Страница 28 из 46
С другой стороны, особое внимание привлекает сообщение Репина о том, что Розен «знал столько же», сколько и сам автор показания. Эта информация была известна ему, несомненно, из личного общения с Розеном, поэтому обладает высокой достоверностью. Именно в силу этого Репин полагал Розена в тех же отношениях к декабристской конспирации, что и самого себя. Кроме того, Репин определенно свидетельствовал, что Розен знал о существовании общества и его намерениях, что совпадает с показаниями Оболенского. Но Оболенский и Рылеев заявили в своих показаниях, что лично не привлекали Розена к заговору и не сообщали ему о тайном обществе. Исследователь вправе усомниться в этом, зная о той роли, которую сыграл Розен в событиях, а также о факте его двукратного посещения лидера заговора Рылеева, а также Оболенского.
Если считать показания Оболенского и Рылеева вполне справедливыми, а оснований для этого недостаточно, то нельзя исключить и другой путь, который привел Розена к присутствию на собраниях членов тайного общества и активному участию в заговоре. Неслучайным и весьма значимым в этой связи видится показание Оболенского, который отрицал формальное членство Розена в тайном обществе, но вместе с тем сообщал, что последний «известился о его [общества. – П. И.] существовании… только 11-го декабря, если Репин накануне ничего не объяснял ему»[266].
Процедура приема, которая установилась в Северном обществе, отличалась постепенностью: на первом этапе «положено было, чтоб тот, кто принимает нового члена, не открывал ему о существовании общества, но только открывал бы ему свой образ мыслей», – свидетельствовал Трубецкой[267]. С течением времени вновь принимаемому лицу сообщали о существовании тайного общества, предлагали поступить в его члены. Ознакомление с отдаленной политической целью было содержанием последнего этапа: «О цели и мерах говорили не вдруг, и не все, и не всем одинаково…»[268]. Это сохраняло свое значение и в «рылеевской отрасли», которая ставила задачу активного распространения конспиративного союза в полках гвардии. На практике в 1825 г., особенно в условиях междуцарствия, эта трехступенчатая процедура значительно сокращалась. По-видимому, такого рода изменения не могли не привести к ускоренному ознакомлению кандидата с фактом существования тайного общества. Сообщение политической цели и средств ее достижения зависело от степени «подготовленности» вновь принимаемого, его «образа мыслей» («смотря по усердию» новопринятого). При этом следует особо отметить, что никаких специальных обрядов не существовало: речь приходится вести только о формальном предложении к вступлению и получении согласия[269].
Было ли известно финляндцам о политической цели – изменении государственного порядка? Как уже отмечалось, Розен настаивал на том, что его товарищам по полку открыли лишь непосредственную цель: остаться верными государю, препятствовать навязываемой присяге, что было подтверждено в показании Оболенского. Но достоверность этих свидетельств ставится под сомнение другим показанием Оболенского. Из него явствует, что офицерам было открыто гораздо больше. Оболенский показал, что на совещании у Репина говорилось в числе прочего: если Сенат представит убедительное доказательство тому, что Константин Павлович отказывается занять престол, «…тогда намеревались воспользоваться обстоятельствами, дабы требовать всеобщий собор и временное правление…». Более того, лидер заговора сообщил офицерам, что план этот родился не теперь, – над ним «работали» еще с 1814 года: несомненно, он имел в виду время основания тайных политических организаций. Эти указания имеют принципиальное значение. Оказывается, что участникам заговора, молодым офицерам Финляндского полка, были открыты важнейшие политические намерения руководителей тайного общества. Сообщение о политической цели и, практически, о существовании тайного общества напоминает формальный прием в члены тайного общества.
Показания Оболенского удостоверяют в том, что финляндцам стала известной не только политическая цель заговора, но и само существование конспиративной организации с политической целью. Одновременно они лишают исследователя возможности считать прием финляндских офицеров состоявшимся: молодые офицеры не стали безусловно соглашаться с объявленной им целью, отвечая, что не могут участвовать в исполнении плана созыва «всеобщего собора», ибо не знают лиц, «которые управляют обществом», и «всех предшествующих обстоятельств». Свою готовность участвовать в выступлении они увязали только с «законным поводом»: отсутствием формального отречения от престола Константина Павловича, «предоставляя обстоятельствам впоследствии решить остальное»[270]. Это согласие участвовать в предполагаемом «возмущении» не было надежным: «верность» законному монарху могла быть поколебленной при новой присяге, как и произошло в действительности; отречение Константина могло поступить в ближайшее время. Поэтому вряд ли надежды руководителей заговора на согласие такого рода были безусловными, в отличие от расчетов на членов тайного общества и лиц, согласившихся участвовать в деле, знавших и одобрявших главные политические намерения.
Тем не менее, финляндцы обещали привести полк или быть на площади без солдат, если последних не удастся поднять. Очевидно, опираясь на показание Оболенского, группу офицеров-финляндцев следует отнести к тем участникам заговора, которым было известно о существовании тайного общества с политической целью; для прояснения вопроса свидетельство Розена нужно признать явно недостаточным. Показание Оболенского о том, что было сообщено им лично финляндским офицерам, свидетельствует о неполной процедуре принятия. Это и понятно: шла напряженная работа по быстрому расширению заговора, что и вызвало сокращение процедуры приема. В условиях ускоренного формирования заговора соответствующим образом изменилась и практика приема. Лишенная, как уже отмечалось, всякой обрядности, эта практика опиралась на личные связи, на установление близкого «образа мыслей», а формально выражалась только в сообщении о существовании тайного общества и его целях, предложении вступить в него. Но и в этой ситуации акт вступления в тайное общество, по нашему мнению, оставался для кандидата вполне осознанным решением[271].
Действительно, убеждение в «надежности» привлекаемого лица подразумевало уверенность в единстве «образа мысли», в его согласии участвовать в заговоре. Немалую роль в налаживании связей между руководителями заговора и офицером-кандидатом должен был сыграть товарищ по полку, давний знакомый последнего, уже вошедший в круг тайных связей. Кто мог выступить связующим звеном между лидерами тайного общества и Розеном? Им мог быть Репин: не случайно именно он накануне событий 14 декабря пригласил Розена посетить Рылеева. Если справедливо отрицание Репиным своей осведомленности о процедуре принятия Розена, то эту роль мог сыграть И. Пущин, весьма активный в собирании сил заговора, использовавший для этого свои старые связи и родственные отношения. Как отмечает исследователь биографии Розена Г. А. Невелев, его герой сблизился со своим однополчанином И. В. Малиновским, женатым на сестре Пущина, его лицейского товарища. Это обстоятельство, как представляется, способствовало знакомству Розена с Пущиным, отсюда один шаг до сближения с Рылеевым и Оболенским (в своих показаниях и мемуарах Розен «проговаривается», обнаруживая свое знакомство с Оболенским, начавшееся задолго до 14 декабря). С Рылеевым Розен был знаком еще со времени обучения в I кадетском корпусе; несомненно, это давнее знакомство поддерживалось литературными интересами Розена[272].
266
ВД. Т. XV. С. 211–215.
267
ВД. Т. I. С. 107. Характерно, что еще задолго до 1825 г. практика вербовки новых членов опиралась, судя по показанию Трубецкого, на установившиеся неформальные отношения; руководители общества стремились облечь процедуру присоединения к тайному обществу в форму дружеского общения, с непременным выяснением общности политического мировоззрения: «Я требовал, чтобы все сие было делано в виде знакомства, основанного на одинаковом образе мыслей, а не в виде принадлежности к тайным обществам…» (Там же). Руководящее ядро общества представляло собой круг тесно связанных друг с другом знакомых, однако входившие в него лица позиционировали себя и в качестве «убежденных членов» тайного общества.
268
Цит. по: Бокова В. М. Эпоха тайных обществ… С. 440.
269
См. об этом: Там же. С. 458, 462–463.
270
ВД. Т. XVI. С. 308. На собрании у Репина, по показанию Оболенского, совещались о практических шагах по воздействию на нижних чинов, но офицеры не имели в своем распоряжении команд, поэтому не могли оказать большого влияния на солдат. В то же время было известно, что 14 декабря офицеры полка будут возглавлять караулы по городу. Не это ли имели в виду руководители заговора, обращаясь к группе офицеров-финляндцев?
271
В силу настоятельной потребности в расширении рядов общества, по мнению современного исследователя, наблюдалась даже «известная неразборчивость в вербовке»: «вербовали всякого, до кого могли дотянуться» (Бокова В. М. Эпоха тайных обществ. С. 472). Представляется, что этот интересный вывод можно сопроводить одним важным уточнением: для приема в тайное общество вербовщику требовалось исходное согласие кандидата, которое чаще всего подразумевало общность базовых политических представлений, готовность к восприятию и положительной оценке общего набора «кодовых слов» декабристского ряда. Поэтому вступление в тайное общество не могло не являться следствием, в различной степени, более или менее осознанного выбора со стороны кандидата.
272
ВД. Т. XV. С. 206; Розен А. Е. Записки декабриста… С. 121.