Право суда и помилования… С. 241, 244.
55
Анисимов Е. В. Дыба и кнут… С. 469, 470, 487.
56
Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 139.
57
Остзейский вестник. 1859. № 3. С. 2–3; Русский архив. 1897. Кн. 2. № 5. С. 141.
58
14 декабря 1825 года. Воспоминания очевидцев. СПб., 1999. С. 225.
59
Декабристы. С. 112; Алфавит. С. 276. Из документов полкового архива Семеновского полка следует, что вместе с ними содержались некоторое время В. А. Шпейер и офицеры Гвардейского экипажа, не подвергавшиеся допросам в Следственном комитете – А. А. Баранцев и А. П. Литке (Дирин П. История л.-гв. Семеновского полка. СПб., 1883. Т. 2. С. 132).
60
Декабристы. С. 85.
61
Алфавит. С. 284, 334. Ср.: Вершевская М. В. Места заключения декабристов в Петропавловской крепости // Краеведческие записки. Исследования и материалы. Вып. 4. СПб., 1996. С. 133–135. Следует указать также на тот примечательный факт, что в крепости содержались некоторые освобожденные в связи с непричастностью к деятельности тайных обществ: О. М. Сомов, Е. В. Свечин, братья Красносельские и другие.
62
Эти данные попали и в биографический справочник «Декабристы»: Декабристы. С. 119. Ср.: ВД. Т. XX. С. 542.
63
Вершевская М. В. Места заключения декабристов в Петропавловской крепости. С. 124. По данным первоисточников, собранным исследователем, в каземате № 20 Трубецкого бастиона содержался не М. Н. Муравьев, а М. И. Муравьев-Апостол. (Ср.: Декабристы. С. 119, 121).