Страница 2 из 16
– Сделайте одолжение. Лакея своего я уже отпустил. Нам никто не будет мешать, и вы спокойно можете выслушать страшную историю, которую вам расскажет фонограф.
Через полчаса Ник Картер вместе с Файрфилдом приехал в мамонтовскую гостиницу.
– Прежде чем я пущу фонограф, – заявил Файрфилд, – я должен предупредить вас, что вы должны прислушиваться очень внимательно. Мне кажется, что несчастная девушка в то время, когда поверяла фонографу свое горе, находилась в ужасном страхе, опасаясь, что ее подслушают и убьют. Боясь, очевидно, приближения врагов, она, как только слышала какой-нибудь подозрительный шум, сейчас же прерывала свое повествование и начинала петь какую-нибудь песню.
– Понимаю, – ответил сыщик.
– Откровенно говоря, – продолжал Файрфилд, – мне иногда казалось, что я слышу бред сошедшей с ума бывшей актрисы. Но вы сами убедитесь, что девушка была вполне здорова!
– Это я лучше всего узнаю после того, как прослушаю валики, – сказал Ник Картер.
Файрфилд отпер железную кассу и вынул оттуда картонную коробку с валиками фонографа и, вернувшись в библиотечную комнату, начал возиться с стоявшим на маленьком столике фонографом.
– Я купил лучший аппарат, какой только мог найти, – сказал он, – и вы видите, я не снабдил его трубой, а удовольствовался ушными раковинами и сделал это для того, чтобы никто другой не мог подслушивать.
– Мысль недурна, – одобрительно заметил Ник Картер, – скажите, валики были пронумерованы?
– Нет. Я долго возился и разбирался, пока установил надлежащую последовательность.
– Отлично! Ну что же, Файрфилд, начинайте.
Ник Картер весьма быстро приспособил свой слух к звукам, исходившим из фонографа.
Симпатичный женский голос говорил следующее:
«– Я должна рассказать ужасную историю! История эта так запутана, так неправдоподобна и ужасна, что, вероятно, никто и не поверит тому, что я теперь проговорю в фонограф. Того, кто услышит мое повествование, я заклинаю всем святым поверить моим словам! Клянусь Всевышним, что я буду говорить сущую правду! Я молю Бога, чтобы тот, кто услышит мое повествование, отомстил за меня! Итак, я начинаю: я богата, владею и деньгами, и драгоценностями, и недвижимым имуществом, словом, меня называют богатой наследницей. Вероятно, я никогда не узнаю, как велико мое состояние, так как я никогда больше не выйду на свободу и должна погибнуть. Ужасна смерть в девятнадцать лет, мысль о ней леденит кровь в моих жилах! Тяжело умирать даже больной или нищей молодой девушке, тем более ужасно это для меня, так как я вполне здорова! Говорят, что я красива, я молода – и я должна умереть, потому что этого хотят гнусные преступники, жаждущие моих денег! Но они не уйдут от заслуженной кары – Бог услышит мою молитву и эти валики попадут в руки того, кто сумеет заставить убийц покаяться в содеянном! Я оставила всякую надежду спастись бегством. Я пыталась бежать, но это мне не удалось. Как-то раз мне уже казалось, что я благополучно ушла от своих преследователей. Я проехала верхом верст двадцать среди глубокой ночи, и все-таки меня настигла погоня; теперь я заперта здесь, в этом ужасном месте, откуда бежать невозможно. К несчастью, я даже не могу сказать, в какой именно местности находится моя тюрьма, так как…»
На этом кончался первый валик.
Неизвестная говорила быстро и невнятно, но Ник Картер все-таки разобрал все дословно. С нетерпением он стал ждать сообщений второго валика.
Файрфилд пристроил второй валик, и снова раздался тот же мягкий голос:
«– Я даже не знаю на каком расстоянии находится то место, где меня держат в плену, от моего дома, из которого меня увезли в бесчувственном состоянии. Негодяи усыпили меня каким-то наркотическим средством. Мое имя Наталья Деланси. Не считаю нужным распространяться о моем семейном положении, так как мое имя известно всем, кто живет в нашей родной местности. Опасаюсь, что меня уже теперь считают умершей или принимают за помешанную, увезенную в психиатрическую лечебницу. Кто знает, какими ложными слухами было обмануто общество. Порою я удивляюсь, почему убийцы не довершают своего злодеяния, – ведь я нахожусь вполне в их власти. Но какой-то внутренний голос говорит мне, что они не осмелятся привести в исполнение свое преступное намерение, прежде чем…»
Тут послышалось какое-то пение, по-видимому рассчитанное на то, чтобы ввести кого-то в заблуждение, и валик кончился.
Третий валик сообщил следующее:
«– Боюсь, что часы мои сочтены. С минуты на минуту ожидаю смертного приговора…»
Опять послышалось пение, которое, однако, оборвалось столь же внезапно, как и началось. Затем снова следовал рассказ несчастной девушки:
«– Вероятно, он ушел. Кажется, Рудольф подслушивал у двери, но я думаю, что перехитрила его. На мою жизнь покушаются Рудольф, Макс и Оливетта, мои собственные братья и сестра. Кроме того, кажется, заинтересовано еще какое-то четвертое лицо – девушка или женщина, не знаю. Когда мои братья явились ко мне и хотели заставить меня подписать ту бумагу, она стояла у дверей снаружи, но я увидела только подол ее юбки».
Следующий валик передал:
«– Прошлой ночью, часов в двенадцать, я проснулась от шума шагов в соседней гостиной. Дело в том, что кроме спальной мне отвели еще вторую комнату. Я не смела пошевельнуться и стала прислушиваться, затаив дыхание. Сначала я подумала, что настал мой смертный час, но спустя некоторое время шаги удалились и кто-то осторожно закрыл наружную дверь. Они зорко следят за мной. Опасаюсь, что они заподозрили меня, так что приходится быть еще более осторожной. Но, так как я вожусь с фонографом с утра до ночи, то они, вероятно, думают, что я помешалась на этом».
Вдруг опять послышалось пение.
Неизвестная пропела старинную грустную балладу. Ник Картер был тронут до глубины души.
Следующий валик передал слова:
«– Не убьют ли меня сегодня ночью? Кажется, так оно и будет! Только что ко мне заходил Рудольф. Он держал в руке какую-то бумагу и обещал тотчас же выпустить меня на свободу, если я подпишу ее и дам обещание повиноваться ему до конца жизни. Негодяй! Я-то ведь знаю, что в тот самый момент, когда я подпишу бумагу, они задушат или отравят меня! Я рассмеялась ему в лицо. Не знаю, откуда у меня взялась храбрость на это – ведь здесь я только плакала до сих пор! Затем он, злорадно хохоча, показал мне подделку моей подписи, сделанную так искусно, что я и сама не знала, я ли подписала или кто-либо другой. Он присовокупил, что отныне они уже не вынуждены больше упрашивать меня. Затем он ушел».
Снова послышалось пение.
– Погодите немного, – попросил Ник Картер, когда Файрфилд хотел поставить шестой валик, – я никогда еще не слышал столь потрясающей повести. Какая жалость, что несчастная девушка не обозначила точнее место своего жительства. Очевидно, она и не подумала о том, что эти валики передадут ее грустную историю кому-нибудь, находящемуся за тысячи верст от ее родины там, где имя Деланси решительно никому не известно.
– Да, это верно, да и имен ее братьев и сестры никто не может знать, – заметил Файрфилд. – Позволите теперь поставить седьмой валик?
– Почему же не шестой? Ведь его мы еще не прослушали?
– Все равно нет возможности разобраться в том, что он передает.
– Ничего не значит! Надо прослушать все без исключения.
Файрфилд исполнил желание Ника Картера.
Как только валик пришел в движение, сыщик, к своему удивлению, расслышал шум, как будто кто-то ударяет дубиной или каким-нибудь другим тупым орудием в дверь.
Затем послышался громкий треск.
– Ага. Кто-то взламывает дверь, – пробормотал Ник Картер.
После этого раздался топот ног на мягком ковре и какой-то грубый мужской голос крикнул:
«– Где же она?»
В ответ послышался чей-то серебристый смех, причем, однако, нельзя было разобрать, смеялась ли сама Наталья или какая-нибудь другая женщина.
Затем, казалось, кто-то передвигал тяжелую мебель. Вдруг послышался дикий, пронзительный крик, а за ним шум нескольких голосов сразу, из которых один как бы пытался перекричать другой.