Грешница

Он просидел у моей кровати больше часа, обнимал меня и на этот раз не рассказывал о прошлом. Мама была все еще внизу, молилась в последний раз за день. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем мы наконец услышали шаги на лестнице. Мама направилась в туалет, и вскоре после этого дверь в соседнюю комнату закрылась. Отец подождал еще несколько минут, а затем спустился по лестнице.

Вернулся он с тарелкой супа. Суп был чуть теплым, но это было не важно. Когда тарелка опустела, отец поставил ее на пол, засунул руку в карман и извлек оттуда остатки шоколада.

Я не хотела его брать, правда не хотела. Но отец отломил кусочек плитки и сунул мне в рот.

– Бери. И даже не задумывайся, ты имеешь право его съесть. Поверь мне, это не грех. Я ведь ни за что не ввел бы тебя в грех. И не бойся, мама ничего заметит. Она думает, что шоколадка лежит на улице, на мусорной куче.

И я не устояла.

На следующий день самочувствие Магдалины ухудшилось. А еще через день ее состояние стало настолько тяжелым, что отец настоял на том, чтобы отвезти ее в клинику. Мать не хотела, но в конце концов ей пришлось подчиниться. И рано утром они выехали.

Я никогда этого не забуду. Мама вернулась домой во второй половине дня – одна, на такси, отец остался с Магдалиной в Эппендорфе, чтобы поговорить с врачами. Я была у соседки, у Грит Адигар, – утром отец сказал мне, что я должна пойти к Грит, если дома никто не откроет двери. Я прекрасно пообедала, а потом получила пару конфет – за хорошо сделанные уроки.

Вообще-то я хотела съесть их только тогда, когда Магдалина снова будет дома, но затем решила, что после того, как я полакомилась шоколадом, это уже ничего не изменит. Конфеты все еще были у меня во рту, когда за мной пришла мама. Конечно же, она заметила, что я что-то жую, но не стала требовать, чтобы я это выплюнула.

Она была не такой, как обычно. Казалось, она была вытесана из камня, а ее голос был похож на белый песок, на котором ничего не растет. Магдалина умрет, так сказали врачи. Теперь уже точно. Она очень долго противостояла смерти, и ее время вышло. Лечить ее нельзя, для нее это сплошное мучение.

Ко всем прочим болезням добавилась еще одна. Это не имело никакого отношения к насморку, которым я ее заразила. Болезнь называлась лейкемия. Рак, так сказала мама. И я представила себе, что в Магдалине живет зверь с клешнями и панцирем, разрывающий ее изнутри.

Из подвала мама вытащила один чемодан для себя и один для Магдалины. Мне пришлось подняться с ней наверх, а потом стоять рядом с постелью в ее спальне, пока она складывала вещи в чемодан Магдалины и приговаривала:

– Смотри как следует на эту постель. Ты всю жизнь будешь видеть в ней свою сестру. До конца своих дней будешь спрашивать себя, стоило ли оно того. «Как я могла позволить своей сестре умереть ради мимолетного наслаждения? Да еще такой ужасной смертью».

И я ей поверила. Я действительно ей поверила. И ужасно испугалась. До тех пор я никогда не размышляла о том, какой будет наша жизнь, когда Магдалины не станет. А теперь задумалась. Я посмотрела на постель, как того требовала мама. И решила, что она хочет запереть меня в своей спальне, чтобы я всю жизнь смотрела на пустую кровать.

Мама на такси поехала обратно в Эппендорф, а я осталась в доме одна. Она не стала запирать меня в спальне. Когда вечером вернулся отец, я сидела в гостиной. Я зажгла свечи и всю вторую половину дня простояла на коленях на деревянной скамье, обещая Спасителю, что никогда ничего больше не пожелаю. Я молила Его, чтобы Он убил меня и оставил мою сестру в покое. А когда я не упала замертво, я решила, что должна показать маме, какую большую жертву могу принести. Я хотела обжечь себе руки, чтобы никогда больше не прикасаться к сладкому, однако, поднеся ладони к пламени и почувствовав боль, убрала их. На них остались волдыри.

Увидев это, отец пришел в ужас. Стал расспрашивать, что мне сказала мама. Я ему рассказала. Сначала он пришел в ярость и стал ругаться: «Тупая корова! Больная!» Затем отправился к Грит Адигар, чтобы позвонить от нее в клинику и сказать врачам, что он передумал. Что они должны лечить Магдалину. А если они не сделают этого, он подаст на них в суд и переведет дочь в другую больницу.

Вернулся отец уже немного успокоенным. Приготовил ужин: суп с зелеными бобами из консервной банки – больше в доме ничего не было. Потом поставил на плиту кастрюльку поменьше и налил туда молока. Молоко у нас было всегда. Для Магдалины. Я не любила молоко, и отказываться от него мне было легко. Но всякий раз я делала вид, будто это огромная жертва. В детстве я была очень лживой, двуличной, испорченной…

Отец вынул из кармана брюк небольшой пакет и улыбнулся мне.

– Посмотрим, получится ли у меня его приготовить, – произнес он.

Это был порошок для пудинга. Отец попросил его у Грит. Сказал ей:

– Кора должна понять, что может есть все, что хочет. Именно сейчас. Но что делать с Магдалиной? Лучше всего позволить ей умереть. Это лечение – сущая пытка. Врачи мне подробно все объяснили. Магдалина этого не перенесет. И потом мне придется жить с мыслью, что по моей указке ее замучили до смерти. Но я должен согласиться на это – ради Коры.

Грит рассказала мне об этом позже, гораздо позже. Но я всегда знала, что отец меня любит. И я тоже его любила. Я так сильно его любила!

Мы полгода жили вдвоем. Это было чудесное время, лучшее в моей жизни. Прежде чем уехать утром на работу, отец готовил мне на завтрак какао, вареные яйца и бутерброды с колбасой. Еще он всегда давал мне большое яблоко или банан, чтобы я могла перекусить на перемене.

Придя домой, я шла к Грит, обедала у нее, а затем играла с Керстин и Мелани. Когда я была у них дома, они всегда вели себя дружелюбно. Иногда даже извинялись за то, что не играют со мной на переменах.

Лучше всего было, когда отец приезжал вечером домой. Он мыл окна, стирал гардины, а я вытирала пыль и подметала в кухне. И все в доме блестело. Закончив уборку, он готовил ужин. Каждый день мы ели мясо или колбасу, а также десерт. После ужина мы оставались в кухне. Когда мы ели пудинг, отец рассказывал мне, что в состоянии Магдалины нет ни прогресса, ни ухудшения. А еще он обещал поговорить с мамой, чтобы она позволила мне быть как все.

– Довольно и того, – сказал отец однажды, – что в этом доме сдерживает себя человек, повинный в этой беде. Помоги мне, Господи!

В гостиную мы заходили только перед сном. Отец никогда не зажигал свечей. Стоя во тьме перед алтарем, мы молились за Магдалину. На этом настаивала мама. Но, думаю, мы делали бы это и добровольно.

Несколько раз отец ездил в клинику. Меня он с собой не брал. Мне нельзя было приближаться к Магдалине, поскольку я снова могла передать ей какую-нибудь вполне безобидную болезнь. Лечение, на котором он настоял из-за меня, оказалось успешным. Но Магдалина настолько ослабела, что могла умереть от насморка.

Когда отец уезжал, я оставалась у соседей. Мне давали какао и свежий пирог, посыпанный сахарной пудрой. И я была счастлива, просто бесконечно счастлива. Особенно же когда отец возвращался из клиники, когда он говорил:

– Кажется, Магдалина выкарабкается. От нее остались одни глаза, но врачи говорят, у нее невероятная жизнеспособность. Можно подумать, что она качает кровь по жилам с помощью силы воли. Такой маленький, слабый человечек… Это необъяснимо. У нее не хватает сил даже на то, чтобы поднять голову, но она цепляется за жизнь.

В декабре мама и сестра вернулись домой. Волос у Магдалины больше не было. Она была настолько слаба, что не могла ждать, пока ей захочется в туалет. Мама каждый день делала Магдалине клизму, чтобы ей не приходилось тужиться. Моей сестре это не нравилось. Она плакала, едва завидев маму с чайником и клистирной трубкой в руках. Теперь Магдалина плакала по-настоящему, вот только это было запрещено – для нее это было слишком тяжело.

Когда она начинала хныкать, мама приходила в ярость и прогоняла меня в гостиную. И мне нельзя было выходить оттуда, даже для того, чтобы сделать домашнее задание. На следующий день у меня возникали неприятности с учительницей. Раньше она меня любила, а теперь считала, что я отношусь к учебе слишком небрежно. Я не могла постоянно объяснять свою неряшливость болезнью сестры. Несколько раз учительница даже сделала запись в классном журнале.