Страница 13 из 52
Тони ушла в свои мысли. Она сидела, наклонив голову, длинные волосы упали на лицо. Она как ушла под воду, спряталась, и я знать не знал, каков будет ответ. Но вот она выплыла, чтобы вдохнуть воздуха, откинула и заколола волосы, улыбнулась. И я опять увидел этот щербатый зубик.
— Да, это будет славно, — сказала она.
Мы в молчании подъехали к моему дому, где Тони пересела в свой автомобиль, взятый напрокат, и поехала в гостиницу — «Холидэй инн», конечно, что на Семи углах. Я смотрел вслед новенькой, без пятнышка, белой машине, пока красные задние огни не скрылись в дали обсаженной деревьями улицы. И жалел, что у меня не хватило пороху предложить ей комнату у себя. Ее собственную, ясное дело. Но вряд ли я бы это выдержал, ворочался бы всю ночь, думая, что вот Тони так близко и вместе с тем так далеко, и сколько понадобилось лет, чтобы я успокоился. А может, не успокоился? Просто отупел?
Но с другой стороны, пригласи я ее, она бы отказалась. В этом я не сомневался. В определенном смысле Тони всегда была сильнее меня.
Так что я все равно ворочался и не мог уснуть всю ночь, как будто провел вечер с привидением.
Утром боль чувствовалась только в ребрах. Голова была свежая, на руке — обыкновенный синяк, и она малость ныла. Я прихватил свою первую утреннюю чашку кофе в душ и потягивал обжигающее питье, пока горячая вода текла по спине.
Первым пунктом в моем расписании был звонок на работу — я сказал, что вчера на велосипеде влетел в кучу мокрых листьев и здорово грохнулся. Так что день-другой, лгал я, не смогу сочинять инструкции. Этот разговор, ясное дело, очень развлек меня, и в восемь утра я явился к Тони, улыбаясь во весь рот. Доктор Доминго первым делом осведомилась о моих ранениях. Я ответил, что более чем в порядке, потому что свободен от работы.
Мы позавтракали в «Элз брекфест», крошечной штуке вроде кегельбана — с одним рядом табуретов вдоль бара, — знаменитой в Динкитауне, университетском городке. Я хотел побаловать Тони, и мне это удалось. Вафли с грецкими орехами были потрясающие.
У Тони уже была назначена встреча, и около одиннадцати мы были в центре, поставили машину в платный гараж и прошлись по Николет-молл[5] — в общем, побалдели. Наступал сияющий весенний денек. Долго слоняться не пришлось, мы шли на свидание с психотерапевтом Лиз. Доктор Эдуард Доусон — вот как его звали. Кабинет его помещался в Доме медицины, там же, где принимал мой зубной врач, кудесник с крошечными ручками, который ни разу не разодрал мне рот. Интересно, думал я, может, этот Доусон — психиатр, а вовсе не психолог? И держал Лиз на лекарствах?
— Что ты знаешь об этом парне? — спросил я, когда мы поднимались на шестой этаж в неправдоподобно медлительном лифте.
Тони пожала плечами, откинула назад волосы — я увидел серебряную сережку колечком — и сказала:
— У него колоссальная репутация, он — член исполнительного совета Американской психиатрической ассоциации, его знают по всей стране. Лиз стала к нему ходить года два назад, она на нем просто помешалась. Все время о нем говорила: доктор Доусон сказал то, доктор Доусон сделал это. И ей действительно становилось лучше. Понимаешь, она стала ровней, ее не швыряло туда-сюда. Поэтому не верю этим байкам о самоубийстве. Она последние полгода была в порядке, она выбралась из ямы.
Заведение доктора Доусона оказалось совсем маленьким. Он работал без напарника, даже без медсестры. Но было очевидно, что он процветает: мебель в приемной — тип-топ: черный кожаный диван, кресло, кофейный столик орехового дерева, на котором лежали номера «Аркитекчурал дайджест», «Харперс», «Атлантик мансли» и так далее. В углу — торшер не из дешевых; свет от него мягкий и приятный. И не какая-нибудь рукописная бумажонка висела на стене, а печатное объявление: доктор сию минуту будет с вами, сейчас у него прием, а пока, пожалуйста, посидите. Мы сели, и я стал изучать пару литографий, висевших на стенах, — они оказались авторскими оттисками. Не в моем вкусе, но хорошего вкуса. Тоже дорогие. Осмотревшись, я обнаружил на стене суперобложку какой-то книга — тоже в рамочке и под стеклом. Сборник статей под редакцией Доусона. Деловой парень.
Доусон был точен. Чуть раньше одиннадцати в кабинете послышался звук отворяемой двери, негромкие голоса, кто-то пробормотал: «Спасибо, доктор». Открылась и мягко захлопнулась другая дверь. Так, подумал я, у хорошего врача должен быть второй выход, задняя дверь для пациентов. Заплаканный или ликующий клиент может ускользнуть незамеченным. Хорошо придумано.
В дверях, покашливая, появился Доусон. Я только взглянул на него и сразу понял, почему сестре Тони здесь было уютно. Не коротышка, но и не длинный. Примерно пять футов восемь дюймов. Лет, пожалуй, под пятьдесят, узкое лицо, узкий череп, лысина в венчике седеющих каштановых волос. Выражение лица мягкое, располагающее. Синие, глубоко сидящие глаза; рот, казалось, может выражать и мудрость, и веселое добродушие. На нем были мешковатые брюки цвета хаки и белая широкая рубаха с синим галстуком — как полагается, под цвет глаз. При нем была желтоватая папка — тоже как полагается.
— Должно быть, вы Тони Доминго, — сказал он, входя в свою спокойную приемную, которая казалась продолжением его личности. — Здравствуйте, я — Эд Доусон. Очень рад познакомиться с вами. По счастью, один из клиентов отменил свой визит.
Тони протянула руку, приподнялась.
— Нет, нет, пожалуйста, сидите, — сказал Доусон.
Он чуть тряхнул руку Тони и сел в кресло, стоящее под прямым углом к дивану. Я уставился на его папку — он держал ее на коленях. История болезни. Изрядно толстая. Интересно чья — Лиз или неизвестного пациента, который только что удалился?
Доусон открыл было рот, остановился, потом проговорил:
— Не знаю, с чего начать. Лиз была замечательным человеком, и… и…
Я кашлянул — неприятно было ощущать себя третьим лишним. Я думал, что они пойдут в кабинет, а меня оставят здесь — с трепаными журналами. Очевидно, нет. Это не прием, а просто беседа, и она будет проходить здесь, а не в кабинете. Я сказал:
— Тони, ты хочешь, чтобы я подождал снаружи?
Она чуть вздрогнула, словно вспомнив о моем присутствии.
— Ах, Алекс! Я… я… — Она взглянула на Доусона. — Это Алекс Филлипс, мой старый друг. Он живет здесь и…
Не знает, как меня представить, подумал я. Спасем-ка ее от неловкости. Я привстал, подался вперед, не зная, надо ли вставать, — ох уж эти формальности! — и пожал руку доктору.
— Рад с вами познакомиться, — сказал я и повернулся к Тони. — Здесь внизу есть кофейня. Я бы там и обождал, а?
— Нет, все в порядке.
Доусон предложил:
— Мы можем пройти в кабинет. Где вам будет удобнее?
— Нет, действительно все в порядке.
Тони легонько прижала мою руку к кожаному дивану. Глаза у нее были тревожные. Она хотела, чтобы я остался. Я ей нужен. Предстояло трудное дело — ничего приятного здесь не услышишь. Доусон, конечно, глубоко проник в душу Лиз, мог знать о ней всю правду, и, разумеется, для Тони это было важно. Понятно, что ей не хотелось слушать все это в одиночестве. Слушать такое — все равно что заглянуть в гроб. И Тони хотела, чтобы кто-то, все равно кто, был рядом, когда Доусон откроет гробовую крышку.
Доусон посмотрел вниз, сцепил пальцы, посмотрел вверх.
— Прежде всего должен сказать, что смерть Лиз меня ужасно потрясла. Я полагал, что она отлично продвигается, идет точно по расписанию. Все шло так хорошо; казалось, ее дела очень поправились. Последнее время было несколько скверных дней, но я действительно не замечал суицидных настроений.
Тони пошевелилась. Я чувствовал, как она подобралась.
— Возможно, вы знаете, — продолжал Доусон, — последние два года Лиз посещала меня два раза в неделю. Когда она пришла ко мне первый раз, ее беспокоила тревожная депрессия, и потому я назначил ей лекарственный курс.
— Вот как? Я не знала, что она принимала лекарства.
5
Торговая улица в Миннеаполисе.