Утро. Три цвета

Он проснулся достаточно поздно, в начале девятого. Жена и дочка уже ушли: жена на работу, дочь в школу. В квартире было очень тихо, лишь с улицы приглушённо доносились звуки проезжающих машин.

Турчинский Антон

Турчинский Антон

Утро. Три цвета

Утро. Цвет жёлтый.

Он проснулся достаточно поздно, в начале девятого. Жена и дочка уже ушли: жена на работу, дочь в школу. В квартире было очень тихо, лишь с улицы приглушённо доносились звуки проезжающих машин.

Несмотря на позднюю осень, погода в этом году стояла на редкость хорошая: было тепло и солнце светило, если и не по-июльскому, то уж по-сентябрьскому то во всяком случае. Вот и сегодня небо было бездонно-прозрачное, без единого облачка. Стену его комнаты заливал жёлтый свет утреннего солнца. Ветви росшего перед окном тополя шевелились от тихого дуновения осеннего ветра, шелестя последними, огненно-жёлтыми листьями.

Он встал и вышел на кухню. Поставил на плиту чайник и, пока тот закипал, смотрел на улицу, на проезжую часть, по которой непрерывной чередой двигались машины: начало рабочего дня. В доме напротив, на балконе второго этажа, пожилая женщина переливала что-то из одной кастрюли в другую.

Чайник закипел. Он сделал себе кофе, выпил его несколькими большими глотками, потом закурил. Сегодня он должен был идти в социальную службу оформлять военную пенсию. Он уже месяц, как вернулся из армии, с фронта, но никак не мог собраться и пойти в социальный департамент. Целый месяц он не мог наговориться с женой и дочкой, только в последние полгода поняв по-настоящему, что они значат для него.

Он встречался с друзьями, о которых тоже много вспоминал - там, на фронте. В городе, в обычной мирной жизни, они не виделись по многу месяцев и как-то привыкли к такому положению вещей, однако теперь, вернувшись, он объезжал их, встречался и в выходные дни и в будни, несмотря на скрытое недовольство жён, а иногда и самих друзей. Не слушая отговорок о том, что завтра предстоит тяжёлый рабочий день, он доставал литровую бутылку и потом в течение часов рассказывал, как он был на войне, что он понял там о своей жизни, ещё недавно такой спокойной и размеренной.

В общем-то, друзья его принимали хорошо. Они задавали много вопросов, слушали внимательно, не перебивая, чего раньше в подпитии за ними не замечалось. Друзьям было интересно. Чувствовалось, что они очень удивлены тем обстоятельством, что он - тихоня и чуть ли не ботаник, полгода прослужил в армии, и не где-нибудь, а на передовой. А вот они...

После этих встреч он возвращался к себе и засыпал мёртвым сном. Ночевать у друзей, как это бывало обычным раньше, не оставался. Тянуло домой. И к жене с дочкой, да и вообще. Домой. Утром он просыпался поздно, держался из последних сил, чтобы не похмелиться, как он научился в армии, а вечером всё начиналось сначала.

Так прошёл месяц. Он уже давно давал себе слово заняться пенсией. Кроме, собственно, выплат за участие в военных действиях, ему полагалась надбавка за ранение. Он был ранен, правда не тяжело, при нашумевшем выходе из окружения Пятой бригады, в которой он служил. Как он узнал уже дома, в те дни все средства массовой информации захлёбывались описанием стойкости бойцов, которые, не поддавшись панике, организованно покинули передовые позиции и отошли на новый рубеж обороны по единственной, ещё не занятой врагом, дороге. И он тоже был там.

Он сделал себе ещё кофе. Чайник уже начал остывать и кофе получился негорячим. Он выпил его так же быстро, как и первую чашку. Вновь закурил. С ветки тополя за окном сорвался оранжевый лист и, медленно покачиваясь, полетел, неспешно спускаясь к земле. Как осенние листья мысли и воспоминания закружились перед ним. Он смотрел в окно. Небо над крышами домов было синее-синее...

Ему было почти сорок. Он родился в этом городе и прожил тут всю жизнь. Родители же его не были местными. Когда то, много десятилетий назад, семья его матери переехала сюда, за сотни километров, из соседнего государства. В те времена отношения между странами были прекрасными и тысячи семей перемещались через границу в обе стороны в поисках лучшей жизни. Чуть позже в город приехала и семья его отца.

Прошли годы. Отец и мать выросли, встретились, затем поженились. Спустя какое-то время появился на свет и он.

С детства его воспитывал дед - отец матери. Бабушка - мать матери, умерла через пятнадцать лет после переезда, а родители отца, примерно в те же годы, стали жить в деревне, довольно далеко от их города. Дед же остался в квартире с родителями и после их свадьбы, а когда появился внук, охотно занялся его воспитанием. К тому времени он уже был пенсионером и свободного времени у него было достаточно.

Дед воспитывал внука в соответствии со своими, в общем-то правильными представлениями о жизни: быть самостоятельным, всегда и по любому вопросу иметь своё мнение, держать по-мужски слово. Он же - внук - очень любил деда, и слушал его затаив дыхание. В их отношениях не было "сюсюкания", высокомерия, разговора "мэтра со школяром". Он с самого раннего возраста начал чувствовать себя личностью, и дед решающим образом поспособствовал этому.

А ещё дед привил ему любовь к Родине. К своей Родине, к той стране, в которой он родился, прожил большую часть жизни и из которой приехал в этот город. Он уважительно относился к государству, в котором жил сейчас но, несмотря на прошедшие десятилетия, не ассимилировал, не растворился в среде новых соплеменников. Дед любил рассказывать о своём детстве, о том, как жил в глухом, забытом Богом селе вместе со своими шестнадцатью братьями и сёстрами, из которых до совершеннолетия дожило лишь четверо. Он вспоминал о тяжёлом, с раннего детства, труде. Об одной длинной рубахе, в которой ребёнком бегал летом - штаны в раннем возрасте ещё не полагались. Рассказывал, что лишь в восемнадцать лет, отправляясь в город устраиваться рабочим на фабрику, впервые увидел поезд. И всегда в его рассказах, воспоминаниях красной нитью сквозила любовь к этому незатейливому вроде бы миру, его традициям, взаимоотношениям, жизненному укладу.

Внук внимал рассказам деда: этим рассказам не было альтернативы. Тот, "дедов" мир, оставшийся по ту сторону границы, казался естественной предтечей нынешней, уже "его" жизни. Это убеждение не поколебали ни "улица", где с детства у внука было много друзей, ни школа, в которой, естественно, воспитывался культ страны пребывания. Он любил и эту страну, свою фактическую родину, где он жил, где появился на свет. Две родины сосуществовали в его сознании в органическом единстве, он любил их, как ребёнок любит и отца и мать. В то время - счастливое время - никакого противоречия в этом не было, да и не могло быть.

Эти убеждения сохранились у него и в дальнейшем, когда он взрослел, из ребёнка превратился в юношу, а потом и в мужчину. А уж убеждения, принципы у него, спасибо деду, были железные.

Со временем он перестал нуждаться в деде, в его советах и помощи. Да и взгляды их теперь совпадали далеко не всегда. Однако, он всегда сохранял уважение к нему и, может быть, единственного по настоящему, искренне любил.

Дед умер, когда ему было восемьдесят семь, а внуку двадцать два. Дед до последних дней сохранял ясность мысли, оставался самим собой. Никаких проявлений старчества, глядя на него, не замечалось. Он и чувствовал себя до последнего дня нормально, и умер неожиданно: утром как обычно встал, привёл себя в порядок, хорошо поел. Семья - родители, разошлась по своим делам, а вечером мать, придя с работы, нашла деда мёртвым, сидящим на диване.