Страница 12 из 20
– …Я не против критики, пусть даже самой неприятной, но когда меня обвиняли в том, что я насаждал в крае шахматы, боролся с курением, заставлял уничтожать сорную растительность и делал это вопреки воле народа, то приходится только руками разводить. Ну что плохого в том, что тысячи ребятишек, да и взрослых людей, получили хорошую возможность играть в шахматы, собираться в своих клубах, обсуждать спортивные проблемы. Ведь сегодня Сережа Тивяков, которого я знал малышом, уже международный гроссмейстер, а появление мировой шахматной звезды в Туапсе Саши Крамника – это разве не следствие того, что закладывалось полтора десятка лет назад? А скольким людям сберегли здоровье борьба с курением и уничтожение амброзии!
– Мне бы хотелось с вашей помощью заглянуть в еще более отдаленное прошлое, – сказал я. – В пятидесятые годы вы были первым секретарем Ялтинского горкома партии. Это было как раз в то время, когда принималось решение о передаче Крыма Украине. Неужели никто тогда не возражал против этого?
– Еще как возражали! – воскликнул мой собеседник. – Я, можно сказать, был одним из первых, если не первый, кому Хрущев рассказал об этой своей затее. А дело было так. Хрущев отдыхал в районе Ялты и почти каждое утро звонил мне: приглашал то на обед, то на ужин. Человек он был компанейский, ему всегда нужны были слушатели, особенно за трапезой. Так вот, звонит он мне однажды утром и просит подъехать прямо на пляж. Приезжаю, и он сразу с места в карьер: как я посмотрю, если мы (т. е. Хрущев) передадим Крым Украине.
– А зачем? – спрашиваю я в полном недоумении.
– А затем, чтобы лучше использовать средства, отпускаемые на развитие крымских курортов, – отвечает он. – Правительство дает деньги на эти цели, а они почти все уходят на Кавказ. Мы подсчитали, что Крыму достается шиш с маслом. А вот когда Украина будет иметь у себя крымские курорты, она будет относиться к этому делу ответственнее.
Он опять что-то поискал в книжном шкафу, снова не нашел и снова продолжил:
– Я, как мог, начал возражать. Говорю, что, возможно, дело обстоит именно так, как вы говорите, Никита Сергеевич, но решить его можно более простым путем – целевым назначением определять конкретную крымскую долю в курортном строительстве. Вопросов по развитию курортов южного берега действительно накопилось немало, но передача Крыма Украине их не решит. Говорил я горячо и, как мне казалось, убедительно. Но надо было знать Хрущева: чем больше вы ему возражали, тем более он утверждался в мысли, что надо сделать именно так, как он задумал.
Возвращаюсь к себе и тут же звоню Дмитрию Степановичу Полянскому (он тогда работал первым секретарем Крымского обкома): дескать, так и так.
– Что за глупость! – восклицает он.
– То, что глупость, я понимаю, – говорю, – но на этом настаивает Никита Сергеевич.
Задумался Дмитрий Степанович, а потом сказал: «Ладно, я с ним потолкую». Знаю, что Полянский с Хрущевым говорил на эту тему не один раз, чем крайне усложнил взаимоотношения с украинским руководством, которому очень хотелось иметь в своем распоряжении такой лакомый кусок, как южный берег Крыма.
– А о Севастополе шла речь? – нетерпеливо вклиниваюсь я.
– О Севастополе вообще не было речи. Этот город всегда находился под безусловной эгидой союзного правительства. Он был наглухо закрыт для посещений и считался опорной южной военно-морской базой государства, куда распространялись распоряжения только из Москвы. Это правило сохранялось и после передачи Крыма УССР. Так вот, в продолжение крымской темы. Через недолгое время меня извещают, что я включен в делегацию трудящихся Крымской области, которая едет в Москву с нижайшей просьбой передать Крым Украине. Вот ведь как было хитро закручено: мы, то есть Россия просит! Я, конечно, никуда не поехал. Но и мне, и Полянскому украинские руководители это припомнили. Вскоре Полянский уехал работать в Оренбург, а я – в Сочи.
– Кстати, Сергей Федорович, – а как вы сами попали в Крым, тем более на такую заметную должность? – мой вопрос вызвал неожиданное просветление на лице собеседника: Медунов, по моему наблюдению, любил свое прошлое.
– Очень просто попал в Крым, но сложнее – на должность. Мы, Медуновы, из-под Моздока. Я ведь в девятнадцать лет был уже директором школы на восемьсот учащихся. Представляете, на восемьсот! – он многозначительно поднял указательный палец. – Накануне войны меня призвали в армию, попал в Липецк, в летноподготовительный центр. Освоил специальность штурмана и летал на пикирующем бомбардировщике Пе-2. Машина эта у летчиков пользовалась исключительно дурной славой. Иногда входила в пике и так шла до самой земли. Мы готовили экипажи для фронта, что ни неделя, то две-три катастрофы. Сам я дважды падал на землю. К счастью, с последствиями не слишком серьезными, переломы и ушибы – мы их тогда просто не считали за ранения. После войны меня из армии не отпустили, а, учитывая мою активную натуру, перевели в политработники. Тогда в авиационных частях была особая нужда в летающих политруках. Авиация бурно развивалась, а политработников война сильно повыбила.
Хочу добавить, что все мужики нашей семьи сразу после начала войны ушли на фронт. Отец, будучи человеком уже серьезного возраста, закончил войну в Сталинграде. Братья мои были военными врачами. Так вот, в сорок седьмом году я все-таки запросился на гражданку. Армии отдал восемь лучших лет, с жильем тяжело, семья требует внимания. А к этому времени старший брат в звании полковника медицинской службы получил назначение начальствовать над крупным госпиталем по реабилитации раненых в Крыму. Дали ему квартиру, что по тем временам была немалая редкость. Наш дом в Моздоке сгорел, поэтому мы все и потянулись в Крым. А там взглянули на мои документы – летчик, политрук, член партии – иди работай в райком. Ну а дальше уже и пошел возрастать по партийной и советской линии… Я немного помялся, а потом все-таки решился на следующий вопрос:
– Сергей Федорович! Мне очень хочется с вашей помощью прояснить одну историю, которая достаточно активно в свое время обсуждалась в крае – это легенда о вашей причастности к исчезновению первого секретаря Геленджикского горкома Погодина…
Медунов усмехнулся:
– Слышал я эту легенду, что, дескать, не без моего участия исчез Погодин. Рубил, дескать, Медунов концы, боясь разоблачения со стороны Погодина и Бородкиной. Даже книгу один ловкий человек на эту тему написал. Бородкину я видел в жизни два раза, а Погодина знал хорошо и ценил его как работоспособного и активного человека. Я объединяю эти две фамилии, поскольку понимаю, что, задавая мне этот вопрос, вы зададите следующий о Бородкиной. Так вот, Бородкина была в дружбе с семьей Федора Давыдовича Кулакова, члена Политбюро, секретаря ЦК КПСС, бывшего первого секретаря Ставропольского крайкома партии. Дружба эта была давняя и тесная.
Я об этом знал, как, впрочем, и знал, что Бородкина, возглавляя систему общественного питания в Геленджике, какими-то преимуществами этой должности пользовалась. Мне ее однажды представил Погодин, охарактеризовав как человека очень энергичного. Во второй раз я увидел ее, когда ко мне на государственную дачу, там же в Геленджике, нагрянули без предупреждения родственники. Пришлось обратиться за помощью к Погодину. Привезли обед человек на десять. Как сейчас помню, приехали повар из ресторана и Бородкина. Хотели уйти без оплаты, но я заплатил все до копейки и попросил принести счет. Потом Погодин как-то даже упрекнул меня: что вы, дескать, Сергей Федорович, нас обижаете, вроде как мелочитесь. Но в этих вещах я всегда придерживался строгого правила: до копейки платить за все, тем более за ресторанный обед. А вообще, чтобы вы знали, я любил питаться дома. Варвара Васильевна прекрасно готовила, знала мой вкус, Он не каждому подходит: я люблю все острое, наперченное, горячее. И обожал, когда за стол усаживалась вся семья. Это воистину были радостные минуты… – и вдруг на его глаза снова стали накатываться слезы. Он помолчал, сглотнул комок в горле и снова продолжил: