Страница 5 из 6
Философы отправились в столицу республики, чтобы добиться уменьшения суммы выплаты, и не только успешно выполнили свою дипломатическую миссию, но и вызвали значительный культурный резонанс. Своими лекциями члены делегации ошеломили довольно-таки консервативный римский истеблишмент и впервые в истории разожгли интерес римлян к философии.
Затем, в 88‒86 годы до нашей эры, перипатетик Афенион и эпикуреец Аристон, пусть и на короткое время, захватили в Афинах абсолютную власть (только представьте себе: философы в роли узурпаторов!), но совершили стратегическую ошибку: объединились с царем Митридатом в борьбе против Рима, что в итоге привело к осаде и разграблению Афин. Этот эпизод стал поворотным моментом в истории западной философии, потому что с тех пор Афины перестали считаться почтенной философской столицей античного мира, ведь ведущие представители всех школ предпочли перебраться в более спокойные места – на Родос, в Александрию и в сам Рим.
Этот переходный период в истории стоицизма носит название «средняя Стоя». Для нас одним из основных источников сведений о ранней и средней Стое является великий римский оратор Цицерон, который симпатизировал идеям стоиков. «Поздняя Стоя» – время процветания стоицизма как ведущей философской школы. Это тот период, когда после убийства Юлия Цезаря и прихода к власти Октавиана Августа на смену Римской республике пришла империя. В «позднюю Стою» творили все знаменитые ныне стоики, такие как Гай Музоний Руф (учитель Эпиктета), Сенека (советник императора Нерона), сам Эпиктет, а также император-философ Марк Аврелий.
Когда император Константин в 312 году легализовал христианство, стоицизм, как и ряд других школ мысли, находился уже в упадке. В конце концов византийский император Юстиниан в 529 году закрыл Академию и таким образом положил конец всей античной греко-римской философской традиции. Однако многие исторические личности находились под влиянием идей стоицизма, хотя подчас и критиковали их. Эти идеи нашли отражение в трудах некоторых отцов церкви, а также философов Аврелия Августина, Боэция, Фомы Аквинского, Джордано Бруно, Томаса Мора, Эразма Роттердамского, Монтеня, Френсиса Бэкона, Рене Декарта, Монтескье и Спинозы. Современный экзистенциализм и даже неоортодоксальная протестантская теология тоже попали под влияние стоицизма. Уже в ХХ веке, после Второй мировой войны, стоическая философия пережила свое возрождение, когда легла в основу логотерапии Виктора Франкла, рационально-эмоционально-поведенческой терапии Альберта Эллиса и обширного семейства методов когнитивно-поведенческой терапии.
С самого начала стоицизм развивался как в высшей степени практическая философия (та, которая изучает человеческую деятельность на практике). Но он не был бы «философией» без теоретической основы, а ею является такая идея: чтобы хорошо (в эвдемоническом смысле) прожить жизнь, необходимо понимать две вещи: природу мира (и свое место в нем) и природу человеческого мышления (со всеми его ошибками и стремлением расставлять самому себе ментальные ловушки). К пониманию этих вещей и стремился каждый стоик.
Ученик стоической школы шел к главной цели путем изучения трех основных предметов: физики, логики и этики. Надо учесть, что каждый из этих терминов в античности означал не совсем то, что мы подразумеваем под ним сегодня. Стоическая физика изучала устройство мира и включала в себя естественные науки в их современном понимании, а также метафизику (сегодня это одно из направлений философии) и даже теологию. (Стоики верили в Бога, хотя и рассматривали его как материю в определенном состоянии, существующую в космосе и неотделимую от него.) Стоическая логика включала в себя логику в ее современном понимании, то есть науку о формах и законах правильного мышления (необходимо признать, что современная логика весьма многим обязана античным стоикам). Но плюс к этому стоическая логика охватывала современную эпистемологию (теорию познания), риторику (ораторское искусство или как лучше донести свои мысли до других людей) и психологию (понимание того, как работает человеческий ум, как и когда он дает сбои).
Стоики не изучали науку ради науки. Их, так же как и предшествующего им Сократа, в отличие от многих других философов, не интересовала теория ради теории. Если философия не приносила пользу человеческой жизни, она не была полезна вообще. Но как именно физика и логика были связаны с достижением главной стоической цели под названием «Хорошо прожить свою жизнь»? Здесь полезно будет разобраться с происхождением современных слов «этика» и «мораль». «Этика» происходит от греческого слова êthos, то есть «нравственное измерение личности», а «мораль» – от латинского слова moralis, что означает «привычки, устои». Но на самом деле именно словом moralis Цицерон перевел на латинский язык греческое слово êthos! Следовательно, основополагающая идея заключалась в том, что развить правильную личность и практиковать правильные привычки в жизни можно, только обладая двумя вышеуказанными знаниями.
Чтобы объяснить эту идею, стоики использовали ряд метафор. Самую образную и убедительную предложил Хрисипп: он сравнивал стоическую философию с садом, а этику – с плодами, выращиваемыми в этом саду. Чтобы получить богатый урожай, мы должны удобрять почву правильными питательными веществами и выращивать хорошие деревья. Почва и деревья – это физика, дающая нам понимание мира, в котором мы живем. Кроме того, наш сад должен быть защищен от пагубных влияний, иначе он зарастет бурьяном, и урожай пропадет. Функцию защиты выполняет логика, ограждающая нас от ошибок мышления.
Наш проводник Эпиктет предлагал свое весьма оригинальное толкование трех направлений стоического обучения:
Есть три вопроса{17}, в которых следует упражняться на деле тому, кто намерен стать добродетельным человеком: вопрос, касающийся стремлений и избеганий, – для того, чтобы ни в своем стремлении не терпеть неуспеха, ни в своем избегании не терпеть неудачи; вопрос, касающийся влечений и невлечений, словом, касающийся надлежащего, – для того, чтобы вести себя порядком, благоразумно, небеззаботно; третий – это вопрос, касающийся незаблуждаемости и неопрометчивости, в общем, согласий.
Их часто называют тремя стоическими дисциплинами: дисциплиной желания, дисциплиной действия и дисциплиной согласия. Они связаны с тремя областями стоического обучения, а также с четырьмя добродетелями (о которых мы поговорим чуть позже) следующим образом.
{18}
Эта диаграмма представляет собой фундаментальную схему стоической мысли и позволяет понять, что же такое стоицизм. Дисциплина желания (также называемая стоическим принятием) указывает, что нам надлежит и не надлежит хотеть. Это, в свою очередь, проистекает из того факта, что одни вещи находятся в нашей власти, тогда как другие нет. Однако мы можем отличить одно от другого, только понимая, как устроен мир. Ведь люди, не обученные физике, склонны ошибочно полагать, будто контролируют больше, чем на самом деле (принимают желаемое за действительное). За управление желаниями отвечают две из четырех стоических добродетелей: доблесть (умение смотреть в лицо фактам и действовать соответственно) и умеренность (умение обуздывать свои желания и соизмерять их с тем, что достижимо). Дисциплина действия (также известная как стоическая филантропия, в смысле заботы о других) регулирует наше поведение в мире. Дисциплина действия – результат надлежащего понимания этики, размышлений над тем, какую жизнь мы ведем. Она опирается на добродетель справедливости. Наконец, дисциплина согласия (или стоическая осознанность) указывает, как реагировать на различные ситуации, когда мы либо соглашаемся с нашими первоначальными впечатлениями о данной ситуации, либо опровергаем их. Эта дисциплина основана на изучении логики – как надлежит и не надлежит мыслить – и требует такой добродетели, как разумность.
17
Есть три вопроса…: «Беседы Эпиктета», III.2.
18
Рис. 2.1: В этой диаграмме я отразил свою собственную интерпретацию комментариев Дональда Робертсона (Donald Robertson, Stoicism and the Art of Happiness: Ancient Tips for Modern Challenges, Teach Yourself, 2013). А он, в свою очередь, опирался на научную работу Пьерра Адо «Внутренняя цитадель: Размышления Марка Аврелия» (Pierre Hadot, The I