Страница 27 из 32
Наступило долгое молчание.
Наконец Максимин произнес, качнув седой почтенной головой:
– Так вот как? Ты передаешь вражду даже по наследству. У тебя есть сын?
– Да.
– И ты учишь его ненавидеть Рим! И ты заставил его повторить ту же клятву?
– Да, римлянин, – раздался вдруг звонкий юношеский голос. – И я твердо сдержу слово.
Стройный красивый мальчик лет пятнадцати, незаметно шедший до сих пор позади Эдико и слышавший каждое слово, подскочил к отцу, обнял его и скрылся.
– Это был?..
– Мой, сын. Как только он достигнет совершеннолетия, я заставлю его поклясться. И мой Одовакар не изменит данной клятве.
Поздно вечером в тот же день, окончив приготовления к отъезду, безотлагательно назначенному на следующее утро, четверо друзей сидели у крыльца, желая подышать чистым воздухом после ужина. Невольники вынесли им скамьи и подножья, укрытые коврами.
Мрачное настроение римлян еще более усиливалось в душной атмосфере темной ночи. На небе не было видно ни звезд, ни месяца.
Поблизости от дома, на углу широкой улицы, пылал костер, разложенный стражей. Около него лежали два гуннских воина, готовых, когда наступит очередь, сменить часовых у западных ворот.
Приск с участием взял руку маститого сенатора, который временами тяжело вздыхал, опустив голову на грудь.
– Благородный друг, неужели ты страдаешь так жестоко? – спросил ритор.
– Я уничтожен! Какой позор!.. Что может быть хуже этого? Не знаю, как мне жить после того, что я был вынужден услышать сегодня от гуннов, не имея возможности опровергнуть их обвинения!
– Погиб Рим и вся вселенная! – мрачно продолжил Примут.
– Кто спасет их от гуннов? – вздохнул Ромул.
– Германцы! Готы! Франки! – раздались вдруг в темноте громкие голоса.
– Кто идет? – крикнули лежавшие у костра гуннские воины, вскакивая на ноги и направляя копья в сторону прямой улицы от западных ворот.
– Мы – готы! Франки! Тюрингенцы! Аллеманы! Фризы! Саксы! Дорогу нам, если не хотите быть побитыми!
– Кто вы такие? – крикнул начальник стражи.
– Посланники тех народов, которые мы назвали. Ваши часовые у ворот велели нам назвать себя, когда мы наткнемся на ваш караул. Ишь ведь какая темень! Мы должны говорить с повелителем гуннов.
– А с какою вестью пришли вы к нему? Скажите, если это не тайна, – спросил Приск. – Мы тоже посланники из Рима и Византии.
– Наша тайна скоро обнаружится, – расхохотался в ответ рыжий кудрявый франк. – Аттила воображает, что все должны повиноваться мановению его руки. Посмотрим, что он заговорит, когда узнает о цели нашего посольства.
– Ведь ты остгот, – сказал один из гуннских начальников стоящему рядом с ним человеку. – Я знаю тебя, Витигиз. Наш государь нетерпеливо ждет вашего короля Валамера. Прибудет ли он сюда?!
– А вот увидишь. Гей, товарищи! Пойдем! – довольно дерзко отозвался остгот.
И вновь прибывшие направились дальше, звеня оружием. Их было двенадцать человек. Освещенные сзади трепещущим пламенем костра, эти могучие фигуры казались еще выше. Шлемы и шапки чужестранцев были увенчаны орлиными крыльями, медвежьими мордами с оскаленными зубами, турьими и оленьими рогами. Длинные плащи из меха у этих исполинов дремучих лесов спускались с широких плеч, между тем как острые концы копий достигали как будто до самых туч, когда их освещала внезапная вспышка огня.
Молча, с удивлением смотрели им вслед римляне.
– Вот этих еще не сокрушили гунны! – заговорил Максимин. – Пойдемте-ка на покой. Если нам и не удастся заснуть, все-таки тело требует необходимого отдыха.
Когда на следующее утро посланники стали собираться в дорогу, они сильно удивились, увидев рядом со своими повозками, носилками и лошадьми еще несколько новых повозок и породистых коней, подведенных к крыльцу.
– Это дары Аттилы вам, – сказал Эдико и, откинув крышку одного из сундуков, указал на груды звериных шкур, прибавляя:
– Вот лучшие меха, которые носят самые знатные из наших вельмож. Но подождите. Вам приготовлен еще один подарок. Мне поручено позаботиться о нем, а также проводить вас для безопасности до границы.
– Где Вигилий?
– Отослан вперед, – отвечал подошедший Хелхал, которому также было приказано, хотя и не далеко, проводить отъезжающих в знак почета. – Государь нашел, что вам не будет приятно ехать вместе с преступником, закованным в цепи.
– Этот варвар совершенно непостижим и полон противоречий, – тихо сказал Приск Максимину. – Он жаден до золота, хуже византийского фискала; иногда кажется, что вся его государственная мудрость и всесветное могущество направлены только на то, чтобы собрать отовсюду как можно больше золота…
– Золото – громадная сила не в одной только Византии, ритор. Ведь и эти бесчисленные орды скифов приходится вознаграждать, подкупать, задабривать золотом или тем, что можно приобрести на него.
– А грабеж? – насмешливо спросил Примут. – И наряду с такой жадностью, – продолжал сенатор, – Аттила проявляет самую бескорыстную щедрость. Вот хотя бы относительно нас: он знает, что ему не удастся подкупить меня, да притом же Аттила во мне и не нуждается, так как я не пользуюсь влиянием при дворе, это ему хорошо известно.
– Да, он знает твою честность.
– А между тем, когда я обратился к нему с просьбой, он выказал себя вполне бескорыстным. Вдова одного из моих друзей, префекта Силлы, взятая в плен в завоеванном городе Ротиарии – вместе с детьми, – умоляла меня выкупить ее. Когда же я предложил Аттиле пятьсот червонцев за несчастную семью, он серьезно взглянул на меня и сказал: «Отдаю тебе этих пленников без выкупа». Почему корыстолюбивый гунн поступил таким образом?
– Ты понравился ему, старец, – отвечал Эдико, слышавший последние слова, – и он хотел не уступить тебе в величии души. У него есть свои недостатки, но повелитель гуннов не мелочен, он велик даже в своих пороках.
Разговаривая таким образом, посланники в сопровождении Эдико и Хелхала миновали южные ворота. За стенами селения им встретилась большая толпа мужчин, женщин и детей, радостно приветствовавших римлян на их родном языке.
– Что это значит? – удивленно спросил Максимин. – По языку и платью эти люди должны быть нашими соотечественниками.
– Да, это римляне, – отвечал Хелхал. – Тут их триста пятьдесят человек.
– Военнопленные, – продолжил Эдико, – доставшиеся на долю государя. Он дает им свободу в честь тебя, Максимин! Ты должен сам привести их обратно в свое отечество. Аттила рассудил, что такому почтенному гостю, как ты, не может быть лучшего подарка.
– Слава великодушному Аттиле! Слава Аттиле! Слава ему и благодарность! – с восторгом кричали освобожденные. И посланникам против воли пришлось вторить их приветствиям.
– Удивительно, – сказал после долгого молчания Приск Максимину. – С проклятием чудовищу переступили мы его границы и с презрением…
– А он заставляет нас уезжать со словами благодарности. И сумел внушить к себе некоторое почтение…
– Демонический характер! В настоящее время нет человека могущественнее его на земле.
– К сожалению, да. Где избавитель, который освободит нас от Аттилы и его страшного могущества? Я не вижу никого, кто бы мог сокрушить эту стихийную силу.
Вернувшись с проводов домой, Хелхал нашел у себя посланника Аттилы: хан немедленно требовал его во дворец.
– Иди скорее! – торопил старика посланник. – Государь принимал прибывших вчера послов. Он страшно разгневан, а те сейчас же ускакали обратно.
Неподвижный, точно выточенный из желтого дерева безобразный идол, с искаженным злобой лицом, стоял Аттила в кабинете своего домашнего дворца у железного стола, заваленного письмами и римскими географическими картами всего запада: Галлии, Германии, Реции, Норикума и Паннонии.
Старик в тревожном ожидании взглянул на хана, угадывая, что же в душе Аттилы возбудило такую бурю страстей. Его руки тряслись, на лбу вздулись жилы. Ему как будто недоставало воздуха. Он задыхался и, прежде чем успел заговорить, его губы свела судорога. Хан откашлялся и плюнул на белый ковер, покрывавший пол. На светлой ткани тотчас показалось большое кровавое пятно.