Страница 46 из 48
Лавров лихорадочно искал предлог остаться с Ольшанским, но предлога не было, а Ольшанский уже зевал:
- Поем да спать, сосну минуток полтораста, а вечером в баню схожу, - весь в бензине вывозился.
Идя к себе, Лавров неотступно думал о том, что Ольшанский, а не кто другой, был в то воскресенье на озере. Вскользь сказанные слова Горохова могли быть случайными, но они как раз дополнили цепь раздумий Лаврова. Он сдерживал волнение, какое у него появлялось всегда перед началом каких-либо решительных событий. Лавров не помнил, как простился с Гороховым, - наспех едва кивнув ему, и как тот удивленно поглядел на него: «Ты, того… не заболел, часом?». Впрочем, и этого он не слышал и почти бежал по скользкой, размытой дождем дорожке.
Первое, что бросилось ему в глаза, когда он, откинув набухший водой брезент палатки, влез туда, - были незаконченные письма. Он смахнул их со стола, оставив на досках мокрый след рукава, и сел. потирая лоб. Чего-то ему не хватало сейчас. И снова он выбрался из палатки, прикрываясь плащом от косых струй дождя. Неподалеку, под «грибком», с которого так и лила вода, стоял дневальный.
Он вытянулся, когда Лавров подбежал к нему, и собирался было крикнуть: «Дежурный - на линию», - но Лавров махнул ему рукой:
- Не надо… У вас есть папиросы?
- Папиросы? - удивился тот. - Ну, конечно, есть.
Укрывшись под грибком, закрыв ладонями трепетный огонек спички, Лавров неумело закурил, закашлялся, и дневальный спрятал невольную улыбку. Лавров попросил у него еще две папиросы - про запас; он знал, что иначе ему снова придется бегать под «грибок». Зажав две папиросы в одной руке, зажженную - в другой, он снова кинулся под дождь, к своей палатке.
Наконец, ему всё-таки удалось успокоиться. Были ли тому причиной первые затяжки горьким, обжигающим дымом, или просто он сказал себе, что успокоиться сейчас необходимо, - как бы там ни было, но Лавров уже мог привести в порядок разрозненные мысли, начать думать не только о том, что Ольшанский - враг, но и о том, как окончательно в этом увериться…
Прачки не удивились, когда в отворившихся дверях показалась в облаках пара, ринувшегося навстречу свежему воздуху, фигура офицера. Сюда приходили часто: сдать в стирку белье, а в соседней комнате получить свежее, выглаженное. Когда схлынул пар, все увидели, что у офицера в руках - сверток.
- Мне тут по ошибке чья-то рубашка попалась. Давно собирался к вам зайти… Помялась она, правда.
- Ну, отгладим, - беря сверток, сказала одна из прачек. - А чья, вы не знаете?
- Не знаю, - ответил Лавров. - Может быть, Ольшанского, мы с ним в прошлый раз вместе брали… Вы ему отдайте, может и на самом деле его.
Лавров уже повернулся к дверям, когда они снова отворились и, как он ожидал, вошел Ольшанский, собравшийся в баню.
- А дождя-то нет, - весело сказал он. - Эх, и соснул же я, а теперь - попарюсь. Как с паром?
Лавров ответил:
- Я в бане не был, от дождя здесь прячусь.
Ольшанский хитро подмигнул ему:
- Брось ты, от дождя! Невеста уехала, а ты сюда?
Лавров нахмурился, но Ольшанский с беззаботной ухмылочкой уже шел к длинному столу, где гладили белье.
- Что, мое готово? - спросил он.
- Да, сейчас… - И, ставя утюг на подставку, женщина сняла с полки комплект. - А эта, случаем, не ваша? Лишняя чья-то у нас.
Она держала рубашку за плечи. Ольшанский посмотрел, повертел ее, потер между пальцами рукав и сказал:
- Моя. Давайте и ее заодно.
Потом он вздрогнул. Лавров не видел его лица, но видел, как тот дернулся всем телом. Лавров знал: он только сейчас понял свою ошибку. Он стоит сейчас, заворачивая свое белье, и лихорадочно соображает, что ему делать. Он сейчас испытывает больше, чем растерянность и испуг. - ему не понять, как эта рубашка попала сюда.
Ольшанский быстро обернулся, и столько кричащего ужаса было в его расширенных зрачках, что у Лаврова больше не оставалось сомнений…
Но увидел Ольшанский только равнодушного, будто ничего не заметившего и ни о чем не догадывавшегося Лаврова, который даже показывал ему рукой на дверь:
- Ну, что ж ты там задержался? Пойдем, нам по пути до бани.
Лавров знал: если сейчас не арестовать Ольшанского, он удерет, - он напуган, он понял, что выдал себя с головой. Пока что можно не волноваться: днем из расположения лагеря Ольшанский тайком не выйдет.
Лавров позвонил с город, Курбатову, но к телефону подошел кто-то незнакомый. На вопрос, можно ли попросить майора Курбатова, тот, незнакомый, ответил, что Курбатова вот уже несколько дней нет в городе, а если нужно что-нибудь сообщить, он, полковник Ярош, в курсе всех дел…
Лавров назвал себя. Ярош молчал, выслушав Лаврова, и молчал так долго, что Лавров спросил:
- Вы все расслышали?
- Да, всё, спасибо.
- Что делать дальше?
- Дальше? - медленно повторил вопрос Ярош. - Дальше ничего не делайте.
- Но ведь он удерет!
- Теперь никуда не удерет, не бойтесь. Я понимаю, вам хочется все сделать самому до конца, но у нас свои соображения. Вы поняли меня?
- Слушаюсь, товарищ полковник, - ответил Лавров и еле попрощался с Ярошем.
Как всё получилось: распознал, вывел на чистую воду и - нате вам, сиди сложив ручки. Хотя, конечно, там видней…
Вернувшись в батальон, он услышал резкий и потому незнакомый голос. Лавров остановился и прислушался:
- …Я спрашиваю вас, кто виноват в этом?
- Товарищ майор, может, это ошибка вышла.
- За такие ошибки отвечают, старшина, это вам хорошо известно.
Неподалеку стоял хмурый, туча-тучей, Москвин, командир второй роты, носком сапога выковыривая из земли какой-то камешек, и перед ним - Шейко, бледный и тоже хмурый. Лавров подошел и спросил глазами: что произошло? Москвин досадливо отвернулся. Что произошло? Чепе, вот что, - чрезвычайное происшествие. Пять бронебойных патронов, вся обойма, исчезли во второй роте. Лавров вздрогнул, словно его ударили:
- Как?
- Расскажите, старшина!
Шейко повернул к Лаврову свое доброе, мягкое лицо, но на этом лице легли возле рта жесткие складки, и Шейко заговорил, с трудом, будто нехотя разжимая рот:
- Стреляла вся рота. Патроны выдавал сержант Анохин. Он же принимал по счету обоймы со стреляными гильзами. И кто-то подал ему обойму с гильзами от простых патронов…
- Вы понимаете? - обернулся к Лаврову Москвин. Тот кивнул, не сводя глаз со старшины.
- Что дальше?
- Дальше… Ну, дальше, я заметил подмену.
- Вызовите-ка сюда Анохина, - приказал Лавров. - Чего ж мы здесь стоим, дождь всё-таки.
Анохин вошел и остановился у входа в палатку. Шейко протиснулся за ним и встал рядом. Что мог добавить Анохин? Да, это гильзы от простых патронов.
- А вы что смотрели? - накинулся на него командир роты.
Москвин остановил его:
- Не надо. Взыскание наложим после.
- Кто из офицеров стрелял новыми, бронебойными? - вдруг неожиданно спросил Лавров.
Москвин молча взглянул в его сторону, а командир роты пожал плечами. Но Анохин ответил, нимало не задумываясь, что стрелял и товарищ капитан, и все командиры взводов, и двое из штаба полка приезжали специально, и командир транспортной роты…
- Ольшанский? - тихо сказал Лавров.
- Так точно.
- Продолжайте. Все они вернули гильзы?
- Так точно. Они, гильзы, стало быть, у меня в плащ-палатке были, ну, туда их и кинули тоже.
- Это-то ясно, - нетерпеливо перебил Анохина Москвин. - Можете идти… Ч-чёрт, придется писать рапорт, пошла неприятность! Завтра уже будут знать в округе. И в такое время… Ночью приказано выступать всей дивизией к месту учений.
Он встал и кивнул Горохову:
- Пойдем, напишем рапорт вместе, и вы тоже, товарищ капитан.
Лаврову стало жалко его: сильно нервничает человек, даже багровые пятна пошли по лицу. Но рано было высказывать подозрения. Едва трое офицеров ушли, Лавров вышел из своей палатки и, стараясь не бежать, свернул на дорогу к политотделу.