Страница 21 из 125
Котька не отрываясь смотрел назад. Бабушка в сбившейся набок косынке стояла неподвижно и растерянно. Если бы не обрывки верёвки на руках и ногах, если бы не размозжённые костяшки…
— Это должно быть просто! Надо к этому проще… Необходимость! Как курицу убивают! Надо! — бормотал отец. — В следующий раз я сразу голову отпилю…
Котька наконец повернулся к нему, губа жалко задрожала:
— Не надо следующих…
— И ты меня послушай! Сразу голову отпиливай! Я старший в семье, я, может, первый умру, и? Сорок лет, инфаркт! Ты мужчина в семье! Один останешься! Голову отпиливай, понял?!
— Папа, а если ты… — Котька опять вспомнил школьные страшилки. — Бывает, челюсти живут после того, как голову отпилят… вот я отпилю, а ко мне твои зубы ночью приползут…
— Какие, вставные, что ли?
Они уставились друг на друга, а потом начали дико, неостановимо хохотать. И хохотали, икая и всхлипывая, всю обратную дорогу, до самых ворот.
Дина Ка
СТАРИКИ ТУТ НЕ ЖИВУТ
Все мое детство было омрачено смертями, они мелькали, как флаги на майских праздниках. Их было так много, что я перестал огорчаться после пятой или шестой. Кажется, это была смерть тети Эллы. Помню, мне совсем не было грустно от сборища людей в черном. Я заметил, что многие смеялись и обсуждали свои новости. И это не потому, что тетя Элла была плохим человеком или не была никому дорога, нет. Здесь было что оплакать, например, её молодость или душевную доброту.
Кладбище протянулось на многие километры и не было неприятным и чужим. Оно было нашей детской площадкой для игр, нашей библиотекой, состоявшей из каменных книг, по которым мы учились читать, считать, вычисляя годы жизни по датам рождения и смерти, и понимать символику различных религий.
За неделю до моего шестнадцатилетия пришел доктор Петров и сообщил родителям:
— У вашего Юры вирус смерти. Ему осталась неделя.
Отец вздохнул и спросил доктора:
— Может, стоит перепроверить анализы?
Доктор заявил, что и так дел хватает, а тут факт очевидный.
— Это вирус смерти, — добавил доктор, пожав плечами.
Вирус, появившийся в конце двадцатого века, не приносил ни боли, ни каких бы то ни было неудобств, от него просто умирали. А врачи могли сделать только одно: найти вирус и сказать, сколько человек еще проживет.
Мама заперлась в спальне и не выходила до вечера. А когда вышла, вся опухшая и красная от слез, сказала:
— Так не должно быть.
— А разве так было не всегда? — удивился я.
Отец улыбнулся.
— В нашем детстве, — сказал он, — в магазинах, у касс были очереди, а на дорогах автомобильные пробки. И за все свое детство я был только однажды на похоронах, когда умерла моя бабушка в девяностолетнем возрасте, — он вздохнул. Отец часто вздыхал, словно жить ему было ужасно тяжело.
— Скучно же вы жили, — хмыкнул я. — На той неделе отец Нины устроил шикарный праздник, у них умерла собака. Позвали меня и дядю Мишу, дворника.
— Дворника? — переспросил отец.
— Ну да, человека, который подметает улицы.
— Но отец Нины мэр нашего поселка, — отец говорил так, словно хотел поймать меня на лжи.
— Своих друзей он уже похоронил, — ответил я.
— Так не должно быть, — повторил как эхо отец.
— Смерть это хорошо, — попытался утешить я старика, — смерть сплочает. Так говорит наш священник.
— Через неделю, — выдохнула мама и села в кресло, — уже через неделю.
Мы молчали. Я смотрел в окно, думая, как расскажу новость Нине и что она на это скажет? Почему-то ужасно важно было знать, какие слова она произнесет.
— Почему мы смирились? — спросила в никуда мама.
— Ну… — протянул отец и развел руками, — ты же слышала доктора.
— Забавно, — зло сказала мама, — ты то же самое сказал, когда умерла Люся. Ты слишком быстро опустил руки, хотя тогда, тот доктор, Кротов, помнишь, пообещал таблетки, которые могли остановить…
— Эти таблетки были запрещены. Что я мог сделать? — глаза отца затуманились от невольных слез.
— Но может сейчас что-то изменилось? В Москве наверняка…
— Мы бы знали!
Напряжение между родителями было сильнее, чем между грозовыми тучами.
— А кто это — Люся? — быстрей спросил я, чтобы отвлечь их.
— Твоя сестра, — резко сказала мама. — Она умерла, когда тебе было четыре.
— У меня была сестра? — удивился я. — Людмила Шапкина? Хм, не, не встречал такого надгробия.
— Людмила Агапова, — тихо сказала мама, косясь на отца.
— 2001–2007 годы, — вспомнил я, — «Слишком любим, чтобы когда-нибудь забыть». Так себе слоган. Вот у Силана Жертомича куда круче: «Смерть это только начало».
— Тебе надо меньше бывать на кладбище, — сказала мама.
— Ну да, скоро поселюсь там навсегда, — попытался пошутить я.
Мама разрыдалась. На это было грустно смотреть, и я вышел из комнаты. Может, и правда, глупо мириться. Даже если за тобой идет смерть, может, стоит попробовать сбежать от неё? Ну если и не сбежать, то потянуть время хотя бы.
Я вышел на улицу, уселся на тротуарном бордюре и вытянул ноги. «Кто первый покажется из-за поворота, в таком возрасте я и умру» — решил я. Врачам я никогда не верил, слишком у них хитрые лица, а вот судьбе доверял.
Ждать пришлось долго, и я даже забыл, что что-то загадал. И тут вдруг из-за угла вышел старик. Давно в нашем городе не видел я стариков. Этот был хоть куда, лет шестидесяти, с белой бородой в поллица, в криво заломленном кепи и с тростью. Он прошел мимо и подмигнул мне. «Жизнь хороша, — лукаво сказал его взгляд, — и за это стоит побороться».
И тут мне вспомнились слова матери о докторе Кротове и о таблетках, которые могли остановить вирус смерти. Почему, когда она произнесла его имя, она кивнула наверх, в сторону отцовского кабинета? Наверняка там лежит какая-нибудь бумажка от этого доктора.
Я пробрался в кабинет, благо родители разошлись по своим углам, и стал рыться в коробке с документами. На самом дне я нашел пожелтевший, потрепанный картонный квадратик, что-то типа визитки, напечатанной на домашнем принтере. Имя, фамилия, телефон и московский адрес. Да, ехать придется далеко. Хотя я еще не решил, нужно ли мне это. И чтобы отвлечься от мыслей об этом докторе и его лекарстве, я отправился к Нине.
Мы сидели на веранде и смотрели на желтую сухую траву, умирающую под осенним солнцем. В моей голове эхом повторялись слова Нины: «И ты туда же, и ты туда же». Я искал в них отголосок её чувств ко мне и никак не мог понять, что за ними скрывается.
Нина вертела в руках визитку доктора, и так немало истрепанную временем.
— И что ты думаешь об этом? — спросил я.
— О чем?
— Ну как же, — я был зол, что она была невнимательна к моим словам. — Что я поеду в Москву, к этому доктору. Я уже продумал план. Сегодня ночью возьму вещи и отправлюсь на станцию. Сяду на товарняк и доеду до Москвы.
— Ты не найдешь там доктора.
— По-твоему я тупой?
— Этой визитке уже много лет.
— Найду его новый адрес.
— Его новый адрес, уже шесть лет как, местное болото, — сказала Нина и наконец-то повернула ко мне голову.
— Что? О чем ты говоришь?
— Ох, это отвратительная история. Я не хочу её вспоминать, — она с болью посмотрела на меня, будто я её мучил своими вопросами. — Но так как ты почти труп, так и быть, расскажу.
Она разорвала визитку и кинула в траву.
— В 2013 году, летом, стояла жуткая жара. Помнишь, на речку нас не пускали, так как стену вокруг города еще не построили. Зомби лезли в город, как тараканы, и полиция еле успевала их отстреливать.
— Я тогда пытался выпросить винтовку у отца, — припомнил я. — Но он сказал в ответ, чтобы я не лазил где попало.
— И тут маме сообщили, что она заражена. Тогда еще не могли заранее опознать вирус. Сказали накануне. Отец сходил с ума, и тут ему подвернулся доктор Виктор Кротов. Доктор был проездом и остановился в нашем поселке на несколько дней, думаю, чтобы поторговать пилюлями. Хотя в газетах и писали, что таблетки, что продают подпольные вирусологи, опасны, никому не было до этого дела, людям хотелось жить, любой ценой, пусть даже превращаясь в зомби, но жить. И отец купил их. На следующий день мать, вместо того чтобы умереть, вернулась домой. Мы должны были ликовать, но отчего-то на душе было тяжко. Она вроде была такой же, но в то же время стала чуточку другой, чужой, и это пугало.