Дама номер 13

девушка с острыми зубами; черенок метлы до самых веток засунут в чьи-то гениталии

дамы числом тринадцать:

номер один Приглашает

зачеркивания, пятна, открытые рты; покрытое червями лицо; повешенный человек; женщина со вспоротым животом; гадюка, проползающая по глазу младенца

дамы числом тринадцать:

номер один – Приглашает,

номер два – Наблюдает,

– Тебе нравится моя поэма, парень?

Ребенок не отвечает ни слова.

– Нравится тебе моя поэма? – настаивает старик.

– Да.

– Читай дальше. Конец мне особенно удался.

Он пролистывал страницы быстро, в такт ударам собственного сердца. Целый мир безумных цветных картинок бросился ему в лицо. Последняя страница была не тетрадной, вложена отдельно. Она была единственной, на которой было что-то написано. Он узнал почерк деда. Если это и была поэма, то очень странная. Больше всего она походила на список имен.

Дамы числом тринадцать:

Номер один – Приглашает,

Номер два – Наблюдает,

Номер три – Карает,

Номер четыре – Разум отбирает,

Номер пять – Страсть внушает,

Номер шесть – Проклинает…

– Номер семь – Отравляет, – декламировал дед одновременно с читающим ребенком, без запинки, без единой ошибки. – Номер восемь – Заговаривает… Номер девять – Взывает… Номер десять – Приговор исполняет… Номер одиннадцать – Прорицает… Номер двенадцать – Знает. – Он остановился и улыбнулся. – Вот они, дамы. Их тринадцать, их всегда тринадцать, но здесь названы только двенадцать, заметил? Ты можешь упоминать только двенадцать… И никогда, даже во сне, не смей говорить о последней… Худо тебе придется, если сорвется с твоего языка номер тринадцать!.. Ты что, думаешь, я вру?

«Старый козел. Твой дед – старый козел». Он собирался с силами, чтобы ответить, пока взгляд его был прикован к этому лицу, разъятому на части безумием:

– Н-нет…

Старик откинулся на спинку кресла, будто бы ответ его удовлетворил или, по крайней мере, слегка успокоил. Мгновение он ничего не говорил. Буря за окнами ревела, словно огромная толпа.

Затем он вновь заговорил, но шепотом:

– Я познакомился с одной из них в Париже… Вернее, это она пожелала со мной познакомиться. Выбирают тебя всегда они, не ты их. Ее звали Летиция Милано. Естественно, это не было ее настоящим именем, а это – ее внешностью. – Рука извлекла откуда-то измятую фотокарточку и протянула мальчику. – Узнаешь меня?.. Этот снимок был сделан много лет назад, на бретонском пляже. Вот она, Летиция Милано. Я мог бы многое рассказать тебе об этой женщине, но не буду. Скажу тебе только о ее взгляде. Знаешь, что в нем было, малыш?.. То, что ты только что увидел в этой тетрадке. Все это.

Ребенок больше и больше пугался. Он не понимал ничего из того, о чем говорил дед, знал только, что совершил серьезную ошибку, придя этой ночью в его дом. Нечто, внушавшее опасение гораздо более, чем бледность, просвечивало из-под маски лица старика, искажая его черты, заставляя вращаться глазные яблоки, искривляя уголки рта в мимолетные гримасы, пока он говорил.

– Каждая дама может быть различными женщинами, многими женщинами, но мы, те, кто им принадлежит, умеем их узнавать. Они носят на себе знак. Медальон на шее. Видишь его?.. – Он показал на снимок. – Она носила медальон с Акелос, номер одиннадцать, та, что Прорицает… Взгляни на карточку. Какой формы у нее медальон, парень?..

Мальчик не отводил глаз от фото. Почувствовал, как по его голой спине пополз холодок.

– Напоминает… букашку.

– Это паук, – уточнил старик. Он снова выпрямился в кресле, и из его рта вырвался смешок. – Ты вот хочешь стать поэтом, так?.. А разве ты знаешь, что такое поэзия?.. Полагаю, в школе тебе скажут, что суть поэзии состоит в том, чтобы сочинять красивые фразы, которые рифмуются друг с другом… Но много, очень много лет назад жрец укладывал на алтарь младенца, вскрывал, как арбуз, его маленький кругленький животик и, пока вытягивал из него кишки, как длинного, длинного, очень длинного червя, декламировал «красивые» стихи… Настоящая поэзия – это чистый ужас, тебе говорит это твой дедушка…

Внезапно мальчик кое-что понял: плакать в старости – это смотреть так, как в тот момент смотрел на него дед.

– Ты не знаешь… Не знаешь, что именно заставила она меня увидеть… Ты понятия не имеешь, парень… Как тебе это объяснить?.. Есть два уровня. – Он поднял руку к глазам, ладонью вниз; рука не дрожала. – Один, тот, что вверху, – это мир, в котором мы живем. Но существует другой, более глубокий, очень глубокий…

Мальчик следил за траекторией опускающейся руки как зачарованный.

– Слои и слои мрака, подземелье, где стих – это такая тварь с красными глазами, которая… – Вдруг он остановился и повернул голову. – Ты слышал это?..

Он поднялся и заглянул за закрытые ставни. Теперь он казался объятым ужасом. Молния на мгновенье осветила его застывшее лицо.

– Она обещала, что придет за мной!.. Ей нужны мои стихи… Они тебя избирают по какой-то неведомой причине и бросают в твои мозги семена черт знает каких ужасов, чтобы… чтобы ты написал пару строчек!..

И вдруг, изогнувшись, широко открыв рот, он закричал. Его вопли заставили ребенка содрогнуться всем телом.

– Из-за этого я и вернулся!.. Неужели ты думаешь, что мне есть хоть какое-то дело до этой паршивой деревни?.. Но она уже здесь, я видел ее вчера вот из этого самого окна, клянусь тебе!.. Теперь у нее рыжие волосы, а глаза – зимняя ночь… И она хочет моих стихов!.. У меня кровь в жилах стынет при мысли о том, что она может со мной сделать! – И согнулся в приступе рыданий без слез, рыданий, походивших на каучуковую маску, которую кто-то вытягивал из его щек. Вдруг он поднял глаза. – Не-щ-щ-щ-счастный ребенок! – прошипел он. – Говорит, что хочет быть поэтом!.. Какой глупец!..

Мальчику показалось, что старик сейчас бросится на него. Нервы у него не выдержали, он выпустил из рук тетрадь, схватил свою рубашку и бросился бежать. Пока он бежал из мастерской посреди ночи и сквозь ливень, ему снова послышался голос деда. И он никогда не забудет свое ощущение в тот момент: как будто бы беседа продолжалась, как будто он не убегал или не он был тем, к кому обращался старик, без конца повторяя одно и то же:

– Прости меня… Умоляю тебя, прости меня… Прости меня…

– На следующий день мастерская не открылась. И через день тоже. И еще день спустя. Через четыре дня зеленые и огромные, как гребни спящих динозавров, волны вынесли на берег его тело. Мои родители скрыли от меня подробности, лишь сообщили, что он погиб. Но один мой приятель, которому случилось быть на пляже, когда вытаскивали тело, рассказал обо всем, что с ним сделали рыбы: о цвете его языка и его крови, о том, что море лишило его лица и мужского достоинства. Мне еще долго снилось это тело. Потом я его забыл. Люди говорили, что в ту грозовую ночь мой дед напился, отправился на волнорез и бросился в море. Но мне не были нужны ни судьи, ни жандармы, чтобы быть вполне уверенным в том, что он мог это сделать. Позже, когда нам передали его вещи, я нашел среди них тетрадь, но ни фотокарточки, ни листка с перечнем дам там не было. Я предположил, что он бросился в море вместе с ними. А теперь ты, Саломон, явился, словно море, и вернул их мне… Надеюсь, ты нам поведаешь, где ты их нашел…

– Это абсурд, – изрекла Сусана.

Она вернулась с пакетом и бумагой для самокруток, но никто не принял ее приглашения. Тогда она сняла кофту, уселась на ковре, вытянула ноги и свернула сигаретку с марихуаной для себя одной. Закурила в тишине, оперев голову на кресло, глаза в потолок. До темноты оставалось немного. Дождь прекратился, но тучи клубились на горизонте поверх парка Ретиро.