Страница 18 из 31
Были и какие-то другие – из той же серии «Библиотека фантастики и приключений» с завитушками на обложке. Даже, кажется, «Обитаемый остров» я читал первый раз в этом издании…
ГОРАЛИК. Ты очень подробно рассказал, что читал, но старательно уклонился от рассказа о том, каким ты был.
ЛЬВОВСКИЙ. Ну, некоторым образом я пытаюсь ответить на твой вопрос. Это был ровно тот мальчик, у которого хватало времени и желания переваривать это количество литературы, довольно болезненный ребенок, времени много. Я не ходил в детский сад, меня раза три пытались туда отдавать, я каждый раз заболевал и болел по два-три месяца воспалением легких. В какой-то момент родители оставили эти эксперименты, решив, что так ребенок целее будет. Так и вышло – целее, но несколько угрюмее положенного. Так что весь мой опыт советских дошкольных учреждений – три раза по три дня, которых я не помню. Кажется, в шесть лет я успел влюбиться в девочку – но не уверен. А в школу уже пришлось ходить, куда ж деваться.
ГОРАЛИК. Что ты делал с утра до вечера?
ЛЬВОВСКИЙ. Что я делал до первого класса, я, как и всякий человек, конечно, не помню, никто не помнит. С шести лет я занимался английским языком с маминой подругой Людмилой Павловной, она была редактором на советском Иновещании, язык знала очень хорошо и меня выучила, несмотря на мое эшелонированное сопротивление. Какому ребенку в шесть или семь лет интересно чем-нибудь заниматься плюс к школе с ее домашними заданиями? Музыке меня учить не пытались, было ясно, что это дело бесполезное, о танцах не говоря.
ГОРАЛИК. В школу хотелось?
ЛЬВОВСКИЙ. Вообще не помню. Августом того года умерла моя бабушка, мама к ней была очень привязана, – и это, конечно, заслонило для меня всю историю со школой.
ГОРАЛИК. Какая это была школа?
ЛЬВОВСКИЙ. Это была самая обычная школа.
ГОРАЛИК. Это Преображенка тоже?
ЛЬВОВСКИЙ. Да, это с самого начала была Преображенка. Дело в том, что у отца была однокомнатная квартира в соседнем доме, каким-то образом им удалось превратить ее в кооперативную двухкомнатную, в которой мы, собственно, и жили. Кооперативная – это теперь, наверное, надо объяснять: после войны разрешили ЖСК, жилищно-строительные кооперативы, которые строили за счет пайщиков, но получали от государства долгую ссуду, беспроцентную или почти, ее нужно было выплачивать: советская ипотека, в общем.
Ну и вот, была двухкомнатная квартира, в которой мы жили. И школа была – совершенно обычная, 10 минут ходьбы от дома, не могу сказать о ней ничего дурного. Со второго класса преподавали английский, но это уже в то время в Москве было довольно распространенной практикой, для этого не нужно было быть спецшколой. Как это было оформлено институционально в советской системе, не понимаю, но как-то, видимо, было, называлось «факультатив». Меня отдали на английский, который я и так учил, – но, по крайней мере, был один предмет, с которым я не испытывал вообще никаких трудностей.
ГОРАЛИК. Сам факт начала школы – это же большой переход для домашнего ребенка?
ЛЬВОВСКИЙ. Да, но опять же, я немного помню. У нас была учительницей пожилая дама, Нина Николаевна ее звали, очень приятная. Я не в состоянии оценить, какая она была учительница, видимо неплохая, не ненавидела детей, относилась к нам тепло, мне кажется, мы ее по большей части умиляли, а не раздражали. Тогда мне казалось, что она совсем пожилая, но на самом деле – как это с детьми бывает, – может, что и едва за пятьдесят. В параллельном классе преподавала дама сильно более юная и вспыльчивая, кричала на детей. Ну как кричала… покрикивала.
ГОРАЛИК. А другие дети? Ты же впервые оказался среди детей, в некотором смысле.
ЛЬВОВСКИЙ. Я был рад их видеть, у меня со всеми были до какого-то момента очень хорошие отношения. Я прилично учился, у меня можно было списать, спросить, я никогда не отказывался помочь, все такое.
Была у меня еще близкая подружка, которая жила в доме напротив, наши окна выходили на ее дом, Света. Она сейчас, если я правильно понимаю, живет в Штатах и, по-моему, стала художницей. Мы очень мило дружили, довольно долго на самом деле, примерно до того момента, как я из этой школы ушел в восьмом классе. Из такой же примерно семьи, как моя. Вообще, в школе (и в классе) было много детей сотрудников НИИДАРа, НИИ дальней радиосвязи, он же огромный, – ну, тогда был, – с опытным производством, все как положено. То есть среда была довольно однородная, дети небогатой советской технической интеллигенции. То есть были и из каких-то других социальных слоев, но это не было темой. Национальность – ну, может, нечасто, – но не социальное происхождение, об этом никому не приходило в голову задумываться.
ГОРАЛИК. Что тебя интересовало тогда кроме книжек? Вообще, что тебя интересовало тогда?
ЛЬВОВСКИЙ. Ну как, я гулял «на раене». Иногда один, иногда в компании. А там такое место… если уходить, куда дети ходят гулять, то есть не по дорожкам в парке, то место немного странное, очень старый промышленный район. Там рядом МЭЛЗ, Московский электроламповый завод, 1907 года постройки, и еще чуть дальше Лефортово. Я помню, как набрел еще в детском возрасте на поликлинику им. Десятилетия Октября – то есть 1927 года. Еще склады непонятно чего, какие-то удивительные штучные производства, оборонка – не оборонка, поди пойми. Помню Завод нестандартного оборудования, помню сукноваляльную фабрику – там, видимо, делали валенки или шинели – в общем мелкие такие производства, частью до сих пор теплятся, сейчас они у меня под окном примерно, живу я поблизости.
ГОРАЛИК. Чего хотел, чего рыскал?
ЛЬВОВСКИЙ. Чего ребенок ищет, когда гуляет во дворе? Ничего, наверное, слоняется: человеку свойственно ошиваться. Под руку время от времени подворачивались какие-то интересные штуки. То завод какой-то выкинет пласты искусственного каучука, по всей округе валяются, такая штука, похожая на ведьмин студень у Стругацких. То, значит, вводят новые бензиновые талоны, а дети собирают выброшенные пачки талонов старого образца и играют ими во что-то вроде фантиков. Обычная дворовая детская жизнь.
Впрочем, был у меня и регулярный товарищ по детским играм, не из одноклассников, старше меня на четыре, кажется, года. Жил он в том же доме и был куда более книжным (и письменным) ребенком, чем я, – в частности, он писал романы, действие которых происходило в Древнем Риме. Романы были всерьез – один занимал пять-шесть-семь таких толстых общих тетрадей по 44 копейки – и были снабжены иллюстрациями автора. Когда недавно он получил премию за книгу (non-fiction, правда) о Древнем Риме, я еще подумал – какой же удивительной цельности человек, невообразимо.
ГОРАЛИК. Он помнит об этом? О романах.
ЛЬВОВСКИЙ. Ну наверное, да. С ним мы гуляли и беседовали о каких-то интеллектуальных предметах. Еще были какие-то дети во дворе, составлявшие, поскольку школа была на некотором удалении, может и не повседневный, но регулярный круг общения.
ГОРАЛИК. А сам ты ничего не писал?
ЛЬВОВСКИЙ. Нет, я не писал ничего довольно долго.
ГОРАЛИК. А вообще какая-то потребность «делать штуки» была тогда? Рисование? Музыка?
ЛЬВОВСКИЙ. Ну во-первых, рисовать я никогда не умел и не умею, до сих пор не могу нарисовать ровно кубик, так что тут увы. С музыкой, как знают те, кто слышал, как я пою, тоже были некоторые проблемы. А писать я начал только в районе седьмого-восьмого класса.