Страница 5 из 13
Мы уже говорили, что основными являются три признака семьи:
• брачные или кровнородственные связи между всеми ее членами;
• совместное проживание в одном помещении;
• общий семейный бюджет.
Семья аккумулирует все противоречия общества. Наше общество называет себя демократическим. Демократические законы декларируют свободу вероисповедания. Однако где в православной церкви положено находиться только что родившей женщине? В приделе, рядом с провинившимися по той или иной причине людьми, на которых наложена епитимья. Тогда как ее муж, отец ребенка, имеющий непосредственное отношение к его рождению, стоит на службе вместе со всеми. Женщина, давшая жизнь ребенку, находится за пределами круга людей, достойных войти в церковь. Такие противоречия между провозглашаемыми демократическими лозунгами и конкретными фактами патриархального уклада проходят через семьи и в каждой из них разрешаются по-своему.
Часто подобные противоречия подрывают основу прочности биологической диады мать – ребенок. На словах женщина – полноправный член общества, а на деле – в общественном мнении существует множество нюансов, подчеркивающих неравноправие между мужчиной и женщиной и преимущественную ответственность женщины за рождение ребенка в браке или вне его, а также за рождение больного ребенка.
В стране, по разным подсчетам, в больших городах на 10 браков приходится до семи разводов. В любом классе школы большого мегаполиса не менее трети детей живут в смешанных семьях по причине вторичных браков их родителей. В этих семьях обнаруживается противоречие, реализуемое через язык. В русском языке понятия, описывающие неродственные связи в семье, часто обозначаются словами, имеющими явный негативный оценочный компонент в значении. Так, сын противостоит пасынку, дочь – падчерице, мать – мачехе, отец – отчиму. Для сына любимая – невеста, для его матери – невестка. Как много родителей сообщают детям, что те являются падчерицами или пасынками по отношению к ним, отчимам и мачехам? Очевидно, что люди пытаются уйти от этого языкового разъединения людей, разных по крови, но в силу обстоятельств принадлежащих одной семье. Недостаток полномасштабных исследований этой проблемы свидетельствует об отсутствии интереса к ней со стороны общества, хотя она касается трети населения. Несказанное подспудно действует на каждого участника общения.
Именно поэтому с таким трудом формируется институт приемной семьи. Ведь препятствия существуют не только в самих обстоятельствах, но и в языке, на котором говорят члены семьи, а соответственно, язык отражает понятия, существующие в их умах.
Язык нашего общества не имеет приемлемых слов для объяснения ребенку процесса его появления – самого значимого момента в жизни малыша, семьи и в конечном счете – страны. Есть достаточно слов, существующих в узких рамках определенных субкультур. Поскольку они считаются нецензурными, жаргонными, их нельзя применять в школе или дома, когда родители пытаются ответить ребенку на вполне закономерный вопрос: «Откуда я взялся?»
В литературных источниках используются научные термины, заимствования из латинского и греческого языков. Почему римляне и греки могли не стесняться, а для современного россиянина говорить «об этом» неприлично? Получается, что люди нечто делают, более того, то, что они делают, – крайне значимо для общества, называющего это «демографической проблемой», и у них нет возможности обсудить данный вопрос друг с другом даже в кругу семьи.
Любые попытки начать разговор с представителями подрастающего поколения о проблемах сексуальных отношений (в данном контексте это словосочетание употреблено как наиболее нейтральное, но вряд ли оно подходит для общения мужа и жены, отца и сына, матери и дочери) приводят к жестким спорам. Они всегда заканчиваются победой тех, кто против открытого диалога общества с молодежью о том, что ее интересует, и настаивает на поучающем лицемерном монологе взрослых. Возможно, именно потому, что в обществе получила распространение ложь: родители делают то, о чем не могут сказать детям; дети, вырастая, совершают множество ошибок, которые ломают судьбы новых детей, за которых никто не несет ответственности. Ибо если детей приносит аист, то он и должен их воспитывать и в конечном итоге отвечать за них перед законом (даже страшно подумать, что будет, если эту функцию возложат на капусту).
Язык и сознание составляют единое целое, направляющее действие человека и общества не по декларируемому пути, а по тому, который под этим подспудно подразумевается. Сознание – «совместное знание», выраженное средствами языка. «Неродное» означает «худшее», а части тела родителей, участвующие в процессе создания ребенка, и сам процесс зачатия обозначается словами, имеющими оттенок чего-то грязного и непристойного. Однако благодаря этому грязному рождается самое светлое – наши дети, наше будущее и наша надежда. Языковое знание завуалированно влияет на отношение к женщине (с которой можно общаться определенным образом, но нельзя это называть, и за результат этого процесса она одна должна нести ответственность), к ребенку (о котором можно говорить, но происхождение которого окутано тайной, а потому его всегда можно назвать неродным), а также к неродному ребенку, который плох из-за самого факта отсутствия родства.
За пределами семьи
Понятия «свой» и «чужой» – одни из первых, с которыми знакомится ребенок. Практически все русскоязычные дети засыпают под колыбельную:
Что будет потом? Воображение малыша может нарисовать картину, в которой последствия будут варьироваться от приключений Маугли до чего-то в стиле Фредди Крюгера. В любом случае «потом» будет проходить уже вне теплых семейных рамок.
Край – это то, что отделяет свое от чужого (Осорина, 2008). Ребенок с детства учится понимать, что за краем – другие законы и правила, которые ему пока знать не следует, поскольку они опасны для него. Семья постепенно учит подчиняться этим правилам по мере развития у ребенка физической и психологической способности их исполнять.
Человек – существо глубоко общественное. Известно, что в Афинах периода Древней Греции при наказании гражданин выбирал между самоубийством (он должен был выпить чашу напитка с цикутой) и изгнанием. Многие, в частности Сократ, предпочитали самоубийство изгнанию, настолько болезненным для них было отчуждение от сообщества, в котором прошла жизнь. Чужое выглядело (и, безусловно, таковым и являлось) весьма опасным. Достаточно вспомнить, что философ Платон дважды попадал в рабство, когда оказывался вне родных Афин.
Однако лишь совсем недавно (а именно в 1974 году) этой способности – вычленять признаки чужого – было дано название «социальная эксклюзия» (Gore, 1994). Соответственно, вовлечение своих в совместные действия стало называться инклюзией. В основе социальной идентификации, то есть отождествления себя с определенной группой и автоматического отделения от других, лежат, безусловно, эволюционные механизмы, свойственные всем млекопитающим. Однако у человека на этот процесс накладывается влияние культуры, которая через свои символы (слова, образы, знаки, обозначающие мужское и женское начало, страну и многое другое) предлагает приемлемые образцы поведения для каждого своего члена.
Под термином «социальная эксклюзия» понимаются социально незащищенные группы людей: дети с проблемами в развитии, одинокие родители, пожилые инвалиды, дети-сироты. Очевидно, что это именно те, кто в силу обстоятельств оказался вне рамок семьи. Общеизвестно, что при рождении ребенка с проблемами, которого до сих пор называют инвалидом в нашей стране, вероятность того, что отец уйдет из семьи, составляет 50 % (в странах, где этим семьям оказывается разнообразная государственная поддержка, такое происходит гораздо реже). Следовательно, за пределами семьи оказывается большая группа людей, которые ни при каких условиях не смогут быть настолько конкурентоспособными и эффективными, чтобы самостоятельно обеспечить свое существование в том специфическом мире, который мы называем современным, прогрессивным, цивилизованным и т. д. Эти люди неагрессивны по своей природе и не угрожают обществу. Они лишь стоят перед его глазами немым укором, являются свидетельством того, что пресловутые вечные ценности признаются таковыми только на бумаге, в церкви или средствах массовой информации.