Страница 2 из 55
Из почты отдела запомнилось одно необычное, неожиданное письмо. Его прислал нам какой-то служка из той церкви, которая даже после яростной борьбы большевиков с религиозностью, сохранилась возле входа на станцию метро «Сокол». Этот «рассадник опиума» продолжал работать при советской власти. Прихожане жертвовали свои кровные. Но и в чисто церковной семье, видимо, завелись слуги дьявола. Автор письма пожаловался в комсомольскую (!) газету, что доход делят тайно и, разумеется, не честно.
Письмо отправили в православную инстанцию. Вскоре Московская патриархия в ответе поблагодарила редакцию за внимание к их церковным проблемам и сообщила, что «меры приняты». Какие – не уточнила. Скорее всего, наказали священника, а жалобщика выгнали, чтобы не выносил сор из православной избы, в лучшем случае – перевели его в менее привлекательное по доходам место.
В «МК», как и в любой другой редакции, подобрался разный народ.
Так случилось, что одним из самых первых в моей жизни знакомых журналистов стал Игорь Бугаев. Мы познакомились, когда я ещё работал в райкоме комсомола. Он ездил с нами в наш подшефный колхоз имени Фрунзе Можайского района. Когда я пришёл в штат «МК», Бугаев руководил отделом рабочей молодёжи, потом продвинулся до главного редактора. А позже поднялся по партийной лестнице – его взяли в помощники всесильного тогда в столице члена политбюро ЦК КПСС, первого секретаря Московского горкома Компартии Виктора Гришина! Затем многие годы от имени советской власти Бугаев командовал культурой столицы.
Любопытная карьера! А ведь, как шептали в редакции, Игорь (вообще-то вначале я его знал как Гарри!) якобы был сыном знаменитого писателя Андрея Белого. Тот на самом деле ведь был Борисом Бугаевым. А у Игоря и отчество – Борисович. Но, может, это досужие разговоры, основанные на совпадении? О его родословной я Бугаева не спрашивал, и он ни разу не обмолвился и даже не намекнул на родство со знаменитым россиянином.
Но такие истинные партийцы, как Игорь Борисович, в тогдашнем «МК» – единицы. Напротив, были те, кто мечтал свалить из страны. Например, возглавивший после Бугаева отдел рабочей молодёжи Ян Вишнепольский эмигрировал в Израиль. Я никогда не слышал от него антисоветских высказываний. Впрочем, о таких скользких вещах публично не распространялись. Это – удел кухонных рассуждений. Да и были мы не только на разных административных уровнях, но и вращались в разных внутриредакционных группировках.
Ян мне запомнился с первых дней моей работы в «МК». Дело в том, что он, как дежурный критик, в своём обзоре очередного периода, дал не очень лестную для меня характеристику моей первой штатной публикации – итога моей летней работы на «МК». Материал под названием «В мир, открытый настежь…» (16 сентября 1966 г.) получился огромный, на всю полосу. Сразу отмечу, что название и дату всех публикаций я указываю преднамеренно, считая это историческим документом, а за давностью – ещё и архивным. Тема была мне рекомендована Володей Черновым – порассуждать об отношениях между разновозрастными группами внутри комсомола. Что-то типа «старший брат – младший брат».
На хорошо известном мне заводе «Фрезер» я провёл анкетирование, разыскал несколько пар, в которых тот, кто постарше, помогал тому, кто помоложе: или освоить профессию, или в вечерне-заочной учёбе, или в сложной бытовой ситуации, или давал рекомендацию для вступления в комсомол… Что-то вроде модного тогда шефства над более слабым.
В те годы советской пропагандой раскручивался «почин Валентины Гагановой», бригадира Вышневолоцкого хлопчатобумажного комбината, перешедшей из своей передовой бригады в отстающую. Нам преподносилось, что сделала она это добровольно. Но на самом деле – по заданию парткома. Не исключаю, что парткому комбината предложили выйти с такой инициативой сверху, из ЦК КПСС, поскольку отстающих в стране было не меньше, чем передовиков. Знатной текстильщице за почин дали звание Героя Социалистического Труда, сделали её депутатом Верховного Совета СССР и членом ЦК КПСС! А остряки откликнулись частушкой: «Брошу я хорошего. Полюблю поганого. Пусть в народе говорят: “Новая Гаганова”»…
Тема про персональное шефство у меня с трудом вытанцовывалась, поскольку жизнь «Фрезера» не давала достаточного материала для анализа и выводов, а по своей неопытности и в стремлении быть правдивым автором я тогда не мог «сориентироваться», чтобы написать то, что от меня требовалось. Я мучил тему, тема мучила меня. Но Володя помог дожать текст, к тому же подыскал для яркого заголовка строку Эдуарда Багрицкого. И я впервые так крупно напечатался. Эта статья помогла мне устроиться в штат «МК», а потом легла в основу моего идейно-выдержанного творческого журфаковского диплома под названием «Гражданином быть обязан», за который я получил «отлично».
А вот Ян был не в восторге от моего полосного материала, хотя и положительно отметил попытку коснуться довольно сложной темы взаимоотношения внутри молодёжной среды. Я был огорчён его оценкой. Правда, слегка – так как и сам понимал слабость, лобовую прямолинейность материала. Чернов успокаивал: «Старик, не унывай: тебя заметили! О тебе говорили! Не о каждом первом материале столько говорят. И вообще не о каждом авторе. Не все даже опытные журналисты этого удостаиваются…» Впоследствии я убедился в правоте этих слов. А Яну был благодарен за честную оценку…
На моё отношение к редакционной работе повлиял Юрий Альперович (он потом поменял фамилию, стал Дружниковым), руководивший отделом науки. Очень своеобразный у него был стиль работы. Подчинённых он не имел, так как отдел состоял из него одного. По штату. Но на научные темы было много желавших публиковаться. Общался Юрий с авторами и с начальством строго по графику. Как правило, его стол пустовал. В редакции появлялся в тот день, когда надо было отправлять в набор материалы очередной полосной подборки «Наука – век XX». Сдав в набор, исчезал. Приезжал, когда надо было вычитывать гранки или уже свёрстанную полосу.
Мы сидели в одной комнате, и мне часто приходилось отвечать звонившим ему: «Он будет во вторник в 11.30…». И Юрий приходил к 11.30 Он никогда не опаздывал. Никогда не задерживал сдачу полосы, не имел дисциплинарных проблем с руководством. И никогда не сидел в редакции лишней минуты. Он был со всеми коллегами корректен, но ни в каких посиделках не участвовал.
Хотя я сам был довольно пунктуальным человеком (комсомольская работа приучила), но его чёткость, деловитость произвели на меня сильное впечатление. Его стиль – не протирать в присутственном месте штаны, не заниматься болтовнёй, а чётко делать своё дело, не подводить, не обманывать – повлияли и на моё журналистское поведение. А он вряд ли догадывался, что как-то повлиял на меня. Ведь мы практически не общались. Не будь его примера, не исключаю, что я стал бы себя вести, как «журналистская богема»: отвлекаясь на соблазны, тратя время и силы на второстепенные занятия.
Тогда я не знал, не мог знать, что Юрий ценил своё время ещё и потому, что он экономил его для писательства. И лишь значительно позже узнал о его эмиграции.
Его чёткое, выверенное поведение тем более было знаковым, контрастирующим, что большинство редакционных коллег пунктуальностью не отличались. На работу приходили, когда заблагорассудится – и после обеда, и даже после ужина… Часто приходили пустыми – без готовых материалов. Нередко – подшофе. Сидели допоздна, вымучивая последние строки, дабы успеть сдать обещанное в номер, где на месте ожидаемого материала зловеще зияла дыра.
Оценивая мою дисциплинированность, Лёня Коренев как-то заметил: «На таких, как ты, Толя, страна держится». Съязвил, конечно. А может, и всерьёз. Кто их, журналистов-шутников, поймёт…
Не лирическое отступление о «еврейском вопросе»