Страница 11 из 48
- Мы отправляем вас в Нейск, - услышал Козюкин. - Положение таково, что оппозиция должна затаиться на время. Сигнал будет вам дан.
В Нейске на заводе проходили собрания. Директор завода, бывший рабочий Голованов, огромный, угрюмый, в гимнастерке, подпоясанной ремнем, говорил, поднимая тяжелый кулак:
- Громить их! Всю эту погань, этих господ из вчерашних с партийными билетами. Говорят - авторитеты, личности выдающиеся! А если личность загнивает - вон ее! Правильно я говорю? Партия - вот авторитет…
- Верно!
Козюкин хлопал вместе с другими, а в душе у него всё росла и росла злоба к этому могучему человеку, к этим людям в зале, у которых тоже руки были грубыми и сердца непримиримыми к врагам.
Случайно познакомившись с учителем музыки в темных очках, Козюкин почувствовал своего человека и выложил ему всё. Учитель кивал, поддакивал, а потом однажды спросил в упор:
- Будете работать со мной? Здесь есть организация… Платим пока немного.
Козюкин согласился. Комната в Ленинграде с окнами на Неву, деньги, обстановка, женщины - всё это стало вдруг близким и потому еще более желанным.
Однако человек этот исчез из города через два дня после того как был убит директор завода. Козюкин озлобился еще больше, замкнулся.
Он слышал о провале целых организаций то там, то здесь, и глубже, как можно глубже, залезал в свою скорлупу. Он уже начал бояться того, что в один прекрасный день к нему кто-нибудь придет и скажет: действуйте. Он переменил жилье. Переехал в другой город. Ожидая, пока буря утихнет, подлаживался, приспосабливался - и после чистки рядов партии Козюкин с облегчением понял, что буря прошла мимо. Никто не узнал, что он состоял в оппозиции.
В сорок шестом году, осенью, он шел с работы и заметил человека в плаще и кепке, надвинутой на лоб. Незнакомец явно преследовал Козюкина. Он остановился и стал читать газету. Человек подошел и встал рядом.
- Вы меня не узнаёте? - спросил он, не отрываясь от газетных строк. - А я вас сразу узнал. Помните Нейск?
Это был Ратенау.
Сидя в кожаном кресле в своем кабинете, Козюкин вспомнил всё это почти с фотографической отчетливостью. Он уже не молод - ему за пятьдесят. У него спокойная жизнь - спокойная квартира, спокойные зеленоватые обои, даже радио нет. У него степень кандидата наук. Дочь, которую он не знает и не любит, как не любил жену - одну из многих женщин, которые у него были и которых он тоже не любил.
Повторилось в памяти и сегодняшнее свидание с Ратенау. Он прав: Позднышев, этот крупнейший советский инженер-энергетик, действительно упорен, может докопаться до корня. Но Ратенау недвусмысленно дал понять, что Позднышева больше опасаться нечего. Почему?
Козюкин завидовал Позднышеву. Порой к этой зависти примешивалось и уважение - особенно после того как он прочел статью о Позднышеве в американском журнале «Электри джорнал». Всё, что писалось в Америке о советской науке, было для Козюкина откровением. Достаточно было ему прочесть в американском журнале, что Позднышев «звезда первой величины», чтобы потянуться к этой «звезде». Ведь его похвалили в Америке!
Америка была для Козюкина мечтой. Незадолго до войны он встречался с американскими журналистами. Они восторгались заводом и говорили: да, хозяину такое предприятие принесло бы не один миллион. И Козюкин подумал - вот бы иметь свой завод! Он гнал от себя эту мысль, но она возвращалась. Свой завод! Свои прибыли! Свой пакет акций!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Когда они лежали на пляже, Лавров видел залив, уходящий к сиреневой дымке горизонта, и чуть наклоненный, скользящий по заливу легкий парус.
Катя лежала рядом на песке, локоть к локтю, и ему подчас неловко становилось от этой близости. Он видел, как песчинки прилипали к ее порозовевшей на солнце коже, и чувство, похожее на восторг, охватывало его всякий раз, когда она поворачивала к нему лицо и они встречались глазами. Она вскакивала и бежала в воду, сначала с опаской вступая в белые пенки на отмели, а потом бросаясь вперед, поднимая радужные брызги. Тогда он вставал и шел следом за нею.
На пляже они были вдвоем. Курбатов и его знакомая, Нина Васильевна, оставили их, сказав: «Мы пройдемся по парку», - потом вернулись, и снова ушли. Лавров спросил Катю:
- Они нас оставили нарочно, как вы думаете?
- Я в этом уверена, - улыбнулась Катя. - Не надо было отпускать их, если уж вместе приехали.
Лаврову хотелось сказать: «Всё-таки хорошо, что мы одни. Я вас люблю, Катя». Но он смолчал, задумчиво пересыпая с руки на руку песок.
Ему было трудно выговорить эти древние, но вечно новые слова. Если бы он наконец-то решился, он не смог бы ограничиться только ими, только тремя. Он говорил бы о всем, что его волновало, тревожило и мучило…
Вечером они встретились с Курбатовым и его знакомой и пообедали, слушая музыку, лившуюся из парка.
- Просто не верится, что всё это было здесь, - сказал Лавров.
- И тем не менее… - Курбатов сидел, сжимая бокал в ладонях. - Я только что был в том подвале.
- Где? - Катя и Лавров взглянули на него с недоумением.
- В том подвале, откуда вы ушли двенадцать лет назад. Мерзкое помещение. Холодно, сырость на стенах. Ничего, конечно, не нашел.
Катя не выдержала:
- Сами привезли нас отдыхать, мы валялись там на песочке, а вы - на другой конец города! И Нину Васильевну с собой потащили. Это… это нечестно.
- Ну, вот уж и нечестно, - рассмеялся Курбатов. - Зато теперь я совершенно точно представил себе, как всё это выглядело. Даже нарисовать могу.
Они еще гуляли по парку и вспоминали - аллеи, статуя, грот… Потом прошлись по Солнечным Горкам. Действительно, Горки были солнечные в этот вечерний час: солнце спускалось, и косые его лучи заливали прямые улицы. Катя нашла место, где раньше был ее дом. Теперь там стоял другой, трехэтажный, - санаторий Министерства связи.
На закате они собрались в город. Народу уезжало много, вокруг них пела, смеялась веселая, многоликая толпа.
Но этим не кончился выходной день. С вокзала Лавров и Катя пошли по затихающим улицам и попали на набережную.
Тиха белая ночь. Небо - беззвездно, на нем тают розовые облачка, во всем воздухе разлито удивительное, величавое спокойствие. Всё кажется четким, словно нарисованным - и буксиры, причаленные прямо к парапетам, и далекие заводские трубы, черные на заре, так всю ночь не сходящие с неба.
Кончилась ночь, и ничего не было сказано о том, что хотел Лавров произнести, а Катя - услышать. Лавров довел Катю до ее парадной, - путь снова прошел в молчанье. Но он не мог уйти не сказав:
- Ну вот, мы и пришли.
Глаза у Кати блестели, когда она подняла их на Лаврова.
- Катя!
Девушка вздрогнула:
- Что?
Она смотрела на него долгим и, как показалось Лаврову, тревожным взглядом, будто видела его впервые и пыталась понять, что же всё-таки происходит…
Через минуту она бегом поднималась по лестнице. Лавров остался у парадной один.
Он вытащил папиросы и стоял, шаря по карманам за спичками, но их не было, - кончились, стало быть. Тут вспыхнул перед ним розоватый огонек и знакомый голос проговорил:
- Пожалуйста, Николай Сергеевич.
Лавров отпрянул. Против него стоял Брянцев, держа зажженную спичку.
- Вы?
- Да. - Брянцев не замечал смущения Лаврова, он был хмур, и под глазами у него лежали глубокие тени. - Майор просил вас немедленно пройти к нему. Вас и Воронову.
С Лаврова словно хмель слетел:
- Что случилось?
- Поднимемся за ней, - вместо ответа предложил Брянцев.
Но Катя уже спускалась, по лестнице дробно стучали ее каблуки.
Когда она побежала наверх, у нее было одно желание: скорее к себе, в комнату, раздеться и юркнуть под одеяло и, накрывшись с головой, подумать о том, что сегодня было. Она не утерпела и выглянула в лестничное окно; Лавров был не один. Второй - она знала его - был помощник Курбатова, значит надо бежать вниз, он там неспроста.