Страница 2 из 31
– Москвичи! – раскинув руки, взывала «голова» с высокого крыльца, и толпа, изрядно выпившая, осыпаемая огненным смерчем, отвечала восторженным ревом.
Однако и «грандиозно» – слабо сказано! Лужковские салюты давно достигли уровня бразильских карнавалов, где на эти цели списывают четверть национального бюджета. Но там хоть восьмимесячной холодрыги и суточных снегопадов нет, у нас же чем глубже кризис, тем громче радость – режь последний огурец! «Золотая жила» фейерверков да ещё, пожалуй, воздушных шаров-шариков ныне успешно разрабатывается повсеместно, от торжеств в честь юбилея главбуха жилищной конторы до миллионного «зайца», пойманного в электричке.
Однажды я соблазнился и перед Новым годом купил здоровенный китайский ящик с обещанием сюрпризов незабываемого восторга. Пожилой армянин, торговавший за базарной оградой паленой пиротехникой, уважительно помог загрузить неподъемный короб и сказал:
– Маладэц! Парадуэш сэмью!
За пять минут до боя курантов семья и гости столпились на дачном пустыре, с трудом сдерживая выпирающие из шампанского взведенные «на боевой» пробки. Из-за забора ночное небо уже громили нетерпеливые соседи. С последним ударом кремлевских часов ахнули и мы, да так, что всё враз обвально стихло, и только хриплый бас откуда-то из кромешной тьмы подал признаки осознания происшедшего:
– Ни х… себе!
Собаки, поодиночке и озираясь, вернулись только через неделю, а кошек мы вообще больше не видели…
Скандальная сенсация с Лужковым взбудоражила до исступленного состояния отечественных политтехнологов, наших неудержимых говорунов, советчиков на все случаи жизни. Вышколенная пресса, дружно включив заднюю передачу, массированно громила вчерашнего кумира с разоблачительными формулировками большевистских парткомиссий. Снова нестерпимо запахло классовой ненавистью бедных к богатым.
Соратники, чтоб не превратиться в соучастников, а то, не дай Бог, и в подельников, притихли и, попрятав «мигалки», приготовились нырять в «метро». Самый главный из них, чем-то похожий на сонного гиппопотама (всегда рядом и тоже в кепке, правда, чуть сзади, но не далее, как на расстоянии козырька), получив вдруг на минуту в шеврон «ИО», враз начальственно набычился и, чтобы не повторять ошибок шепетовского парикмахера Шлемы Зельцера (Что да Как?), кинулся с кувалдой на медного Петра, любимца отставного мэра, вспомнив по случаю, что уже стаскивал однажды с пьедестала Дзержинского, за что и был вознагражден доверием.
Петровский монумент, возвышаясь над старинной шоколадной фабрикой и сильно смахивая на пожарную каланчу с брандмейстером на крыше, раздражал горожан, особенно московскую творческую интеллигенцию (впрочем, недовольную всегда и всем), однако сделал личную судьбу придворного скульптора воистину шоколадной.
Будучи при большой силе, Юрий Михайлович на всех возражателей плевал с той самой «колокольни», поскольку с подачи «гиппопотама» благоволил опасно плодовитому ваятелю, позволив даже победительного Георгия Победоносца на Поклонной горе обуть в грузинские чувяки. Зато «верный» Зураб, тот самый ваятель, как только услышал об отставке мэра, да ещё со столь опасной мотивировкой, тут же открестился.
– Да я с ним лет пять как не общаюсь! – не моргнув, уверяет скульптурный гений в услужливо подставленные микрофоны. – Впрочем, и до этого мы были так, знаете ли, шапочно… Здравствуй-прощай, как делишки? Вот и все…
Поверьте, я вовсе не собираюсь анализировать деятельность Лужкова на посту московского градоначальника, тем более ни в коей мере не осведомлен о ее закулисной стороне, которая, как я полагаю, по законам нынешних «рыночных» жанров была не менее насыщенной. Зато внешняя, безусловно, много энергичнее, продуктивнее, а главное – компетентнее, чем у его предшественника, вознесенного в розовые облака отечественной смутой начала девяностых годов.
Лютые идейные демагоги, вышедшие из пыльного вузовского захолустья и путавшие канализацию с колонизацией, в ту пору смело пересаживались в руководящие кресла, умея из конкретно-конструктивных действий только нажимать кнопки унитазов. Поэтому появление Лужкова, знавшего, как заготавливать капусту, где на зиму взять картошку, как подметать улицы и куда перемещать, пардон, фекальные массы, ежесуточно производимые гигантским мегаполисом, было воспринято как приход, по меньшей мере, спасителя.
Похоже, что у нас во всех случаях очередного крушения политической формации об этих проблемах человеческого бытия вспоминают немногие, а уж как и что делать, знают вообще единицы (кстати, в любую эпоху). Лужков был из тех, кто знал, и знал неплохо, а потому мог всегда убедительно объяснить:
– Только тогда, когда лопается оставленная без присмотра городская канализация, особенно в зимнее ненастье, только тогда вы в полной мере сможете осознать, какая же она большая, наша с вами столица!
И действительно, единственное, что объединяет всех нас без исключения, – это канализационная труба: бедных и богатых, умных и дурных, красивых и уродливых, правых и виноватых, медиков и больных, прокуроров и подследственных, трудолюбивых и ленивых, народных и антинародных, героев и трусов, бомжей и домоседов, глухих, слепых и прочее, прочее, прочее.
Даже Абрамович, склонный, как известно, к роскошному эксклюзиву, вряд ли додумается потянуть под себя отдельную трубу с серебряным напылением. Хотя, после моей подсказки, почему бы и нет? Я слышал, что некоторые олигархи, переживая за продолжительность сладкой жизни, все свои выделения, как старый Брежнев, прямиком отправляют под пломбой в секретные лаборатории для исследований – что и как? И правильно, поскольку не столь важно качество унитаза, будь он трижды золотой, сколько то, чем на него надо садиться.
Но это так, необходимое отступление от магистрального сюжета. А сюжет в том, что в роли вновь назначенного мэра Юрий Михайлович, в прошлом способный, но мало известный производственник с большим трудовым опытом, повел себя показательно твёрдо, то есть энергично и решительно, без всякой дискуссионной демагогии стойко отбивая наскоки народных избранников, пытавшихся во главе с тогдашним Главизбранником Русланом Имрановичем Хасбулатовым тянуть всех к ответу, обеспечивая при этом лично себе право на полную безответственность.
Дело в том, что человек во все времена ведет себя так, как ему позволяют, а Борис Николаевич Ельцин, провозгласив достаточно разнузданные «демократические ценности», позволил многим и многое из того, что позволять было ни в коем случае нельзя. Его громогласный рык: «Берите суверенитету, сколько унесете!» – воспринялся как разрешение горластому невежеству, наделенному депутатскими полномочиями, шумно вторгаться в любую сферу, даже не имея о ней никакого представления.
Поэтому в грядущую зиму страна (Москва – прежде всего) вступала в состоянии полного хозяйственного развала. Когда дело дошло до того, что от гостиницы «Россия» (где квартировал депутатский корпус) и до Спасской башни некому было расчистить заснеженные дорожки, и депутаты, чертыхаясь и матерясь, сами торили тропу в Кремль сквозь метровые сугробы, решено было Лужкова от должности, выражаясь современно, отрешить.
Я тогда репортерствовал из Кремлевского дворца в интересах кубанского радио и хорошо помню, как для объяснений на трибуну потребовали мэра. Он неторопливо прошёл через зал, поднялся к микрофону и со спокойной уверенностью (что по тем временам случай для чиновника, даже такого уровня, редчайший, если не единственный) сказал, четко подчеркивая основную мысль:
– Меня на эту должность избрали москвичи, и не вам, господа-товарищи, меня снимать! – а затем с не меньшим достоинством, поскрипывая английскими ботинками, удалился прочь.
Зал возмущенно взвыл, но Борис Николаевич, скульптурно украшавший главное место в президиуме съезда, только криво ухмыльнулся. Он уже состоял в перманентном противостоянии с депутатами и использовал любую возможность, чтобы выразить им свое истинное «фе».
Юрий Михайлович, как я понимаю, в те времена находился с Президентом в прекрасных отношениях и поэтому на своих противников мог с уверенностью плевать в любую сторону и с любого расстояния, что и делал, наживая как врагов, так и друзей.