Страница 8 из 9
– На что согласна? – нарочно издевается, видит, что я стесняюсь.
– Ну, быть твоей девушкой! – говорю я и опускаю глаза.
Он смеется, но как-то по-доброму. Подхватывает меня на руки и несет вниз.
– Гулять пойдем?
– Сейчас? – спрашиваю я.
– Не, мне надо вещи разобрать. Приходи через часок ко мне, предки всё равно в Москве. А там решим.
Я киваю в ответ. Он ставит меня на пол.
– Всё, тогда жду тебя. – Женька поднимается по лестнице.
Я вбегаю в квартиру, не зная куда деться. Переворачиваю весь шкаф вверх дном. В итоге надеваю топик и джинсы клеш. В это время как раз вернулась мода семидесятых: клешеные брюки, свитера и водолазки с фактурой «лапша», ботинки на платформе и прочее. Джинсы я выпросила у папы, для этого мне пришлось целый час решать математику.
Накрасилась маминой косметикой. Она разрешала мне краситься, а бабушка нет. Поэтому, когда я жила с бабушкой на даче, после дискотеки приходилось незаметно всё стирать листьями в лесу.
В тот раз я переборщила, и, в конце концов, все смыла. Я не любила краситься, чувствовала себя как-то неестественно, как кукла. Ни лишних движений, ни эмоций – приходится следить, чтоб не размазалось, не растеклось.
Через час я стояла около его квартиры, и у меня предательски тряслись руки. Он открыл мне дверь почти нагишом. Я покраснела и отвернулась. Это был шок. Я никогда не видела голых мужчин, разве что нарисованных в книжке. Но чтоб так…
– Я тут стираю! Ты заходи, не стесняйся! – весело сказал он.
В замешательстве я все также стояла, не двигаясь с места, стараясь не смотреть на него. Он это заметил.
– Да, ладно, не боись. Я оденусь сейчас!
Робко сделала пару шагов вовнутрь квартиры. Длинный коридор, в антресоли вбит турник, две комнаты по бокам – закрыты, в третий видно кусок дивана и паркет, кухня слева.
– Проходи на кухню, садись! Я щас! – он скрылся в ванной.
Кухня из дерева, уголок из коричневой кожи, подоконник весь в цветах, на плите что-то варится. Я села на табуретку и стала рассматривать рисунок на бежевой плитке. Вскоре появился он в черных джинсах и светлой рубашке на распашку.
– Ты чего меня стесняешься? Ты же теперь моя девушка!
– Я просто никогда…понимаешь…
– Что, серьезно – никогда? – он удивленно посмотрел на меня.
Я мотаю головой.
– Н-да! Сюрприз!
– Вот, дура! – подумала тогда я. – Могла бы и притвориться! Зачем я ему нужна такая? Всё, теперь он точно не будет со мной встречаться!
– Есть будешь?
– Не, я ела дома, спасибо!
– Слушай, брось, стесняться! Ешь давай! – он положил мне в тарелку три большие картофелины, на них сверху расплавленные кусочки сыра. – Фирменное блюдо картошка с сыром. Больше все равно ничего нет, а в магазин идти лень.
Мы стали молча жевать.
– Ну, че, куда пойдем? – вдруг спросил он.
Я пожала плечами.
В этот вечер мы пошли на дискотеку с его компанией. Было весело, ребята шутили. Один Колька был какой-то грустный, долго о чем-то разговаривал с Женей, а потом и вовсе ушел, не прощаясь.
Мы протанцевали все медляки вместе. Он проводил меня до квартиры и спросил можно ли меня поцеловать.
– Нет!
– Почему?
– Я не умею! – честно призналась я и подумала, что это конец.
– Хочешь, научу! – обрадовался он.
Я кивнула.
– Рот расслабь и приоткрой! – поучительно сказал Женька.
Я широко открыла рот и закрыла глаза.
Женя захихикал.
– Ну, что не так? – обиделась я.
Он поцеловал меня по-настоящему, по-взрослому. Но в начале мне показалось, что он слишком далеко залез языком. Нелепое ощущение: чужой язык во рту. Это случилось совсем не так, как я представляла.
Женя всегда целовался безумно нежно: наклонялся ко мне, дотрагивался рукой до шеи, тихонько приподнимал голову и жадно, будто пытаясь проглотить, целовал меня. А потом скользил руками вниз по спине, и когда доходил до талии, то резко прижимал меня к себе. Легкая дрожь пробегала по всему телу, и я не помнила себя. Мы могли целоваться часами, ничего не замечая, не чувствуя, ни обветренных губ, ни времени, которое летело с бешеной скоростью, мелькая цифрами в календаре. Он поднимал меня на руки и кружил по всей комнате, а у меня кружилась голова.
Я рассказала ему о себе почти всё. Он рассказал, что учится на юридическом факультете в МГУ на заочном. У него была золотая медаль в школе. Он всегда хорошо учился. Говорил, что хочет заработать много денег, открыть свою фирму, купить машину. А я спорила, разве деньги так важны? Женя считал, что в нашем мире без денег не выживешь. Мы тогда болтали ночи напролет.
Его родители получили квартиру в Москве и переехали туда, а эту оставили Женьке. О них он рассказывал мне совсем мало. Его отец, Анатолий Сергеевич, военный, поэтому они все время переезжали из города в город. Женя родился в Тольятти, когда ему было года три, Анатолия Сергеевича перевели в управление и они переехали в Мытищи, здесь жила его мама, Женина бабушка. Здесь же через десять лет родилась его сестра Люда. Я ее частенько видела во дворе, она дралась с мальчишками и была жутко вредной девчонкой. Его мама как-то приезжала, для своих лет она очень хорошо выглядела. Я приняла ее за девушку, и Женьке долго пришлось доказывать мне, что это его мама. Когда она увидела меня, сказала, что это черте что, впрочем, по ее словам, это соответствовало его кругу общения. Она кричала, что не за этим его вырастила и все в том же духе. Она всю жизнь очень громко кричала по поводу и без, меня всегда удивляло, как Женя может сидеть и спокойно слушать, не обращая внимания. Когда она приезжала, он готовил ей еду, мыл посуду и убирался. Я спросила, почему он всегда всё сам делает, почему его мама ничего не делает.
– А, у мамы маникюр! – вот и всё, что он мне ответил.
Он встречал меня из школы. Мы очень сблизились. Если у меня что-либо случалось, я бежала к нему. Он стал для меня убежищем от ада, что творился дома, ему я была нужна, его интересовали мои проблемы. Я почти перестала замечать окружающий мир, было все равно, что там творится. Он был очень ласков со мной. Я считала его самым близким и самым родным. Только он меня понимал. У нас даже сердца бились одинаково. Я писала у себя в дневнике, что люблю его безумно. В действительности, я тогда даже не знала, что такое любовь. Впрочем, и сейчас не возьмусь сказать точно. В то время мне легко давалось это слово, а когда на самом деле поняла, что люблю – стало сложно.
Мы совсем не ссорились, не было повода. Он дарил мне цветы и подарки. Устраивал всякие сюрпризы.
Однажды днем, когда я мыла окна у себя в комнате. Он крикнул с улицы:
– Выйди на балкон!
– Зачем?
– Ну, выйди, увидишь!
Я вышла. Он отпустил красный шарик – сердечко, к которому был привязан плюшевый белый мишка, и сказал:
– Это тебе! Лови!
Я едва успела его схватить:
– А если бы я не поймала! – рассердилась я.
– Значит, улетел бы! – он пожал плечами.
– Спасибо!
– Я вечером зайду!
Это было самое счастливое время. Весна в самом разгаре. Мы каждый вечер гуляли или сидели у кого-нибудь дома. Пели под гитару разные песни. Как-то в мае, Ким с Лешим как раз орали «Кино»:
«Солдат шел по улице домой и увидел этих ребят.
«Кто ваша мама, ребята?» – Спросил у ребят солдат.
Мама-анархия, папа – стакан портвейна…».
Ко мне подошел Коля:
– Пойдем, пройдемся? Мне тебе что-то сказать надо!
Он принес большой букет сирени самой разной. И откуда он столько взял? Мы давно с ним не разговаривали и не виделись, он пропал куда-то. Мы шли по песчаной дорожке, мимо медухи к ЦРБ, она находится справа от стадиона «Торпедо». Там – небольшой сквер с лавочками. Я вдыхала запах сирени – он молча шел рядом.
Больница была большая. Дикие яблони уже зацвели. Я вспомнила тетю Иру, она всегда собирала эти яблоки, варила из них варенье. Она была маминой подругой, из всех ее подруг алкоголичек, самой доброй. Они познакомились на кладбище, когда мама хоронила своего очередного бой-френда, который помер от пьянки. Тетя Ира оказалась его родственницей. Они вместе ушли в запой по этому поводу. У нее была дочка, которую она очень любила, звала ее Лёлей (ее имя Оля). Оля ее ненавидела и забирала у нее все, что она зарабатывала. Последний раз она устроилась чистильщицей рыбы. Работать было тяжело, у нее все время болели руки. Когда Оля вышла замуж и ушла жить к мужу, тетя Ира бросила работу и окончательно спилась. А через месяц сгорела в собственной квартире, не потушила окурок и заснула. Пожар был страшный, дом очень старый, перекрытия деревянные. Мне и вправду было ее очень жаль.