Страница 1 из 13
Дмитрий Дмитриев
Боярыня Морозова; Княгиня Елена Глинская: Исторические повести
Боярыня Морозова
Историческая повесть из времен «тишайшего» царя
Глава I
– Так как же, Феня, по нраву тебе суженый? – спрашивал у дочери окольничий дворянин Прокофий Федорович Соковнин.
– Твоя воля, батюшка, – печально ответила красавица, опустив голову.
– Про то я давно знаю, что воля моя… От тебя хочу знать – по нраву ли тебе Глеб Иванович Морозов?
– Как тебе угодно, батюшка.
– Мне-то, дочка, угоден боярин Морозов! Рода он хорошего, близок к государю, знатен, богат… завидный женишок… Только летами он старенек.
– Он мне в отцы годится…
– Это не беда… Летами Морозов стар, а по обличью молод: бел, румян, собой статен. С таким мужем ты будешь счастлива.
– Так ли, родимый? – со слезами в голосе возразила отцу молодая девушка.
– Знамо, так! Или с отцом задумала учинить спор? – сурово проговорил Прокофий Федорович.
– Смею ли, батюшка…
– То-то. Ни один отец не пожелает зла своей дочери… Помни и знай это!
– Батюшка, родименький, об одном прошу тебя и умоляю…
– О чем, говори!
– Подождал бы ты, батюшка, выдавать меня в чужие люди, дал бы еще мне пожить с тобой в родимом дому. Не перестарок я…
Феня заплакала.
– Ждать нечего, скоро пост, надо крутить свадьбу.
– Отложил бы, государь-батюшка, до Красной горки.
– Глеб Иванович до поста решил жениться на тебе… Спешит, потому что великий государь в Казань воеводой его посылает.
– В ту пору и я с ним должна ехать?
– Разумеется! Куда муж, туда и жена…
– Ох, господи!
Молодая девушка тяжело вздохнула.
– Чего вздыхаешь, чего печалишься? Или воеводшей быть не хочешь?.. Глупая, да твои подруги с зависти лопнут, когда будешь ты боярыней Морозовой… Говорю, Морозовы сильны и знатны в белокаменной Москве! Слышь, царскими любимцами считаются… Москва их чтит и любит. Брат твоего суженого, Борис Иванович Морозов, был царским пестуном. Без его совета великий государь не принимается ни за какое дело. С ним породниться – большая честь… – уговаривал Соковнин плакавшую дочь. – Ну, полно плакать. Или не знаешь, что слез я не люблю.
– Я… я не плачу, государь-батюшка.
– Не плачешь… только слезы из глаз рекой льются.
– Что же мне делать?
– Не супротивничать, а слушаться отца.
– Я, кажись, и то во всем, родимый, тебя слушаюсь… твои родительские приказы выполняю.
– Выполни, Феня, и теперь.
– Приказывай, батюшка.
– Выходи за Глеба Морозова.
– Слушаю.
– Вот и давно бы так, дочка… Теперь я вижу, что ты не супротивная, а послушная… это хорошо… готовься невестой быть. Дней через пять будет твое благословение.
– Так скоро?! – воскликнула молодая девушка.
– Говорю, так желает Глеб Иванович.
– Стало быть, моя свадьба…
– Недельки через три-четыре и свадьбу справим. С нынешнего дня дворовым девкам прикажу приданое тебе готовить.
Проговорив эти слова, Соковнин не спеша вышел из светлицы своей дочери.
А бедная Феня, уткнувшись в подушку на своей постели, горько заплакала.
Этими слезами она хотела выплакать свое девичье горе.
– Феня, Фенюшка, что ты, родная? С чего так убиваешься, с чего, жемчужина моя, роняешь свои девичьи слезы?.. А впрочем, и то молвить: «Девичья слеза, что божья роса, солнышко войдет – и роса высохнет», – нараспев говорила мамка боярышни Соковниной, старуха Гавриловна. – Да полно, боярышня, полно, болезная! Оботри свои слезы прочь.
– Ах, Гавриловна, что я за несчастная уродилась на белом свете!
– Да что? Молви, жемчужина, что с тобой приключилось?
– Батюшка приказ дал готовиться к венцу мне с постылым суженым.
– С кем? – с любопытством спросила мамка.
– С Глебом Морозовым!.. – захлебываясь слезами, ответила молодая девушка.
– Неужели? Да ведь боярин Морозов годится тебе не токмо в отцы, а и в деды!
– И я про то батюшке докладывала.
– Ну и что же он?
– Слов моих не принимает… грозно свой родительский наказ отдал невестой быть старого боярина.
– Ах, моя болезная, что тебе делать-то, как быть?
– Известно как – воле отцовской покориться.
– А как же боярич Владимир? – сквозь слезы спросила Гавриловна у своей выходицы-барышни.
– Видно, не судьба мне быть его женой… Проститься с ним надо… расстаться навсегда, на всю жизнь!
– А ты, боярышня, не ходи за старого Морозова.
– И не пошла бы, да приказывают. Против отцовской воли не пойдешь!
– Где!.. Разве можно!
– А ты, Гавриловна, скажи Владимиру, чтобы он пришел со мной проститься.
– А куда ему прийти-то, жемчужина моя?
– Куда? Я и сама не знаю… В хоромы к нам прийти ему нельзя.
– Где!.. Твой батюшка прогнать велит боярича в три шеи.
– Как же быть? А поговорить с Владимиром мне надо бы.
– А я придумала, боярышня, где свиданьице тебе назначить с бояричем.
– Где? – живо спросила у мамки дочь Соковнина.
– В бане.
– Да ты, Гавриловна, видно, рехнулась!
– А что, жемчужина моя?
– Как же пойду я в баню одна ночной порой?
– Не одна пойдешь, а со мной, я провожу.
– Страшно…
– Чего?
– Быть в бане в полночный час.
– Да не одна ты будешь, а со мной и с бояричем и не в полночный час, а вечером.
– А все же, мамка, страшно.
– Ничуточки. Уж очень ты робка, жемчужина моя…
Причина, почему старуха Гавриловна так уговаривала Феню идти на свидание с бояричем Владимиром Пушкаревым – так звали возлюбленного Фени, – была такая: молодой боярич часто дарил Гавриловне деньги, до которых она была страстная охотница. Устроив свидание боярышни с Пушкаревым, она надеялась получить щедрую подачку. Сама по себе Гавриловна была не дурная старуха, но страсть к деньгам иногда заставляла ее делать дурные поступки.
Феня, как ни любила Пушкарева, но все-таки долго не решалась идти на свидание с ним в пустую баню. Но ей надо было поговорить с бояричем, проститься с ним, повидаться в последний раз…
Феня решилась идти.
Глава II
Зимний вечер. Мороз. Луна серебрит промерзлый снег.
В большом терему дворянина Прокофия Соковнина все спит глубоким сном.
Кругом могильная тишина, сторожевые псы – и те от лютого мороза забрались в свои конуры.
Вот по лестнице из сеней спустилась Феня, закутанная в атласную шубейку; за ней старуха Гавриловна.
Обе они стали тихо пробираться к бане.
Баня отстояла от терема на добрые полверсты и находилась на огороде; огород же Соковнина спускался к Москве-реке, а терем его расположен был на улице Варварке; за теремом шел большой, густой сад, а за садом уж огород.
Чтобы попасть в баню, надо было пройти весь двор и обогнуть сад.
В баню Соковнин в то время ходил редко, потому и дорога к ней тогда расчищалась от снега, только когда баня жарко натапливалась для боярина.
Феня и Гавриловна, направляясь к бане, поминутно увязали в снегу.
Старуха мамка ворчала и на мороз, и на снег, и на саму себя: зачем-де она в такое неурочное время, когда все добрые люди спят, по двору шляется, в снегу вязнет, свой нос старушечий морозит!
«Сама, старая дура, виновата, сама боярышню поманила на свидание… А все корысть меня одолела! Уж больно-то люблю я деньги, особенно новенькие… Так бы вот все и смотрела на деньги», – думала Гавриловна, увязая по пояс в снегу.
– Гавриловна, я вернусь, – останавливаясь, проговорила Феня.
– Зачем вернешься, когда к бане подошли?
– Ох, страшно!
– Да полно, жемчужина моя.
Баня на самом деле была близко, и корыстолюбивая старуха уже предвкушала то блаженство, когда получит от молодого боярича Пушкарева несколько серебряных монет.
Вдруг неожиданная встреча с боярином Соковниным разбила все ее мечты.