Страница 6 из 20
Отец Тэса, Олег Соколов был археологом и, как им сказали, погиб во время экспедиции в одном из исторических центров Египта, где участвовал в раскопках, когда в стране начались очередные беспорядки. Вооруженная толпа ворвалась в древний храмовый комплекс и стала крушить все вокруг, попутно прихватывая с собой то, что могло оказаться ценным. Тело так и не смогли найти, скорее всего, его завалило в подземных тоннелях, которые обрушились во время нападения, закончившегося пожаром. Не было даже похорон, а мама долгое время делала вид, что не верит в его смерть.
На её примере сын увидел, что значит пройти через все пять стадий переживаний, вызванных потерей близкого, любимого человека. После отрицания, сопровождаемого попытками броситься на поиски мужа, отправить туда экспедицию или вынудить к этому постоянно меняющееся египетское правительство, был гнев, с разбитой посудой, угрозами судебных исков отцовскому начальству, криками и скандалами.
Поскольку торговаться было особо не с кем и не о чем, относительно быстро проскочив стадию торга они пришли к депрессии, о которой Тэсу не хотелось и вспоминать. Но именно он вытаскивал маму по утрам из кровати и чуть ли не пинками отправлял на работу, готовил завтрак ей, себе и восьмилетней сестре (спасибо ютубу в общем и фуд-блоггерам в частности), отводил Настю в школу (благо она была в пяти минутах ходьбы от дома и Тэс учился там же). Ещё он постоянно загружал Елену Александровну рутинными задачами, типа необходимости поехать с их классом в подмосковную усадьбу или рассортировать книги в необъятной семейной библиотеке. В итоге, каким-то волшебным образом Тэс всё-таки пропихнул сопротивляющуюся и упирающуюся руками и ногами маму к стадии принятия.
Он так и не понял толком, в какой момент это произошло, но однажды жизнь их семьи снова вошла в колею – неровную, кривую, размытую слезами и усыпанную осколками несбывшихся планов, но все-таки ведущую куда-то дальше, где, может быть, все будет немного лучше, чем сейчас.
У самого Тэса, кстати, с принятием был полный порядок. По крайней мере он так считал. Он принял непростое, но от того не менее неизбежное, новое положение вещей и всеми силами старался удержать привычный мир от еще более масштабного краха.
Конечно, и ему было тяжело, горько, больно и обидно, но он решил, что, как единственный теперь мужчина в семье, не имеет права распускать сопли. Отец бы этого точно не одобрил. Хотя, может быть, где-то в глубине души Тэс на самом деле решил повременить со своими пятью стадиями, просто остановившись на первой?
Иногда, делая что-то по дому, например, прикручивая очередную икеевскую полку для постоянно разрастающейся маминой библиотеки, которая уже выплеснулась в коридор (да что там, даже в ванной высились стопки научной литературы), он думал: «Вот вернется отец из экспедиции, хоть оценит, что благодаря мне мы с Настькой тут под тоннами маминых фолиантов не пропали». Правда потом он вспоминал, что отец уже не вернется, и шел заниматься другими «важными» делами.
Когда мама все-таки более-менее пришла в себя, Тэс наконец смог вернуться к своим обычным занятиям и интересам: школа, друзья, плавание, свидания с девчонками, в конце концов. С учебой у него всегда дела обстояли вполне сносно, да родители и не настаивали на пятерках, ну, кроме языков, коих Тэс изучал три: английский, немецкий и греческий.
С английским проблем не было, ведь к своим шестнадцати годам, постоянно путешествуя с родителями, он нередко оказывался в многонациональных группах ученых, литературоведов, искусствоведов и прочих их коллег со всех концов земного шара. Этот язык, как палочка-выручалочка помогал наладить контакт практически с любым человеком.
Немецкий как-то сам прицепился после нескольких поездок в Австрию, Германию и Швейцарию на разные конференции, и его решено было взять в школе вторым языком. Правда отец полагал, что Тэс проникся к языку Шиллера и Гёте потому, что он – второй по значимости язык международного научного общения и особенно популярен в египтологии.
На деле же Тэсу в то время было важнее понимать эпично-лиричные и слегка маниакальные тексты Rammstein и пронзительные душеизлияния от Lacrimosa в духе «никто меня не любит, а я весь из себя одинокий, гордый, прекрасный и никем не понятый». Как отметила однажды Елена Александровна, услышав раздающиеся из комнаты сына печальные трели Тило Вольффа, почему-то по-немецки такие душещипательные утверждения звучат намного убедительнее, видимо, благодаря Новалису, Гёльдерлину и прочим «страдающим юным Вертерам».
На этих, и некоторых не столь популярных, но не менее олдскульных и «забористых» немецкоязычных геров и фрау Тэса подсадил Штефан, сын отцовского друга, профессора Штайнберга. Не смотря на разницу в возрасте (Штефан был старшее на три года) они быстро нашли общий язык и подружись, когда вынуждены были коротать лето в захолустном, по московским меркам, австрийском городке Грац, где их родители участвовали в очередном исследовательском проекте местного университета.
Тогда, в возрасте тринадцати лет, с Тэсом приключилась первая любовь, объектом которой стала симпатичная рыжеволосая сестра Штефана Сандра, чем вполне объясняется интерес к немецкоязычной музыкальной лирике «страдательного» характера и быстрое освоение дойча.
Ах да, еще ругательства. Как оказалось, например, даже вполне приемлемое в приличном обществе «дурак» звучит по-немецки весомее, чем по-русски – Dummkopf, а, короткое хлесткое Quatsch или более австрийское Blödsi
Правда, по-немецки у Тэса получалось говорить так, будто он всегда страшно ругается, даже когда заказывает бургер с картошкой или читает инструкцию от стиральной машинки. Мягкое австрийское произношение ему совершенно не давалось.
Третьим, самым мучительным для Тэса, в силу своей сложности, языком, был греческий, спасибо, что не древний, а современный. На нем, конечно же, настояла мама, хоть и смилостивилась до более применимого в жизни не мертвого языкового варианта. Хотя, по ее мнению, если человек не в состоянии прочесть Гомера или еще какого Еврипида в оригинале, ему, собственно, и элементарного понимания жизни взять неоткуда, что уж говорить о минимальном уровне эрудированности.
Также она считала, что красивее языка вообще на свете нет, так что иногда просто в домашнем общении на него переключалась, чтобы поднять себе настроение. А тут уж хочешь-не хочешь, но будь добр знать, как хотя бы по-новогречески выразить желание отведать на ужин пасту «Карбонара» или попросить денег на поход с одноклассниками в кино, или будешь сидеть дома и жевать котлеты из брокколи. В общем, в их семье даже Настя уже сносно лопотала на языке жителей Эллады.
Что Тэс действительно запустил за последний год, так это свое любимое плавание, и теперь с удовольствием наверстывал упущенное. Они с тренером составили настоящий «олимпийский график» занятий, который пришлось изрядно подкорректировать из-за отъезда. И всё потому, что какая-то подруга с маминой работы посоветовала ей «шикарный недорогой тур прямо на Крит, с прямым перелетом и олл-инклюзивом, да за такие деньги, да по нашим временам почти бесплатно!».
Тэс с изумлением смотрел на маму, которая, спешно пакуя огромный чемодан, сообщала ему о завтрашнем отлете, говоря с ним заученным словами любителей «баклажанного отдыха», к которым их семья никогда не относилась.
Они с родителями всегда сами покупали билеты и снимали дома, квартиры, а чаще останавливались у друзей в тех местах, куда отправлялись на отдых, много ездили по России и Европе на машине и старались не пересекаться с «организованным туризмом», который отец просто терпеть не мог. Что вполне понятно, потому что они с мамой, казалось, могли провести любую экскурсию, куда бы их не занесло: хоть в музее «Русские валенки» в Вышнем Волочке, хоть в Парижском Лувре.