Страница 6 из 23
Впервые Кларенс изведал горечь пристрастного отношения. Это было тем горше, что он уже по-мальчишески боготворил чистую женщину с ясным лицом и добрым сердцем. Вероятно, мистер Пейтон это заметил и пришел к нему на выручку.
– А может быть, они лучше нас знают, в каких она надежных руках, – сказал он, ободряюще кивнув в сторону Кларенса. – К тому же, возможно, их, как и нас, обманули следы индейцев, и они могли свернуть в сторону.
Это предположение мгновенно напомнило Кларенсу то, что он видел, притаившись в траве. Сказать? Поверят ли ему или высмеют его в присутствии миссис Пейтон? Он поколебался и наконец решил отложить разговор до того времени, когда останется с глазу на глаз с ее мужем. Когда они поужинали и миссис Пейтон осчастливила Кларенса, позволив ему помочь ей убрать со стола и вымыть посуду, все уютно расселись перед палаткой у большого костра. У другого костра мужчины играли в карты и громко смеялись, но Кларенса уже не тянуло к ним. Ему было удивительно спокойно рядом с этой женщиной, излучавшей материнскую нежность, хотя и немного не по себе из-за того, что он умолчал про индейца.
– А Клаленс умеет говорить, – объявила Сюзи, нарушив короткое молчание своим звонким голосом. – Скажи им, Клаленс!
Смущенному Кларенсу пришлось объяснить, что этот дар отнюдь не простая способность говорить, а умение читать стихи, и собравшиеся стали вежливо уговаривать его выступить.
– Скажи им, Клаленс, про того мальчика, который стоял на горящей палубе и говорил: «Ах, где же он?» – попросила Сюзи, уютно устроившись на коленях у миссис Пейтон и рассматривая собственные голые коленки. – Это про одного мальчика, – объяснила она миссис Пейтон, – его отец ни за что не хотел остаться с ним на горящей палубе, хотя мальчик его и упрашивал: «Останься, отец, останься».
После этого ясного, вразумительного и совершенно исчерпывающего изложения «Касабьянки» миссис Хеман Кларенс начал декламировать. К сожалению, читая этот хрестоматийный текст, он показывал главным образом хорошую память и сопровождал чтение теми деревянными жестами, которым научил его школьный учитель. Он изобразил пламя, которое «ревело вокруг», описав вокруг себя рукой полную и правильную окружность; он заклинал своего отца, покойного адмирала Касабьянку, остаться, протянув вперед сложенные руки, словно ждал, что сейчас на него наденут наручники, хотя с огорчением сознавал, что сам никогда не видел и не чувствовал ничего подобного; он единым жестом показал, как его отец «упал, сраженный пулей», а «флаг реял» на мачте. И все же не столько декламация, сколько нечто иное, пробужденное ею в его живом воображении, порой заставляло его серые глаза блестеть, его детский голос дрожать, а губы, увы, не повиноваться. Порой, когда он забывал, что это только стихи, прерия и все вокруг словно уплывало в ночь, пылающий костер у его ног озарял его сиянием славы, и смутная преданность чему-то – он сам не знал чему – так овладевала им, что он проникновенным голосом передавал ее и, может быть, частицу собственного юношеского восторга своим слушателям, а когда, весь раскрасневшись, умолк, то с удивлением увидел, что картежники отошли от своего костра и собрались вокруг палатки.
Глава V
– Ты, Клаленс, мало говорил: «Останься, отец, останься», – заметила Сюзи критически. Потом, вдруг выпрямившись во весь рост на коленях у миссис Пейтон, затараторила: – А я умею танцевать. И петь. Могу сплясать «Веселую пирушку».
– А что это за веселая пирушка, деточка? – спросила миссис Пейтон.
– Вот сейчас увидите. Пустите-ка. – И Сюзи соскользнула на землю.
Выяснилось, что «Веселая пирушка» – нечто вроде обрядового африканского танца, который состоял из трех коротких прыжков сначала вправо, потом влево, при этом девочка приподнимала коротенькую юбочку, без конца переступала на носках неверными ножками, выставляя напоказ голые коленки, под журчащий аккомпанемент своего детского смеха. Награжденная бурными аплодисментами, маленькая артистка, едва дыша, но не сдаваясь, готова была снова ринуться в бой.
– Я и петь могу, – еле переводя дух, заявила она, видимо не желая, чтобы аплодисменты смолкли. – Да, петь. Ой, Клаленс, – жалобно сказала она, – что же мне спеть?
– «Бена-Громобоя».
– Ага. «Ты помнишь красотку Алерс, Бен-Громобой?» – начала Сюзи, не переводя дыхания и фальшивя. – «Она от улыбки твоей вся сияла и радости слезы лила…» – И, сдвинув брови, умоляющей скороговоркой: – А дальше как, Клаленс?
– «И от хмурого взгляда дрожала», – подсказал Кларенс.
– «И от хмурого взгляда дрожала!» – пискнула Сюзи. – А дальше забыла. Погодите! Я могу еще спеть…
– «Восславим Господа», – подсказал Кларенс.
– Ага. – Тут Сюзи, которая не пропускала ни одного молитвенного собрания ни дома, ни в дороге, почувствовала более твердую почву под ногами.
Тоненьким голоском, быстро, но в то же время не без чувства она начала: «Восславим Господа, источник благодати». В конце второй строфы перешептывания и смех стихли. А в середине третьей к пению присоединился бас самого азартного игрока в покер. Его мгновенно поддержал десяток громких голосов, и последнюю строчку пропел уже целый хор, в котором хриплые голоса кучеров и погонщиков слились с сопрано миссис Пейтон и детским голоском Сюзи. Гимн повторили снова и снова, с задумчивыми и отрешенными лицами, он вздымался и падал вместе с ночным ветром и дрожащим заревом костров, угасая в безбрежном таинстве темной прерии.
А потом наступило глубокое и неловкое молчание, и наконец все нехотя разошлись. Миссис Пейтон, прежде чем унести Сюзи, велела ей пожелать Кларенсу «спокойной ночи», и девочка небрежно поцеловала его, хотя эта необычная процедура несколько удивила их обоих, после чего Кларенс остался с мистером Пейтоном.
– А знаете, – сказал он робко, – я видел сегодня индейца.
Мистер Пейтон наклонился к нему.
– Индейца? Где? – спросил он быстро, с тем же недоверием, с каким выслушал фамилию Кларенса и рассказ об его отце.
Мальчик на миг пожалел, что заговорил об этом. Но все-таки со свойственным ему упрямством рассказал подробности. К счастью, наблюдательный от природы, он сумел точно описать, как выглядел индеец, и при этом так искренне выразил свое презрение к чужаку, что у жителя Дальнего Запада не осталось сомнений в его правдивости. Пейтон быстро куда-то ушел, но тотчас же вернулся с Гарри и еще одним мужчиной.
– Ты не ошибся? – спросил Пейтон ободряюще.
– Нет, сэр.
– Как и в том, что твой отец – полковник Брант и что он давно умер? – заметил Гарри с усмешкой.
Мальчик опустил глаза, полные слез.
– Я правду говорю, – сказал он упрямо.
– Хорошо, Кларенс, я тебе верю, – тихо сказал Пейтон. – Но почему же ты молчал до сих пор?
– Не хотел говорить при Сюзи и при… ней! – ответил мальчик, запнувшись.
– При ней?
– Да, сэр, при миссис Пейтон.
И Кларенс покраснел.
– Ишь ты! – сказал Гарри насмешливо. – До чего же мы деликатны, черт возьми!
– Довольно. Оставь его в покое, слышишь? – резко приказал Пейтон своему подчиненному. – Мальчик знает, что говорит. – И он обратился к Кларенсу: – Но как это индеец вас не заметил?
– Я сидел тихо, чтобы не разбудить Сюзи, – сказал Кларенс. – И потом… – Он замялся.
– Что потом?
– Он так следил за вами, что ему было не до меня, – набравшись духу, договорил мальчик.
– Это верно, – вмешался второй мужчина, как видно, человек опытный. – К тому же он был с наветренной стороны от мальчика и не мог учуять его запах. Это был один из их тыловых лазутчиков. Остальные зашли вперед, чтобы отрезать нам путь. А больше ты ничего не видел?
– Сперва я видел койота, – сказал Кларенс, совсем осмелев.
Гарри презрительно фыркнул в сторону.
– Погоди смеяться, – сказал мужчина. – Это тоже верный признак. Волк не пойдет туда, где был другой волк, а койот не последует за индейцами: ему нечем будет поживиться. И давно вы видели койота?