Страница 13 из 25
Тот хотел отчитать толмача за искажение своей речи, но не успел. На палубу из пироги подняли поднос с жасминовыми и апельсиновыми цветами, посреди которого возвышался кувшин с маленькими стаканчиками. Прислужники старейшин наполнили их чистой прозрачной жидкостью, поднесли Карвальо и офицерам.
– Что это? – не понял Жуан. – Пальмовое вино?
– Рисовая водка, – объяснил мавр-судовладелец.
– Ты же говорил, будто они чтят Магомета?! – не поверил Карвальо.
– Коран запрещает крепкие напитки, но на острове забыли некоторые правила поведения.
– Ух, как жжет! – хлебнул из поднесенного стаканчика Баррутиа и часто с непривычки стал глотать слюну. – Походит на неразбавленный французский коньяк.
– Цветы, чтобы занюхать? – опустошив стакан, спросил Альбо.
– Они – символ мира и добрых помыслов, – пояснил мавр.
– Крепкий настой, – поперхнулся Жуан, – наше вино лучше.
– Как оно называется? – выведывал Пигафетта, собираясь испробовать вкус подарка.
– Арака, – четко произнес мавр, отказываясь от протянутого слугою стаканчика.
– Арака, – довольно закивали головами посланники Сирипады. – Арака! – и они причмокнули губами.
Меж тем кое-кто из моряков успел отведать по второму стаканчику.
– Посмотри, Антонио, она совсем не имеет цвета, прозрачна, как вода! – восхищался повеселевший писарь. – Внутри тела тепло и приятно.
– Надо больше выменять рисовой водки, она спасет от недугов, – кто-то советовал капитану.
– Налейте мне еще! – просил другой.
Опьяневшие офицеры забыли о важности момента, шумно обсуждали достоинства напитка. Довольные ходом переговоров послы сидели вперемешку с ними на ковре, размахивали руками, лезли обниматься. Каждый требовал у толмача перевести своему соседу слова восхищения нахлынувшей любви.
Матросы и солдаты с завистью глядела на офицеров. Маленький Хуан Карвальо пытался прошмыгнуть мимо стражников, охранявших лестницу с палубы на корму. Рядовым членам экспедиции достались только фрукты да опалявший небо бетель. Они подражали гостям, жевали его, плевали за борт красную слюну. То не кровь сочилась из десен, – сок острой приправы жег язык, раздражал горло.
– На ваших судах много рабов? – поинтересовался тучный посол с серебристой курчавой бородкой, спускавшейся на белое шелковое платье.
Он лениво поднял руку и жирным коротким пальцем, украшенным грубым массивным золотым перстнем, указал в сторону мальчика, уговаривавшего солдата пропустить его к отцу.
– В нашей стране нет рабства среди христиан, – гордо произнес Карвальо, сидевший рядом с ним. Он захмелел и спустился с трона на ковер. – Мы все свободны.
– Он тоже? – мавр разглядывал полуголого, как гребцы в пироге, Хуана.
– Это мой сын. – Жуан расплылся в улыбке и сделал знак Эрнандесу пропустить подростка к островитянам.
– Ваш сын? – изумился старик.
– Да, – с досадой сказал португалец, только сейчас заметив, что парнишка не переоделся и приближается к ним в стареньких рваных штанишках. – Я сделал его юнгой, велел выполнять самую грязную работу, – Жуан попытался оправдать неопрятный вид сына.
– За что? – пожалел мальчика старейшина.
– У нас принято детям вельмож начинать службу простыми матросами, – соврал Жуан.
– У него огрубеет ум, он не научится повелевать, – заметил посол. Юнга звонко пересчитал босыми пятками ступеньки, подскочил к ковру. Черные глазенки шарили по пустым кувшинам и чашкам.
– О, Дева Мария, на кого ты похож! – упрекнул сына Карвальо. – Я велел тебе надеть парадный костюм! Ты бы хоть штаны переменил…
– В этих удобнее, – не смутился Хуан, потянувшийся за цветами на блюде. – Их едят? – понюхал жасмин, откинул в сторону, схватил кружку.
– Поклонись гостю, – велел Жуан, отбирая водку.
Старик с улыбкой наблюдал за обоими.
– Храни вас Господь, – протараторил Хуан, сложив руки, как благословляет Антоний.
– Ты хочешь стать великим воином, подобным отцу? – мавр протянул ему апельсин.
– Я буду капитаном, – заявил Хуан, выхватил фрукт и посмотрел, не осталось ли еще чего-нибудь вкусного.
– Достойный ответ, – похвалил старик, стараясь найти ему завалявшееся лакомство, но ничего не обнаружил. – Я велю посадить тебя на боевого слона, провести через весь город, – пообещал туземец.
– Когда? – спросил Хуан, не понимая, хорошо это или плохо.
– Когда отец приплывет с тобой на берег.
– У… – разочарованно протянул мальчик, – папа не выходит на островах.
– Почему?
– Чтобы дикари не убили его, как сеньора Магеллана.
– Иди посмотри, что привезли на альмади! – прервал беседу Карвальо.
– Все уже подняли на палубу, – заупрямился сын.
– Ступай, не мешай нам! – жестче попросил отец.
– Это дорогое платье? – Хуан дотронулся до шелкового покрова Карвальо. – Это он тебе подарил?
– Что ему надо? – старик обратился к толмачу.
– Понравился ваш подарок, – вежливо ответил Пигафетта.
Прогнав сына, Карвальо облегченно вздохнул, хотел усесться в пустующее кресло, но почувствовал позади себя чье-то присутствие. Он резко обернулся – владелец джонки терпеливо ждал конца разговора с послом.
– Чего тебе? – недовольно проворчал капитан.
– Настало время выполнить обещание, – поклонился старик.
– Какое?
– Вы дали слово выпустить на свободу пленников и вернуть лодку. Вы обещали…
– Не сейчас… – отмахнулся капитан.
– Каждый день плена подобен году лишений, – мавр опустил голову, спрятал лицо от гнева Карвальо. Узкая спина устало сгорбилась, будто он уже прожил эти годы страданий. – Слава правителя в щедрых деяниях, – добавил он, не поднимая чалмы.
– Баррутиа! – позвал командующий братавшегося с островитянином писаря. – Верни ему джонку, освободи заложников, пусть убирается на все четыре стороны! А если попросит возмещения ущерба и плату за услуги – гони в шею! Пускай благодарит Аллаха, что мы не утопили их на Палаване.
Через полчаса утомленные гости покинули корабль. На прощание они обнялись с офицерами, пообещали сообщить властителю о желании короля Испании заключить с ним союз.
«Беспредельна сила мудрого Сирипады, – послы воздевали руки к небу, – слава его летит быстрее птицы, коль даже король неведомой страны услышал о нем, предложил свою дружбу!»
Прошел день, второй, третий. Корабли одиноко покачивались на рейде, дожидались позволения князька начать торговлю. Многочисленные лодки, вдоль и поперек пересекавшие гавань, сторонились эскадры, чтобы не навлечь гнева властей. Привезенным курам свернули головы, козам перерезали горла, а новых продуктов не было. Доедали старые запасы, экономили. Собирали с небес питьевую воду, даруемую Господом один, а то и два раза в день, после изматывающей жары или душной тропической ночи. Жадно глотали мутную серую жидкость, не успевшую отстояться в бочонках. От голода и скуки ловили на обманку рыбу. Сутки удлинились вдвое, солнце замедлило ход, песок в часах отсырел, чуть сыпался в смежную колбу. Тени прилипли к расплавленной смоле палуб. Невыносимо томные ночи, зацепившиеся за кроны пальм и увязнувшие в непроходимых джунглях, мучили до рассвета. Юнги звонко отбивали склянки, сзывали народ на утренние и вечерние молитвы, ставшие единственным развлечением на задремавших судах.
Первые дни много спали, отдыхали за прошлые недели, копили силы впрок. Затем пришла бессонница с глухими разговорами, молитвами, ссорами. Спорили из-за места на палубе, где можно лежать не потревоженным, где не пройдут по телу ногами, не свалится на голову лопнувшая снасть. Ругались из-за выигрыша в кости, а то и просто от безделья, когда нервы напряжены ожиданием.
Честно говоря, дела не исчезли и заботы прибавились. Гроза изрядно потрепала «Викторию», но для ремонта требовалось высадиться на острове в укромном месте, запастись хорошей смолой, вытащить каравеллу на песок, просушить, проконопатить, обдать дымом кишевший насекомыми матросский кубрик. Да и у офицеров в каютах было не лучше.