В дебрях Африки

Душу Стася наполнило чувство глубокого умиления. Он сознавал себя опекуном, старшим братом и единственным в эту минуту защитником Нель и почувствовал, что ужасно любит эту маленькую сестренку, гораздо больше, чем раньше. Он ведь любил ее и в Порт-Саиде, но считал ее «пузырем», и ему никогда не приходило в голову, например, желая ей «доброй ночи», поцеловать у нее ручку. Если бы кто-нибудь подсказал ему подобную мысль, он счел бы, что это унизительно для достоинства молодого человека, которому исполнилось тринадцать лет. Но теперь общее несчастье разбудило в нем дремавшую нежность, и он поцеловал у нее не одну, а обе ручки.

Улегшись спать, он продолжал думать о ней и решил во что бы то ни стало совершить какой-нибудь необыкновенный подвиг и непременно вырвать ее из плена. Он готов был перенести какие угодно пытки и даже смерть (с маленьким только, скрытым в самой глубине души желанием: чтоб от пыток не было очень больно, а смерть чтоб на самом деле не была настоящей, «всамделишной» смертью, а так только, «как будто бы» настоящей, а то ведь иначе он не мог бы видеть счастья освобожденной Нель). Он стал обдумывать самые геройские способы спасения, но сонные мысли стали у него путаться: с минуту ему казалось, будто их засыпают целые тучи песку; потом будто все верблюды лезут ему в голову. Наконец он уснул.

Арабы, накормив верблюдов, утомленные борьбой с ураганом, тоже заснули крепким сном. Костры погасли; в пещере воцарился мрак. Вскоре послышался храп людей, а снаружи доносился плеск ливня и шум воды, разбивавшейся о камни на дне кхора. Так протекала ночь.

На рассвете ощущение холода заставило Стася очнуться от крепкого сна. Оказалось, что вода, собравшаяся в углублении на вершине скалы, проникая медленно, капля за каплей, через какую-то щель в своде пещеры, стала, наконец, капать ему на голову. Мальчик уселся на войлоке и несколько минут боролся со сном, не будучи в состоянии сообразить, где он и что с ним.

Но вскоре сознание действительности вернулось к нему.

«А, – подумал он, – вчера был ураган… а мы в плену… А это – пещера, куда мы спаслись от дождя».

И он стал озираться кругом. Прежде всего он заметил с удивлением, что дождь прошел и что в пещере совсем не темно, так как в нее проникали лучи месяца, склонявшегося уже к закату и стоявшего низко на небосклоне. Бледное его сияние позволяло видеть всю внутренность широкой, но плоской пещеры. Стась мог ясно разглядеть лежавших рядом арабов, а у противоположной стены – белое платьице Нель, спавшей с Диной.

Сильный порыв нежности опять охватил его сердце.

«Спит Нель, спит… – прошептал он про себя. – А я не сплю и… я во что бы то ни стало должен спасти ее».

Взглянув на арабов, он мысленно прибавил: «У, разбойники!.. Я бы всех вас…»

Вдруг он вздрогнул.

Взор его упал на кожаный футляр, в котором находился штуцер, подаренный ему в сочельник, и на коробку с патронами, лежавшую между ним и Хамисом так близко, что достаточно было протянуть руку.

Сердце начало стучать у него, точно молот. Если бы он мог завладеть ружьем и патронами, он стал бы господином положения.

Мысли ожесточенно боролись в его душе. Ради себя он не решился бы убить четверых. Но тут дело касается Нель, ее защиты, ее спасения и жизни; она ведь не вынесет всех предстоящих страданий и, наверно, умрет или в пути, или среди дикарей и остервенелых дервишей. Можно ли колебаться в таком положении?

«Ради Нель! Ради Нель!..»

Вдруг новая мысль мелькнула у него в голове.

А что, если не убивать людей и перестрелять верблюдов? Жаль ни в чем не повинных животных, правда, но что же делать? Если бы ему удалось убить четырех или, еще лучше, пять верблюдов, то ехать дальше стало бы невозможно. Тогда он обещает Идрису и Гебру от имени обоих отцов безнаказанность и даже денежную награду – и… им не останется ничего другого, как вернуться.

Ну а если они не дадут ему времени на эти обещания и убьют его в первом порыве злобы?

Нет, дать время и выслушать его они должны, потому что с ружьем в руках он сможет удержать их на почтительной дистанции, пока не скажет всего. А когда он скажет, они поймут, что единственное спасение для них – это подчиниться. Тогда он возьмет караван под свое начало и поведет его прямо к Баар-Юссефу и к Нилу. Правда, сейчас они довольно далеко оттуда, пожалуй, на расстоянии дня или двух пути, так как арабы из осторожности значительно свернули в глубь пустыни. Но это не беда: несколько верблюдов ведь останется, и на одном из них поедет Нель.

Стась стал внимательно разглядывать арабов. Все спали крепко, изнуренные страшной усталостью; но ночь близилась к концу, и они могли скоро проснуться. Надо было действовать не откладывая в долгий ящик. Овладеть коробкой с патронами не представляло труда, так как она лежала тут же, рядом. Труднее было овладеть ружьем, которое Хамис положил рядом с собой, с другой стороны.

Вот Стась высунул из отверстия голову, вот туловище его уже снаружи, – как вдруг случилось нечто такое, от чего кровь застыла у него в жилах.

Среди глубокой тишины пронесся как гром радостный лай Саба, наполнил все ущелье и разбудил спавшее в нем эхо. Арабы вскочили со сна, как один человек, и первым предметом, который поразил их сонный взор, был Стась с футляром в одной руке и коробкой патронов в другой.

– Ах, Саба, что ты наделал!

Все в один миг набросились со страшным криком на Стася, в одно мгновение вырвали у него из рук ружье и патроны и, повалив его на землю, связали ему веревками руки и ноги, нанося ему удары руками и ногами, пока, наконец, Идрис не отогнал их, опасаясь за жизнь мальчика. Лишь немного успокоившись, они стали перекидываться отрывистыми словами, как люди, над которыми нависла страшная опасность и которых спас только случай.

– Это настоящий дьявол! – воскликнул Идрис, с лицом, побелевшим от испуга и волнения.

– Он бы всех нас перестрелял, как диких гусей, – добавил Гебр.

– О, если бы не эта собака!

– Аллах послал нам ее!

– А вы хотели ее убить! – сказал Хамис.

– Теперь ее никто не тронет.

– Теперь у нее всегда будут кости и вода.

– Аллах! Аллах! – повторил Идрис, не будучи в состоянии успокоиться. – Смерть так и носится над нами. Уф!

И он посмотрел на лежавшего Стася с ненавистью, но вместе с тем с каким-то недоумением и ужасом: как это один этот мальчик мог стать причиной их гибели?

– Клянусь пророком! – заметил один из бедуинов. – Надо же что-нибудь сделать, чтоб этот иблисов сын не мог свернуть нам шею. Это за нашу вину перед Махди, что мы не убили змею! Что вы думаете с ним теперь сделать?

– Надо отрезать ему правую руку, – закричал Гебр.

Бедуины ничего не ответили, но Идрис не хотел согласиться на это. Он подумал, что если бы их настигла погоня, наказание было бы еще страшнее, когда увидели бы искалеченного мальчика. Да к тому же кто бы мог поручиться, что Стась не умрет после такой операции. А в таком случае для обмена на Фатьму и ее детей осталась бы только Нель.

И когда Гебр вынул нож, желая привести в исполнение свою угрозу, Идрис схватил его за локоть и удержал.

– Нет, – сказал он. – Стыдно было бы для пяти воинов Махди так бояться одного христианского щенка, чтоб отрезать ему руки. Мы будем связывать его на ночь; а за то, что он хотел сейчас сделать, он получит десять ударов корбачом.

Гебр хотел тотчас же исполнить приговор, но Идрис опять оттолкнул его и приказал бить одному из бедуинов, шепнув ему на ухо, чтоб он бил не очень больно. Так как Хамис, – может быть, вследствие своей прежней службы у инженеров, а может быть, по какой-нибудь другой причине, – не хотел ни во что вмешиваться, то другой бедуин повернул Стася спиной кверху, и наказание должно было уже начаться, но этому помешало неожиданное препятствие.

У входа в пещеру появилась Нель, а с нею Саба.

Занятая своим любимцем, который, вбежав в пещеру, тотчас же бросился к ее ножкам, она, правда, слышала крики арабов, но так как в Египте и арабы и бедуины кричат при каждом удобном и неудобном случае так, точно хотят перерезать друг друга, то она не обращала на это внимания. И только когда она позвала Стася и не получила от него ответа, она вышла посмотреть, не сидит ли он уже на верблюде, и с ужасом увидела при первых лучах утреннего солнца Стася, лежащего на земле, а над ним бедуина с корбачом в руке. Она громко закричала и стала топать ножками, а когда бедуин, не обращая на нее внимания, нанес первый удар, она бросилась вперед и закрыла собой мальчика.