В дебрях Африки

XII

Это был самый большой переход; они ехали, с небольшим только перерывом, часов восемнадцать. Лишь настоящие верховые верблюды, с изрядным запасом воды в желудках, могут выдержать такой путь. Идрис не жалел их, так как действительно опасался погони. Он понимал, что погоня давно уже должна была быть в пути, и предполагал, что оба инженера находятся во главе ее и времени даром не теряют. Опасность грозила со стороны реки, так как не было сомнения, что сейчас же после похищения детей были разосланы телеграфные приказы во все прибрежные поселения, чтобы шейхи предпринимали рекогносцировки в глубь пустыни по обеим сторонам Нила и задерживали всех едущих на юг. Хамис утверждал, что правительство и инженеры, наверно, назначили большие награды тем, кто их поймает, и что поэтому пустыня, вероятно, полна жаждущими наживы добровольцами. Единственным средством против этого было бы свернуть как можно дальше на запад; но там лежал большой оазис Харте, куда тоже могли дойти телеграммы, а кроме того, если бы они отъехали слишком далеко от реки, у них не хватило бы воды и их ожидала бы смерть от жажды.

Нелегко было также и с провизией. В течение двух недель, предшествовавших похищению детей, бедуины, правда, заготовили в знакомых им хорошо скрытых местах запасы дурры, сухарей и фиников, но только на расстоянии четырех дней пути от Мединета. Идрис со страхом думал о том, что, когда не хватит провизии, придется послать людей для покупки припасов в прибрежные деревни; но тогда, вследствие усиленной бдительности и обещанных за открытие беглецов наград, посланные легко могут попасться в руки местным шейхам и выдать весь караван. Положение было действительно трудное, почти отчаянное, и для Идриса с каждым днем становилось все очевиднее, как безумно было задуманное предприятие.

«Лишь бы миновать Асуан! Лишь бы миновать Асуан!» – мысленно повторял он с тревогой и отчаянием в душе. Он не верил, правда, Хамису, который утверждал, будто войска Махди подходят уже к Асуану, потому что Стась отрицал это; а Идрис давно заметил, что белый «улед» знает больше их всех. Но он предполагал, что за первым водопадом, где племена более дики и менее подчинены влиянию англичан и египетского правительства, найдется больше тайных приверженцев пророка, которые окажут им помощь и доставят припасы и верблюдов. Но и до Асуана было еще, по расчетам бедуинов, около пяти дней пути, а между тем местность становилась чем дальше, все пустыннее, и с каждым привалом запасы провизии и корма для животных значительно уменьшались.

К счастью, они могли гнать верблюдов изо всех сил и мчаться с необычайной быстротой, так как зной не изнурял их. Правда, в полдень солнце грело довольно сильно, но воздух оставался все еще свежим, а ночи были так холодны, что Стась, с согласия Идриса, пересаживался на верблюда Нель, чтоб оберегать ее от простуды.

Но опасения Стася были напрасны. Дина, у которой глаз значительно поправился, с большой заботливостью ухаживала за своей питомицей. Мальчика даже удивило, что здоровье крошки не пострадало до сих пор и что весь путь, в течение которого они останавливались все реже и ненадолго, она переносила так же хорошо, как и он. Ее печаль, страх и слезы, которые она проливала, тоскуя по своем отце, не очень изнурили ее. Она немного, пожалуй, похудела, и светлое личико ее почернело от ветра, но во все остальные дни бешеной скачки она чувствовала значительно меньше усталости, чем вначале. Правда, Идрис предоставил ей наиболее легконосного верблюда, превосходно устроил седло, так что она могла спать в нем лежа. Но, главным образом, придавал ей сил переносить столько трудов и неудобств свежий воздух пустыни, которым она дышала день и ночь. Стась не только заботился о том, чтоб ей было удобнее, но умышленно окружал ее как бы благоговейным почетом, которого, при всей своей глубокой привязанности к маленькой сестричке, вовсе не питал к ней. Он заметил, что это действует на арабов, и они невольно проникаются убеждением, что везут нечто необычайно ценное, какую-то особенно важную пленницу, к которой надо относиться с чрезвычайной осторожностью. Идрис привык к этому еще в Мединете; а теперь и остальные обходились с ней, насколько могли, заботливо. Ей не жалели ни воды, ни фиников. Грубый и жестокий Гебр не осмелился бы теперь поднять на нее руку. Возможно, что этому способствовала и необычайная красота девочки: она производила впечатление не то гибкого цветка, не то кроткой птички, и обаянию этого маленького, хрупкого существа не могли противостоять даже дикие и неразвитые души арабов. Нередко, когда во время привала она подходила к пылающему костру из иерихонских роз или терновника и стояла, розовая от огня и серебристая от лунного света, – суданцы и бедуины не могли оторвать от нее глаз, и только причмокивали, по своему обыкновению, от восхищения и бормотали про себя: «Аллаллах!» или «Бисмиллах!»

Следующий после этого длинного перехода день доставил Стасю и Нель, ехавшим на этот раз вместе на одном верблюде, минуту приятного волнения. Тотчас после восхода солнца над пустыней навис светлый и прозрачный туман, который вскоре, однако, растаял. Потом, когда солнце поднялось выше, жара стала больше, чем в предыдущие дни. Когда верблюды останавливались, не чувствовалось ни малейшего дуновения: казалось, будто и воздух и пески лениво дремлют в тепле, тишине и солнечном свете. Караван очутился как раз в это время среди большой, однообразной равнины, не прерываемой кхорами. Вдруг детям представилось чудное зрелище. Целые кущи стройных пальм и деревьев, рощи мандаринов, белые дома, небольшая мечеть со стрельчатым минаретом, а внизу – стены, каменные ограды садов, – и все это представилось им так ясно и так близко, что казалось, будто через полчаса караван очутится в тени чудного оазиса.

– Что это? – воскликнул Стась. – Нель! Нель! Смотри!

Нель привстала и в первую минуту не могла произнести ни звука от изумления. Но немного погодя она стала хлопать в ладоши и кричать от радости:

– Мединет! К папочке! К папочке!

Стась даже побледнел от волнения.

– В самом деле… Может быть, это Харте… Нет! Это Мединет… Вот минарет, который мы видим всегда из окна! Вот ветряные колеса на колодцах…

Действительно, вдали сверкали высокие башенки американских колодцев с ветряными колесами, похожими на огромные белые звезды. На зеленом фоне деревьев они выделялись так отчетливо, что дальнозоркий глаз Стася мог различить красные лопасти их крыльев.

– Это Мединет!..

Стась знал и из книг и по рассказам, что в пустыне бывают часто миражи и что нередко путешественники видят оазисы, города, кущи деревьев и озера, которые представляют собой не что иное, как иллюзию, игру света и отражение действительных далеких предметов.

– Мираж! – промолвил про себя Стась.

Идрис между тем подъехал к нему и крикнул:

– Эй! Погоняй же верблюда! Видишь – Мединет!

Было ясно, что он шутит, и в голосе его так чувствовалась насмешка, что в душе мальчика исчезла последняя тень надежды, что перед ним был действительно Мединет.

И с грустью в душе он повернулся к Нель, чтоб рассеять и ее иллюзию, как вдруг произошло нечто такое, что привлекло всеобщее внимание в другую сторону.

Сначала показался бедуин, мчавшийся к ним изо всех сил, размахивая издали длинным арабским ружьем, которого перед тем не было ни у кого из людей каравана. Подъехав к Идрису, он обменялся с ним несколькими отрывистыми словами, после чего караван быстро свернул в глубь пустыни. Но прошло немного времени, как показался второй бедуин, ведя за собой на веревке жирную верблюдицу с седлом на горбе и кожаными мехами, свешивавшимися по бокам. Между ними опять произошел короткий разговор, из которого, однако, Стась ничего не мог уловить. Караван мчался что было силы на запад и остановился лишь тогда, когда набрел на узкий кхор, полный раскиданных в диком беспорядке скал, обломков и впадин. Одна из них была настолько просторна, что суданцы спрятали туда людей и верблюдов. Хотя Стась приблизительно догадывался, что произошло, однако лег рядом с Идрисом и притворился спящим, рассчитывая, что арабы, обменивавшиеся до сих пор лишь несколькими словами о случившемся, начнут разговаривать теперь об этом друг с другом подробнее. Расчет не обманул его. Насыпав корму верблюдам, бедуины и суданцы вместе с Хамисом собрались на совет.