Фактор Z (сборник)

Скрежет, гул, грохот и море пыли. Еще темно. Вокруг бегают люди, кричат, торопятся, что-то переносят. Следующие несколько секунд Ларионов соображал, где он и что происходит. Наконец, реальность объяла его и он вынырнул из мира сна в ужас произошедшего — поезд сошел с рельс. Алексей не понимал, как оказался снаружи, так как корпус не был поврежден, но тут же бросился к составу и начал помогать вытаскивать пострадавших.

На горизонте желто-розовый восход уже уступал привычному голубому небу, когда было объявлено, что внутри больше никого нет. Алексей понял, что из его правого уха течет кровь, и он плохо слышит, но это не особо мешало. Он так же узнал у одного из спасателей причину аварии, точнее, что о ней ничего не известно. А еще что они недалеко от Гатчины и в Петербург доедут на автобусе. И наконец, что погибло двое — машинист и проводница, а пострадало приблизительно человек пятьдесят, восемнадцать из которых в тяжелом состоянии.

Пока Ларионов ждал транспорт, задумчиво теребя ручку своего вновь обретенного чемодана, ему вспомнились слова незнакомца в электричке. Но он отбросил эти мысли. Ага, трупы раскачали поезд, и он завалился на бок. Конечно.

— Не совсем так, — проговорил кто-то, с трудом лепя буквы в слова.

Ларионов обернулся, будто бы непринужденно, и уперся взглядом в мерзкую, еще более опухшую и сгнившую рожу.

— Деградируешь, — оценивающе сказал Алексей, тихо, чтобы его никто не услышал. И поднес рукав к носу, чтобы не так воняло.

Мертвец, напрягая скудные остатки мышц, попытался нахмуриться и укоризненно улыбнуться, но вышло не очень-то. Покойник повернул лысую лиловую голову в сторону состава, вокруг которого суетились спасатели МЧС, и указал рукой на головной вагон:

— Мы просто прикончили его. Девочка оказалась там случайно. Поезд… — он прокашлялся черной жижей и пытался закончить, но не мог выговорить какое-то слово, а потому решил выкинуть данное предложение из текста. — Мы вытаскивали тебя… Никто бы и не заметил… Но не успели.

Ларионов поежился от мысли, что мог бы проснуться далеко в лесу, наедине с зомби-семейкой, и, возможно, иметь честь стать для них славным ужином. Потом его осенило:

— Кто это «мы»?

Мертвец мотнул головой влево. Посмотрев туда, Ларионов снова увидел Юрмальских голубков с разодранными грудинами. Они стояли поодаль и слегка подергивались, как будто их било током каждые несколько секунд.

Алексей довольно улыбнулся:

— Дорогой плод моего воображения, хватит мучить мою несчастную голову. Эти ребята живы — здоровы и сейчас далеко отсюда.

В следующую секунду Ларионов почувствовал адскую боль в грудной клетке. Перед ним стояла эта мертвая женщина. Покойница схватила его за шею одной рукой, а другой, впившись ногтями в плоть, пыталась вырвать сердце. Алексей удивленно посмотрел в её пустые, ничего не выражающие глаза и понял, что это настоящий, пусть и не живой человек, во власти которого его жизнь. Последнее, что Ларионов помнил, теряя сознание — довольный шепот: «Какие же мы плоды воображения? Мы очень даже настоящие». Откуда — то раздался женский крик. Видимо, его, истекающего кровью, заметили нормальные люди.

Потом Ларионова отвезли на карете скорой помощи в питерскую больницу (ибо все гатчинские при деле), а там — сразу же начали готовить в реанимацию. Никто не мог объяснить, как он так пострадал, тем более, что многие видели его после аварии и могли поклясться, что парень был цел и невредим.

* * *

— Откуда вы мне его такого достали? — задумчиво пробубнил Клим Андреевич Савин, хирург по профессии, оказывающий помощь потерпевшим катастрофу близ Лядино.

— Он пострадал уже после аварии. Сказали, что у парня ни с того ни с сего пошла кровь, а потом он потерял сознание. Может, старые швы разошлись? — отчеканил санитар Кулагин, как будто бы это был детский стишок, заученный им наизусть.

Доктор нахмурился, а потом медленно проговорил:

— Что ж ты мне анамнез — то не принес? — фельдшер хотел как-то оправдаться, но Савин грозно буркнул: — Марш за историей болезни, бездельник!

Кулагин улыбнулся от уха до уха, отчего стал похож на счастливую коалу, и побежал выполнять приказ. Не смотря на то, что пожилой врач часто раздавал обидные прозвища и подзатыльники, никто его не осуждал. Как-то так повелось в местном хирургическом отделении, что он опытный и мудрый врач, а еще добродушный и славный старикан, а потому может иногда и прикрикнуть, и похвалить.

Подходя мимо отделения реанимации, фельдшер увидел, как оттуда пытались вывести мужчину, бледного, как поганку, и очень расстроенного. Ему что — то объясняли, и санитар услышал, как промелькнула фамилия Ларионова, того самого странного пациента, чью историю болезни он нес Савину. Этот парень в коридоре, наверное, его брат. Ничего, здесь почти каждый день дежурят перепуганные родственники больных, Кулагин уже привык видеть искаженные ужасом лица людей. Но вот перестать переживать вместе с ними не мог, отчего имел склонность после трудных, напряженных и неудавшихся операций приходить домой и напиваться в хлам, а после удавшихся — пропускать по стаканчику с коллегами.

Савин созвал консилиум, на котором обсуждалось, что же могло произойти с пациентом. Кто — то предполагал, что это проявление травмы, полученной при катастрофе (парнишка под воздействием болевого шока побегал, а потом потерял сознание); другой думал, что клиент принял психоактивное вещество, из-за которого слетел с катушек и навредил себе сам (но проблема в том, что у молодого человека не обнаружилось ничего связанного с наркотиками, да и того, чем можно изувечиться в таком масштабе, тоже). После кучи версий была выдвинута даже такая, что у больного синдром Мюнхгаузена, и он симулирует. Однако, свидетельские показания опровергали все эти гипотезы. Было решено провести операцию, а потом спросить самого пострадавшего. К слову, все это совещание длилось минут пять от силы, после чего медики разбрелись по кабинетам.

Клим Андреевич замер над папкой с анамнезом и задумчиво почесал темечко. Но, спохватившись, взял бумаги и пошел к операционной. Времени мало, в конце концов.

* * *

Процедура прошла успешно, Ларионова перевезли из операционной в отделение интенсивной терапии. Когда через пару часов он очнулся и понял, что пока не на том свете, то хотел вскочить с кровати и прыгать от радости, но и пошевелиться не смог: действие наркоза еще не прошло. Боли Алексей не чувствовал. Видимо, ему дали морфий.

Ларионов попытался посмотреть, что с ним стряслось, потому что плохо помнил, как угодил в больницу. События прошлой ночи нахлынули на него, как только он увидел окровавленные бинты, — то, как поезд сошел с рельс, томное лицо покойницы, пытавшейся вырвать его сердце, сладкий шепот Мертвеца и смрадное дыхание смерти.

— Ну почему?.. Почему тебе так везет?.. — тут же раздался протяжный хриплый вой.

Ларионов огляделся. В палате был только он, но…

Постепенно помещение наполнялось запахом гнили, тлена и сырости. Алексей с ужасом заметил, что от его койки медленно растекается лужа зеленой болотной воды и разбегаются в разные стороны жуки и многоножки. Стены вокруг начали темнеть, с них сползала краска, плитки на полу с хлопающим звуком трескались и чернели. Схватившись похожими на шматы мокрой глины руками за бортик кровати, Мертвец, неестественно выгибаясь, выбрался из-под кровати.

Алексей слушал бешеный ритм своего сердца и надеялся, что это все-таки ему снится.

— Почему ты жив, а я мертв? Почему? Ты не ценишь жизнь… Она тебе не нужна. Но она у тебя есть! — взвыл покойник и рывком поднялся с пола.

Ларионов, болезненно морщась, сел на кровати и тихо произнес:

— Я не хотел, чтобы все так получилось…

— Назови мне того, кто хотел бы! — кричал Мертвец. — Посмотри на меня! Ну же! Я гнию! Да что там, уже сгнил! А тебе постоянно везет!