Страница 16 из 31
ГОРАЛИК. Как она устроена, каково с ней жить? Как у тебя это получается?
БАРСКОВА. Каждую секунду по-разному. Но мне первые восемь лет Фросиной жизни мой муж, с которым у меня непростые, естественно, отношения, казался гениальным отцом. Ничего другого не скажу, врать не буду, но в отцовстве он нашел какое-то свое до-воплощение. И что еще более странно, моя мама абсолютно реализовала себя в отношениях с внучкой. Они очень счастливы с ней. Мне просто очень повезло с этим, они позволили как-то чуть-чуть убрать иглу из этого места. Потому что в этом месте есть игла. Ты каждую секунду должен выбирать между… Это не совсем выбор…
ГОРАЛИК. Это деление крошечных кусков времени на крошечные куски действий.
БАРСКОВА. Вот именно. Перед тобой теплое, сладкое, пахучее, любимое, лукавое, остроумное или перед тобой блокада эта жуткая или стихи или что угодно, тексты… Одиночество, из которого происходят стихи. И все время зажимает то в одном месте, то в другом. Это очень странная вещь. Ты все время с собой договариваешься, то есть себе врешь. Это что-то невероятное. Но к сожалению или к счастью, я не тот человек, который совершил выбор в пользу одного из этих… Но опять же, глядя на историю нашего ремесла… Люди принимают разные решения. И опять же, будучи дочерью своего не-отца, вот человек принял свои решения. Но при этом, какой он там ни есть, как в моем старом стишке, «жалкий, забавный», он сохранил себя. Мы все еще знаем, что ему – 80 лет, безумный старец, страшный, жадный, на свете живет великий поэт Евгений Рейн. Значительный, ярчайший поэт советского русского века. Не обо всех людях того поколения и той эпохи это можно сказать. Пожертвовав очень многим, в частности нами, мною, он сохранил себя. И это очень неприятно, неловко, не понятно, как действовать с точки зрения морали, этики и эстетики, но это так. У каждого свое решение.
ГОРАЛИК. Как Фрося оказалась Фросей? Как имя выбрали?
БАРСКОВА. А, очень смешно. Она не Фрося, она Фрейя. Если был бы мальчик, мне было бы разрешено назвать мальчика Юрием в честь папы. Но поскольку Фрося оказалась не мальчиком, то выбирать имя должен был Эрик. Он принес совершенно безумный список имен, которое одно было загадочнее другого.
ГОРАЛИК. Включая Валькирию и Гебу?
БАРСКОВА. Если бы. Номером первым в списке было гордое имя Одесса. Я себе представила, как гляжу в глаза всем своим друзьям и так далее. Причем он как-то пользовался древнегреческими ассоциациями, но когда я на секунду себе представила, я тут же поняла панически, что нужно там что-то все-таки найти, там была какая-то вагнерианская Фрейя, и я тут же подумала, что там у нас Фр… – ну, Фрося. У каждого приличного человека случалась знакомая кошка – Фрося. И вот дочь моя оказалась абсолютной Фросей. Кроме всего прочего, там опять же генетическая странность, Фрося вообще на меня не похожа, Фрося копия внешне отца. Отец шотландец по происхождению. Это такая девочка с носом размером с пуговку, с громадными серо-синими глазами, вся в веснушках. Я говорю, шотландская. Вот если можно себе представить не семитское лицо, то это Фрося Кроуфорд. И прелесть ее шотландская достаточно знаменита, потому что даже потрясенный эстет Кузьмин, когда приехал в Россию после проведенных у нас деньков, стал задумчиво рассказывать: «У Полины такая красивая дочь!»
ГОРАЛИК. А внутренне похожи?
БАРСКОВА. Гораздо светлее. Гораздо светлее. Вот, а еще интересно то, что она рисует. Для нее вот сейчас в восемь лет наиболее естественный способ проявления себя – это бесконечно рисование и математика. Когда ей тревожно, она садится и решает математические задачи и иллюстрирует их сценами из жизни пингвинов и волшебников…
Станислав Львовский
Сорочкин Юрий Михайлович (р. 1972, Москва) – поэт, прозаик, переводчик, эссеист. Окончил химфак МГУ, магистратуру факультета социальных наук МВШСЭН. Преподавал в гимназии химию и английский язык, работал в сфере рекламы и пиара, затем – в сфере управления культурными проектами. Лауреат IV Фестиваля свободного стиха (Москва, 1993). Трижды лауреат Сетевого литературного конкурса «ТЕНЕТА-98», первый лауреат Малой премии «Московский счет» (2003).
ГОРАЛИК. Начни, пожалуйста, с рассказа про твою семью до тебя.
ЛЬВОВСКИЙ. Я не то чтобы много об этом знаю. Мама с папой поженились в 1971 году, а я родился в 1972-м, – так что история этой конкретной семьи, в строгом смысле, исчерпывается промежутком между 1971 и 1972 годами, это немного. Ни одного из своих дедушек я не застал, один умер в 1953-м, второй, со стороны мамы, в 1969-м, от бериллиоза, это профессиональная болезнь тех, кто работает с бериллием, вдыхает его пыль, например.
ГОРАЛИК. Чем он, соответственно, занимался?
ЛЬВОВСКИЙ. Работал на заводе, как я теперь понимаю, при ЦНИИСМе, это такой был – и есть – Центральный научно-исследовательский институт специального машиностроения. Бериллий применяется, например, в космической технике, из него можно делать радиационно-прозрачные узлы оборудования – но при этом он страшно ядовит. Второй дед, со стороны отца, родился в Невеле, это теперь Псковская область, его в 12 или 13 лет отдали учиться на щетинную фабрику – а потом был рабфак, потом он еще учился в Питере и в конце концов закончил Бауманку, был инженером. В войну, как я понимаю, работал где-то в Ульяновске – там на базе эвакуированных предприятий занимались приборостроением для военной авиации, – потом работал в профильном министерстве, на небольшой, как я понимаю, должности.
Бабушек обеих я, наоборот, помню. Одна умерла, когда мне было семь лет, а до того жила с нами, мамина мама, работала экономистом. Бабушка со стороны отца умерла, когда мне было 14. Звали ее Рита Георгиевна, и происходила она из Корсово, это такое местечко в теперешней Латвии, в Латгалии, на востоке, неподалеку все от той же Псковской области. Говорят, писала стихи и вообще была такая, видимо, в молодости еврейская барышня. С отцом они были в эвакуации в Мордовии. Отец 1938 года, поэтому, собственно, большая часть его раннего детства пришлась на войну. Есть семейная история про то, как бабушка выменяла на пару серег корзину гречневой каши, – и с тех пор отец не ест гречневую кашу, потому что корзина гречневой каши это много, ее можно есть примерно год.
Навряд ли склонность к буковкам передается по наследству, наука об этом, по крайней мере, ничего не знает, – но вот и бабушка, говорят, писала стихи в гимназии (не знаю даже, на каком языке, – на идише она не произнесла, сколько я ее знал, ни единого слова). Отец тоже время от времени пишет стихи, и даже его сестра, тетка моя, Белла Юрьевна, является автором слов одной известной песни Аллы Пугачевой. Я, правда, думаю, что большее значение имело количество книг в доме – ну и то, что мама моя работала всю жизнь в библиотеке. И лет примерно… с пяти?.. брала меня с собой на работу. Там меня запускали в читальный зал, где я и брал с полки что подвернется под руку, благо советская библиотека была таким местом, где было сложно себе представить, что ребенок снимет с полки что-нибудь не то. Ну то есть нет, попадалось, конечно, и не то, – но позже.
ГОРАЛИК. А тебе давали карточки заполнять или что-нибудь такое?
ЛЬВОВСКИЙ. Нет-нет, мне давали просто читать книжки. Карточки заполнять – ответственная работа, не детская (и уж точно не с моим почерком). В какой-то момент я больше всего интересовался альбомами карикатур Жана Эффеля и Херлуфа Бидструпа, это были-таки такие два западных карикатуриста, которые были в СССР разрешены, их охотно и помногу издавали. Я недавно пересмотрел какое-то количество этих картинок и увидел, что они некоторым образом даже не слишком потеряли в обаянии – только теперь это обаяние – даже не знаю, умеренности, что ли.