Страница 29 из 34
Но и во сне будущая встреча не давала ему покоя. Только во сне классная дама была похожа на Ирэн, она вела Алексея Петровича по каким-то запутанным коридорам какой-то невероятной школы, приводила его в анатомический класс с чучелами птиц и зверей, с белым скелетом человека на черном пьедестале и начинала раздеваться, снимая с себя то одну вещь, то другую и при этом объясняя, чему эта вещь служит. А сам он оказался почему-то в одних подштанниках и недоумевал, как же он теперь будет выбираться из школы в таком непристойном виде. А если об этом узнает Фефер, поездки в Армению не бывать…
Проснувшись в начале девятого и зная, что все давно уже встали, дети в школе, а Маша занимается по хозяйству вместе со свекровью, Алексей Петрович еще какое-то время лежал и переживал свой нелепый сон, потом испугался, что опоздает, вскочил, стал одеваться.
Маша следила, как он одевается, тщательно повязывает галстук, чистит ботинки.
– Как дети? – спросил он, укладывая в карман чистый носовой платок.
– Нормально, – ответила Маша и посмотрела на него долгим ожидающим взглядом. – Завтракать не будешь? – спросила она, снимая невидимые пушинки с его костюма.
– Я на Тверской, – соврал Алексей Петрович, решив пока не посвящать Машу в их с Лялей секреты, а рассказать все по возвращении домой, когда это все вполне прояснится. – Вернусь через два часа. Не позже. Тогда и позавтракаю. А ты, душа моя, пока разберись с моим чемоданом.
Поцеловал жену и вышел из дому.
Алексей Петрович в школу, да еще по вызову, шел впервые в жизни. До этого на всякие родительские собрания ходила Маша, а специально их по поводу каких-то отклонений в поведении детей в школу не вызывали: то ли не было отклонений, то ли эти отклонения считались нормальными. Он пожалел только об одном, что не видел Лялю перед уходом, не подбодрил ее.
Глава 18
Весна чувствовалась буквально во всем: и в первой траве, робко пробивающейся сквозь прошлогоднюю листву, и в криках ворон, и в синем высоком небе, и в теплом асфальте на мостовых, и в лужах, которые морщил веселый ветер.
Школа была обычной, построенной три года назад по единому проекту, хотя учились в ней дети многих партийных и государственных деятелей. Кирпичная, четырехэтажная, она выглядела весьма нарядно в окружении высоких берез, тополей и лип, в кронах которых галдели вороны вокруг старых гнезд.
Алексей Петрович уверенно прошагал через двор и вошел в большие двустворчатые двери, мысленно похохатывая над своими вчерашними приготовлениями. Особенно над приснившейся ему ерундой: ночь – вместилище нечистой силы.
Ляля подробно объяснила ему, как найти учительскую и как выглядит сама Татьяна Валентиновна, так что Алексей Петрович, едва отворив дверь учительской, сразу же в поднявшейся ему навстречу молодой сероглазой женщине узнал Татьяну Валентиновну и подивился точной портретной характеристике, которую на словах создала Ляля. Одно лишь не сходилось с описанием дочери: Татьяна Валентиновна представлялась ей пожилой, строгой и педантичной, на самом же деле она оказалась весьма милой и даже застенчивой женщиной лет тридцати. Более того, она встретила Алексея Петровича так, словно он был инспектором наробраза, явившимся разобраться в педагогических способностях учительницы по чьей-то жалобе, и теперь лишь от него одного зависит, что с этой учительницей станет.
«Конечно, она предпочла бы иметь дело с Машей, – подумал Алексей Петрович. – Надо будет спросить у Ляли, почему в дневнике появилось столь странное обращение именно к нему. Что за этим стоит: желание Ляли избавить мать от непривычной для нее роли, или она рассчитывала на авторитет своего отца? Все-таки, скорее первое, чем второе. К тому же Ляля ведь выступила на собрании с твоих слов, тебе и разбираться. Ну-у и… тут мог сработать нормальный инстинкт самосохранения».
– Очень рад с вами познакомиться, уважаемая Татьяна Валентиновна, – первым заговорил Алексей Петрович, улыбаясь своей слегка снисходительной улыбкой, которая – он это знал наверняка – так нравится женщинам. Остановившись перед ней в двух шагах, снял шляпу, склонил голову. – Здравствуйте. Задонов. Весь к вашим услугам.
Татьяна Валентиновна улыбнулась ему беспомощной улыбкой, несмело протянула руку. Алексей Петрович принял в свою ладонь ее узкую, да к тому же еще, и сложенную лодочкой ладошку, слегка пожал и удержал чуть дольше положенного, чем окончательно смутил классную даму.
– Итак, я вас слушаю.
– Вы извините, Алексей Петрович… Понимаете… У меня свободный час, а тут всегда народ…
– Да-да, разумеется! – подхватил Алексей Петрович. – Тем более что погода на дворе такая, что в дом заходить не хочется.
– Я сейчас… Я только оденусь…
– Позвольте за вами поухаживать.
– Да нет-нет, ничего, спасибо, я сама… я привыкла…
Но Алексей Петрович решительно отобрал у Татьяны Валентиновны ее пальто и помог ей одеться, отметив, что пальтишко – так себе, не первой свежести, явно перелицованное, а норковый воротничок – так и вообще почти без меха. Впрочем, сейчас все так ходят, разве что те, которые… Но ему не хотелось ни о чем таком думать, ему представилось на миг: а вдруг вот эта Татьяна Валентиновна и есть та самая женщина, о которой он… которая грезится ему по ночам… грезится рядом с потускневшей и располневшей Машей? Впрочем, нет, Маша и не такая уж полная, и не настолько потускнела, и другой жены ему, пожалуй, не надо, но… но что же делать, если все идет так, как оно идет? Разве он виноват в этом? К тому же он не распутник какой-нибудь, не знающий удержу и готовый кидаться на всякую бабу, лишь бы она не была противна. Просто он живой, нормальный мужик.
Однако нормальный мужик, похоже, перестарался, перешел некую грань, самую малость, даже и не перешел, а как бы наступил на нее – и вот: Татьяна Валентиновна вдруг стала той, какой ее описала Ляля – строгой и педантичной.
Они вышли из школы и некоторое время шли молча. Алексею Петровичу вдруг стало скучно, он даже на миг забыл, зачем пришел в школу, зачем идет рядом с этой женщиной. Говорить ни о чем не хотелось. В конце концов, эта учителка могла и сама разрешить возникший в ее классе конфликт. Что, собственно, он скажет ей о своей дочери такого, что она сразу же изменит к ней отношение? А главное, что после этого изменится в отношении к Ляле ее одноклассников? Ничего такого он ей сказать не может. Следовательно, она самая настоящая дура, но не без хитрости: решила подстраховаться именем известного писателя. Возможно, у нее уже был подобный случай…
– Вы извините, Алексей Петрович, что я оторвала вас от дел, – заговорила Татьяна Валентиновна, комкая в руках платочек, когда они остановились возле скамейки. – Поверьте, инициатива пригласить вас в школу принадлежит исключительно мне. Ваша дочь настаивала, чтобы пришла ваша жена, Мария Александровна. Теперь я думаю, что вообще не нужно было втягивать вас в это дело. – Строго глянула на Алексея Петровича, спросила: – Галя рассказала вам, какой конфликт возник у нее с комсомольской ячейкой класса?
– Да, рассказывала.
– И что вы по этому поводу думаете?
– Я думаю, что она поступила правильно.
– Вот как? А она рассказывала вам, что влюблена в этого Володю Сотникова?
– Нет, но я догадался. Хотя это, как мне кажется, не имеет принципиального значения.
– Я думаю – имеет. Ведь Галя голосовала за исключение Миры Фридман, которая отказалась от своего отца, признанного врагом народа.
– Разница все-таки имеется, уважаемая Татьяна Валентиновна: Фридман признан врагом народа и осужден, он осужден своею дочерью, а Сотников-старший всего лишь обвинен и арестован. Суда над ним не было. Откуда вы знаете, признает суд Сотникова виновным или не признает? Знать этого ни вы, ни я, ни сами судьи не могут до тех пор, пока следствие не предоставит им веские доказательства. И Володя Сотников тоже ничего пока не знает, даже если отец его в чем-то и виноват. Не думаете же вы, что старший Сотников посвящал в свои дела своего сына? Такое вряд ли возможно.