Страница 1 из 24
Игорь Валерьевич Ноздрин
Фернандо Магеллан
Книга 2
© И. Ноздрин, 2005
Глава I
Зимние хлопоты
В маленькой мастерской, устроенной в сотни шагов от воды на каменистом берегу, стучали молотки, всхлипывала пила, звонко пело железо. В тесном дымном срубе, с дырами-окнами, крытыми мутными волнистыми стеклами, с раннего утра возились люди. Чумазые юнги раздували мехи горна, гремели задвижками вытяжной трубы. Желтые искры вырывались из печи, сыпались в стороны, летели на грязный пол, затухали на сквозняке. Распахнутая настежь и подпертая валуном, обитая парусиной дверь выпускала наружу скапливающиеся под потолком клубы дыма. От чада и копоти слезились глаза, чесалось в носу текли сопли. Промерзшие моряки тянулись к теплу, искали случая помочь кузнецам поднести из-под навеса дрова, придержать доски плотникам, работавшим за грубо сколоченными верстаками в дальнем углу от наковальни.
Потный, румяный нормандец с «Сант-Яго» Ричард Фодис неторопливо строгал длинную узкую доску. Отросшие до плеч русые волосы, схваченные засаленной тесемкой вокруг головы, колыхались, вторили движениям большого здорового тела. Зажав веснушчатыми лапами рубанок, утонувший в огромных ладонях, медлительный и неразговорчивый Фодис с удовольствием делал привычную работу, добродушно поглядывал на больного священника.
В драной рясе, с непокрытой головой и голыми ногами, жалко поджав тощие коленки, Антоний сидел на куче ароматных стружек, пахнувших свежестью расколотого дерева. Раскрыв единственную сохранившуюся у него ценность – Библию, францисканец водил по цветным строчкам тонким пальцем со сломанным ногтем, шевелил синими бескровными губами, читал вслух срывающимся голоском, хрипел и кашлял в кулачок, чтобы слюни не падали на страницы:
Вьющаяся стружка змейкой ускользала из-под рук плотника. Ему казалось, будто дереву больно и оно зашевелится под серебристым ножом, сморщится, всплакнет глазами-сучками. Он потянул носом, почувствовал запах парного молока, сосновой смолы. Усталые глаза Фодиса удивленно расширились, в них заплясали бесенята-огоньки пламени печи, гудевшей ровно и сыто. Шумно раздувая ноздри, он глубоко вздохнул, поискал кувшин с молоком, но спохватился, – отер ладонью лоб, почесал белесые волосики на груди, поправил доску. Антоний шелестел пожелтевшими страницами:
– Это написано обо мне, – решил монах.
– Какие у вас грехи? – не удержался Фодис.
Антоний вздрогнул, будто очнулся от сна, посмотрел на плотника затуманенным взглядом, словно видел его вдали на рыхлом сыром снегу.
– Если вы грешны, как же нам жить, надеяться на Царство Божие? – с трудом подбирая слова, спросил нормандец. – На вас нет и сотой доли грехов простого матроса.
– Болит, – поморщился францисканец, – вот здесь. – Он коснулся груди, закашлял. – На душе гадко.
– Это от простуды, а не от грехов, – подсел к нему плотник.
Куча стружек разом опустилась, Антоний скатился на пол. Фодис легко подхватил его, притянул к себе.
– Разве можно ходить в такой рясе? – укоризненно произнес он, брезгливо разглядывая рванье. – Босиком по снегу… Неужели у вас нет теплой одежды?
– Я все роздал, – простодушно ответил капеллан. – Так ходил святой Франциск. Я буду, как он, пока не замолю грехи.
– У вас нет их, – повторил плотник.
– Нет праведника без греха, – покачал головой Антоний, – на мне чужие грехи. Бог избрал меня агнцем-искупителем.
– Я сделаю вам сандалии на деревянной подошве, – пообещал Фодис.
– Спасибо, Ричард, – воспротивился Антоний, – я не должен думать о теле. Надо молиться за колодников, за сорок человек, работающих в цепях.
– Адмирал позаботится о них: он заковал бунтарей, он и снимет кандалы. Пусть радуются, что живыми остались, поплывут в теплые моря, а не умрут на проклятом берегу вдали от родины.
– Он бьет их палкой по головам! – пожаловался священник. – Приказывает приводить по одному и бьет, бьет…
– Что делать с мятежниками, отказывающимися собирать хворост, возить воду на корабли? Сегодня один не пойдет, завтра – взбунтуются десятки!
– Нельзя истязать людей. Они созданы по образу и подобию Божию. Я сейчас прочитаю тебе… – он начал рыться в Библии.
– Сами виноваты, – равнодушно заметил Фодис. – Офицеры насильно не вербовали дураков.
– Это моя вина! – Антоний резко захлопнул книгу— Я не нашел нужные слова, не удержал от кровопролития. Бог послал меня для мира, а я посеял вражду. Нет мне прощения, пока люди не помирятся.
– Таким путем вы ничего не измените, – усомнился плотник, – не дотянете до весны, умрете от грудницы. Вон как дыхалка бухает, будто Маэстро Педро из пушки палит. Слабое у вас сердце, мышца у него тоненькая. Вас бы в Нормандию на молоко… – Фодис шумно вдохнул смолистый воздух, прикрыл покрасневшие глаза. – Дымом пахнет, – определил он, – столярной лавкой, очагом, кожей. – Немного помедлил и нехотя добавил: – Бог накажет виновного за людские мучения.
– Не надо наказывать, – перекрестился Антоний. – Я искуплю.
– Убивать себя – грех! – напомнил Фодис— Это от премудрости. Старый еврей сказал: «Большие знания углубляют скорбь!» Вы много читаете, поэтому душа болит.
Монах подхватил: