Страница 5 из 11
Узнав о Туммо, я долго смеялся, так как вспомнил, что тоже однажды делал его, только наоборот. До того, как мне привалило счастье попасть в стройкоманду и сделаться из солдата каменщиком, живущим в казарме, я был в мотострелковом полку. А мотострелковый полк – это не что иное, как та же самая пехота, которую перевозят с места на место на каких-то машинах.
Именно с такой машиной и был связан мой опыт «Туммо наоборот». Однажды зимой нас подняли в шесть часов (темень, холод, тоска), погрузили в БТР и повезли на полигон стрелять. От этих стрельб у меня осталась только одна мысль: «Как можно куда-то попасть, стреляя из трясущегося от отдачи автомата, находящегося в трясущихся руках солдата, едущего в трясущемся на ухабах и рытвинах БТРа?»
Однако не о стрельбе речь (хотя стрельба – это тоже несомненный Ци-Гун, требующий полной концентрации сознания и пребывания в состоянии «здесь и сейчас»). Это так, к слову. А «Туммо наоборот» я делал по пути на полигон.
Дело в том, что загрузили нас в старый, я бы сказал, древний БТР-152. Машина была почти легендарная. Еще бы – первый советский серийный БТР. Папа мой даже модель его сделал. Причем (трудно в это поверить) из обычных железных консервных банок, желательно, больших (например, из-под тушенки). От такой банки отрезались верхняя и нижняя крышки, и получалось не более и не менее, как «листовое железо». Тоненькое, правда, но как раз такое, как нужно. Оно было настолько мягкое, что резалось ножницами, и такое пластичное, что ему можно было придавать практически любую форму. К тому же оно прекрасно спаивалось с помощью обычного электрического паяльника и оловянного припоя.
Вот такие машинки получались у папы из консервных банок.
Выпускали БТР-152 с 1950 по 1955 г., и как «экипаж», который нам подали, еще был на ходу, понять я не мог. Но мог я понять или не мог, однако машина была, она ездила и как раз она нам и попалась. Корпус у нее был сварен из бронелистов и открыт сверху (вообще-то были и закрытые модели), а внутри вдоль бортов установлены простые деревянные лавки (язык не поворачивается назвать это сиденьями).
Вот такую карету и подогнали нам для «трансфера» (тогда и слов-то таких никто не слыхивал) на полигон. Машина эта, естественно, всегда стояла на улице. Можно себе представить, как промерзла такая железная открытая коробка. Скамьи же обледенели и были слегка присыпаны снегом.
Ну, не баре, расселись и поехали. Ехать было долго, а спать от хронического недосыпа хотелось ужасно. Так что я и не заметил, как заснул. Приехал, а подо мной лед на скамейке уже растаял и сижу я пусть в небольшой, но в луже.
Такое вот Туммо, только с точностью до наоборот: они простыни сушат, а я из льда «добываю воду», они сушат их на плечах, а я – неудобно сказать на чем. Но самое смешное выяснилось позднее: я так и не заболел. Видимо, организм понимал, что это бессмысленно: никаких поблажек-коврижек все равно не будет. Так что и затеваться незачем. Тут оказалось, что пребывание в условиях стресса – это тоже Ци-Гун, причем очень сильнодействующий.
Еще раз я проверил это позже, далеко уже не в юном возрасте. За три с половиной года, что я ухаживал за мамой, я не заболел ни разу. Если я правильно помню, то даже не чихнул. Хотя (чтобы «прочистить мозги») ходил в мороз до –20 без шапки.
Кстати, «работа с морозом» мне тоже представлялась как несомненный Ци-Гун даже на «бытовом уровне». Когда мне приходилось стоять в карауле зимой, то два часа, которые я проводил на улице, казались мне вечностью. Мороз, ветер, ночь, какая-то приблудная собака (видимо, такая же замерзшая, как я), поджав хвост, жмется к сапогам. В общем, тоска такая, что казалось, что ничего хорошего в жизни уже никогда не будет.
Однако потом я вспомнил, как до армии, на третьем курсе института, мы с приятелем решили поехать в Карпаты. Купили себе на зимние каникулы какие-то путевки и оказались в совершенно сказочном месте. Как оно называлось, не помню, помню только, что было потрясающе красиво и достаточно холодно, особенно ночью. Причем турбаза была советской и все было сделано по-советски просто. Два вида комнат: одни в каменном двухэтажном корпусе, другие – в отдельных дощатых домиках. Изначально все предполагалось очень разумно. Зимой людей мало и они живут только в каменном двухэтажном отапливаемом корпусе. А красивые, как деревянные раскрашенные матрешки, дощатые избушки используют только летом во время наплыва отдыхающих. А если летом, то зачем их отапливать? Да что там отапливать, зачем даже щели заделывать. Наоборот, хорошо – вентиляция во время жары.
Но тут вышла ошибка. За счет студентов наплыв отдыхающих во время зимних каникул был не меньше, чем летом. Чтобы удовлетворить спрос трудящихся, селили во все, что было. Правда, подход старались «гуманизировать»: лиц женского пола – в отапливаемый корпус, мужского – в дощатые домики. Так что спали мы под всеми одеялами, полностью одетые, в шапках-ушанках с опущенными «ушами». Проведя таким образом одну ночь, я перестал удивляться тому, что мы так легко взяли путевки на «дефицитное время» студенческих каникул.
Днем холодно не было. Светило солнце, подобралась прекрасная компания из очень приятных и веселых ребят, «золотой» питерской молодежи. Так что целый день мы развлекались и «забывали» мерзнуть. Но тут вышла неувязка: ребята были большими любителями сходить в дорогой ресторан. Тем более, могли себе позволить. У нас же с приятелем деньги кончились через пару дней такого времяпрепровождения и мы приняли судьбоносное решение: идти в поход, благо была на этой турбазе такая опция. Причем бесплатная: вместо еды в столовой выдавали сухой паек, к нему жутко грязный спальник, такую же жуткую брезентовую куртку, лыжи и отсылали вместе с сопровождающим с глаз долой прочь с турбазы.
Жилье в походе тоже было бесплатное. На расстоянии дневного перехода очень неумелого лыжника прямо в лесу стояло заброшенное одноэтажное здание. Школа, кажется. Как она попала в лес, не знаю, может, раньше где-то рядом было село. Но сейчас там было настолько безлюдно, что однажды ночью в гости забрел дикий кабан. Он устроился в соседней комнате, причем улегся так, что подпер дверь снаружи. Когда я утром попытался выйти, дверь не открывалась. Мне стало интересно, так как я точно знал, что в соседней комнате никого нет. И я начал толкать дверь от себя. Что-то весьма тяжелое со скрипом (потом я понял, что это скрипела щетина, когда терлась о пол) с той стороны поехало по полу, потом оно противно завизжало, хрюкнуло и, не торопясь, поднялось. Когда, выглянув в образовавшуюся щель, я увидел, что это такое, мне эту дверь захотелось быстренько закрыть. Но, видимо, для кабана я никакого интереса не представлял, так как он повернулся и затрусил к выходу. Главное, эта скотина никуда не торопилась, похоже было, что страху в ней (в отличие от меня) совсем не было.
Но, разумеется, не в скотине дело. Вспомнил я о ней, потому что место было совсем дикое, греться было совсем негде. Днем были доступны следующие согревающие процедуры: катание на лыжах, еда, чай, костер. Причем костер горел, только когда готовили еду, просто так никто (публика была вся сплошь ленивые студенты, которым проще мерзнуть, чем собирать дрова) огонь не поддерживал. Ночью тоже жарко не было. Спали в спальниках на полу, на который предварительно набросали еловых веток. Благо веток было много – целый лес. Конечно, топили печку, но комната была огромная и печка помогала мало. К тому же ночью дрова никто не подбрасывал. Вылезать из нагретого с таким трудом спальника… Как же, ищи дурака, как говорил мальчик, которому Буратино пытался продать за четыре сольдо свою чудную бумажную курточку.
Поэтому получалось, что целый день я был на морозе. Но я помнил точно, что, как ни странно, я не мерз. Конечно, жарко не было. Разумеется, горячая еда и чай были всегда кстати. Постоять у костра погреть руки – с удовольствием. Но чтобы по-настоящему мерзнуть – нет.