Страница 84 из 97
— Скажите мне, в состоянии ли вы все это переварить?
— Как-то справлюсь, пан Маршал.
Маршал не переставал смеяться.
— Подумать, — изрек он наконец, — что и я когда-то едал столько…
— Но и сейчас у Вас с этим не так уж плохо, пан Маршал.
— Но и не хорошо. А знаете ли, что было со мной в Вильно?
Маршал снова засмеялся.
— Я съел целую тарелку ветчины.
— О, это, наверное, могло повредить пану Маршалу.
— И я так думаю, но знаете, она была так хороша. Очень удалась эта ветчина пану воеводе.
А через минуту:
— Вы, как всегда, пишете. А что же вы пишете?
— Описываю различные фрагменты из жизни пана Маршала. Об этом я уже Вам докладывал. Хочу назвать эту книжечку «От Сибири до Бельведера».
Маршал поднялся над столом и, уже отходя, бросил: «Горазды выдумывать названия».
Ужинал Маршал обычно в восемь часов вечера. Трапеза длилась долго, около часа. Правда, само потребление пищи редко занимало больше, чем десять минут, однако время чаепития тянулось до бесконечности. А затем — папироса, одна и другая…
И тогда было так же. Это было время, когда физическая слабость еще не выбила Маршала из русла многолетних привычек.
Минуло уже десять часов, когда я услышал зов Маршала. Часто вместо того чтобы звать по фамилии, званию или должности. Маршал подзывал меня веселым окриком: «Хоп, хооп!»
Я быстро подскочил к спальне, отзываясь еще издалека: «Есть, пан Маршал!»
Я застал его, удобно развалившегося в кресле, вытянувшего ноги, с папиросой в руке. Серая куртка была расстегнута. Перед ним стояли пустой стакан и блюдечко с киселем, который был уже наполовину съеден.
— Пан Маршал приглашал меня? — спросил я.
— Да, да.
У Маршала было удовлетворенное и веселое выражение лица. Позавчерашнее вечернее настроение, вызванное работой, как-то затерялось в других, более приятных мыслях. Во всяком случае, это был уже один из последних дней Маршала, когда настоящее еще не находилось под прессом все более отчетливого будущего. Он взял колоду карт и начал их тасовать. Он часто так делал, прежде чем сказать то, что хотел сказать, медлил и канителил. То прикуривал, то начинал раскладывать пасьянс, то снова пил чай. Медлил так и сейчас. Я знал об этой привычке, поэтому стоял спокойно и ждал.
Карты были уже разложены, когда Маршал решился отозваться.
— Сегодня в Бельведере, — сообщил он, — большое торжество.
Говорил и усмехался.
Я не знал, что это за торжество, поэтому спросил:
— По-видимому, это какое-то семейное торжество?
— Да, именно семейное. Ягоде исполнилось пятнадцать лет.
— О, она уже совсем взрослый человек.
— Ну, пожалуй.
Это слово «пожалуй» Маршал произнес исключительно серьезно. И минуту спустя добавил:
— Страшно подумать, что дети так быстро растут. Мне кажется, еще вчера она была вот такой маленькой…
— Я не знал об этой годовщине, — вклинился я, — иначе зашел бы поздравить панну Ягоду.
Маршал Пилсудский пожал плечами.
— Не с чем поздравлять. Я уже говорил всем об этих глупых, бессмысленных годовщинах, — сказал он, — я ее тоже не поздравил и даже сказал, что предпочитал бы стократ, чтобы ей было сейчас пять лет. Вы не представляете себе, какой это был прелестный ребенок.
Уже второй раз в течение нескольких дней мне не удавалась беседа о годовщинах.
Маршал Пилсудский задумался и устремил взгляд в какую-то точку перед собой. Наверное, он вспоминал о временах десятилетней давности, когда его младшей дочери было пять лет, а он сам находился в Сулеювеке.
— Естественно, — отозвался он через минуту, — мои дочери всегда соперничали между собой. Каждая хотела быть лучшей. Однажды, например, в Сулеювеке я долго наблюдал за Ягодой, которая демонстративно прохаживалась вдоль куста, просто роящегося от слепней.
Я умышленно не спрашивал, зачем она это делает, ожидая, что она сама все объяснит. «Видишь, папочка, — сказала она, — я совершенно не боюсь слепней, а Ванда говорит, что я маленькая».
Маршал прервал свой рассказ и спросил: «И что вы об этом думаете?»
— Деловая девочка, — отозвался я.
— Ну, думаю я, моя дочь!
Маршал продолжал: «А еще был случай — бедняжка споткнулась и упала и, видя смеющуюся Ванду, сразу же заявила, что не упала, а только «так себе — легла на животик».
Маршал Пилсудский смеялся весело уже только при упоминании о приключениях своих «паненок», как он обычно называл дочерей.
— Определенно лучше никого не поздравлять по случаю дня рождения, — добавил он еще.
Я возвратился в свою комнату, торжественно обещая себе, что уже никогда не буду выскакивать перед Маршалом с предложениями о каких-либо годовщинах. Вспоминал при случае, что уже перед этим Маршал набросился на меня за напоминание о том, что 1-й полк Легионов собирается отметить свою двадцатую годовщину. Маршал сказал тогда:
— По бедности могу признать десятую и двадцать пятую годовщины, но никогда двадцатую Что это за годовщина? Почему не девятнадцатая, а?
В подходящее время я сообщил о том тогдашнему командиру 1-го полка Легионов, ну и, понятно, двадцатая годовщина не отмечалась особенно торжественно.
2 апреля 1935 года
О дате визита английского министра Антони Идена[225] я знал уже достаточно давно и очень беспокоился, состоится ли он из-за состояния здоровья Маршала.
В день визита Маршал побрился и постригся, распорядился, чтобы во время приема были поданы чай и печенье, и заявил, что прибудет в Бельведер непосредственно перед прибытием англичанина. Как всегда перед важной встречей, он был задумчив. По своей привычке громко говорил сам с собой, время от времени крепко ударяя ладонью по столу.
Министр Иден прибыл в сопровождении посла X. Кеннарда[226] и еще двух человек. Министр Бек приехал перед ним. Следовало признать, что оба государственных деятеля своим внешним видом делали честь народам, которые представляли. Однако мы с удовлетворением отмечали, что не обменяли бы Бека на Идена.
Английский министр иностранных дел любил подчеркивать, что был офицером, капитаном. Может быть, поэтому он держался просто и во внешности имел что-то рыцарское. Высокий, худощавый, с коротко подстриженными усами и милой улыбкой, он вызывал симпатию. С особым интересом мы, адъютанты, разглядывали его безукоризненно скроенное представительское обмундирование, а кто-то из бельведерских вахмистров заметил позднее:
— Такой костюмчик как пить дать злотых четыреста стоит.
Прием продолжался недолго, около получаса. Впоследствии министр Бек рассказывал мне, что Маршал был в то время в плохой физической форме и что его охватил большой испуг за него. Позже я слышал также, что министр Иден в отчете об этом визите характеризовал состояние здоровья Маршала как плохое, подозревая у него опасную болезнь — уремию. Этот диагноз был ошибочным. Какими-то неизвестными мне путями содержание отчета стало известно в определенных французских кругах, а оттуда — вернулось в Польшу. Это была первая тревожная весть о здоровье Маршала, которая дошла до политических кругов за границей. У нас, в Польше, ей в целом не верили.
Как только Иден покинул порог салона, я сразу же побежал в Угловую комнату. Маршал медленно двигался через комнату княгини Лович[227] в спальню и уже в моем присутствии прилег, а точнее, упал на кровать. Я с испугом смотрел на него. Он производил впечатление очень изнеможенного и бессильного человека. Желая подавить собственное беспокойство, я сказал:
— Очень приятно, что такой визит уже завершен.
Маршал ничего не ответил и только, несколько отдышавшись, сел на кровати и бросил: «Да, да, после завершения переговоров с англичанами всегда чувствуешь себя очень приятно».
225
Речь идет о поездке министра по делам Лиги Наций (у Лепецкого — министр иностранных дел) Антони Идена в Варшаву и Москву в апреле 1935 года.
226
Ховард Кеннард (1878–1955) — посол Великобритании в Польше в 1935–1939 годах.
227
Княгиня Лович — морганатическая супруга (с 1820 г.) великого князя Константина Павловича (1779–1831), главнокомандующего польской армией и наместника Королевства Польского, до замужества — графиня И. Грудзиньская. Из-за женитьбы на польской графине Константин в 1823 году отрекся от права наследования престола.