Страница 5 из 6
– Курей сменщику оставили, а крупную скотину распродать успели по-быстрому. Думаю, на первое обзаведение хватит, – со значением закончил Гена, и настал черёд Борису Петровичу речь держать.
– И теперь, значит, в Берёзовке обживаться будете? Ну-ну. Домик какой-никакой родня вам, конечно, укажет, там это не проблема, даже хозяев искать не придётся: заходи и живи! Газа, правда, нет и электричество отрезано, но, я так думаю, начального капитала вам хватит, чтобы к электричеству подключиться и кур с десяток себе завести. Остальное придётся на хлеб-соль, на школьное обмундирование дочке приберечь. Помереть вам родня не даст, надеюсь, но будущее ваше представляется мне туманным и серым. О причине переезда соврать как-нибудь так не сумеете, на бирже разговаривать с вами не станут, пособии-рапсодии, как добровольные переселенцы, забудьте – и что в остатке?
– Ну, подвернётся же какая-нибудь работёнка.
– Не подвернётся, – заверил Борис Петрович. – Никакой там работы никому в целой округе никогда уже не будет: земли занял синдикат, наезжают сезонно отряды, да и сеют-то, в основном, семечку. Разве что тебе, Геннадий, на какую-нибудь дальнюю стройку податься, к узбекам в подручные. Некоторые наши подались, но как сгинули.
Ещё какое-то время нагонял он жути попутчикам, но ближе к Берёзовке дорога совсем разладилась, и пришлось поберечь хоть язык на ухабах.
Домой Борис Петрович возвратился на закате с привычным ощущением толково и прибыльно прожитого дня. Он уже запирал гаражные ворота, как вспомнил вдруг о Маше Косолаповой. Можно было, конечно, сейчас же доехать и доложить вкратце обстановку в городе, но неясные предварительные соображения следовало обмозговать детально и не спеша. Главное, совсем не известно, как её увалень в городе приживётся.
* * *
На зарядку телефон запросился часа за два до побудки. Сначала его курлыканье совпадало с аккордами воинского храпа и приступами сонных бабьих лепетаний, но скоро метрические сигналы стали попадать в мертвецкие паузы живой человеческой музыки, и Мозговой их услышал. Протянул руку, поднёс телефон к правому глазу и разглядел задачку по теме совершенно иррациональных чисел – 04:13. Сулфайет-твою-тамару! Вот же что он должен был сделать сразу, как вернулся вчера с маршрута. Да, и плюс отбриться – напомнила зазвеневшая под ногтями щетина. Теперь надо было тащить журавля на зарядку. «Хорошо ещё, что не пьём, подшитки», – сформулировал Мозговой, оглядев спящую подругу. Вразрез с жалкенькими постанываниями, лицо Веры Васильевны изображало обличительную непреклонность. Прореженные брови её сурово сходились к берегам довольно глубокой складки поперечной мысли на переносице. «Тебя не разжалуют, Мозговой, теперь тебя точно посадят», – раз десять повторила жена за один только вчерашний вечер, и это было далеко за пределами его понимания. Ну, если ты сама живёшь с маршрута, кормишь дочь, ботана-зятя и внука Стёпку, то почему ты не можешь хотя бы помолчать, если уж окончательно заблудились нужные слова в фиолетовых облаках твой химзавивки?
Мозговой пристроил телефон на зарядку и отправился будить унитаз. Потом у него защипали костяшки правого кулака под струёй холодной воды, и он наконец проснулся. Не вовремя, но окончательно. И пошёл курить на воздух.
Лоджия смотрела на запад и была ещё по-ночному темна. Когда-то ему нравилось, покуривая тут, как бы грустить о родном далёком приволжском крае, потом – посылать сигналы таким же одиноким курильщикам из противоположного дома, таким же кускам, ожидающим, может быть, последнего в своей жизни приказа, а сейчас чем прикажешь украсить момент?
Но того папарацу он разукрасил, конечно, от души. Мозговой погладил саднящий кулак. Мог быть доволен – форму не растерял, но беспокойство не отпускало. Неужто конец маршруту? Два года отрабатывали, и теперь сливаться из-за какого-то кретина-контрактника? Да и не кретины они вовсе. Нарушить приказ и договор, оставить пост, тайно подобраться на разгрузку контры и всё зафоткать – это или приуготовления к шантажу, или чей-то проплаченный заказ. Правильно он вчера сказал командиру: «Подумай, Альбертыч, кого мы обошли невзначай в порту».
На мосту, на своём участке, он мог бы вполне обойтись одним бойцом. Но этот один дембельнулся накануне открытия маршрута, и оставить его не было никакой возможности – кусков уже погнали из армии. На сержанта-контрактника Костик Косолапов никак не тянул, и пришлось его отпустить. От сердца оторвать. И передать привет родным – недосягаемым теперь – полям и взвесям.
Начав думать о спасительном в данном случае кретинизме выдающегося землячка, Мозговой душевно успокоился, вскоре телесно оживился, а загасив второй окурок, потянулся с ухмылкой и пошёл досыпать.
Планчик на день был готов. Первое, ни под каким видом не выяснять у контрактников, какая доля с маршрута уймёт их нездоровую любознательность, а второе – лично повзводно перешерстить срочный состав. Не может быть, чтобы у Костика совсем перевелись братья по разуму.
Улица Линейная
Проснулся он от того, что примерещилась вдруг неопрятная птица, и сделалось тесно – не тяжело – коротковато дышать: будто вся она – слезящиеся мутные глазки, грязное покоцанное перо, засранное засохшее подхвостье – упала ему на грудь и принялась деловито огребаться. «Кыш!» – выдохнул Костя и широко открыл глаза.
С груди его тут же спрыгнул иссиня-серый кот (или кошка – наверняка он так и не узнал, а расу эту недолюбливал одинаково с голубиной) и исчез в правом тёмном углу, брякнул чем-то уже за перегородкой.
Одевшись, Костя выглянул во дворик и слегка успокоился: всё говорило за то, что утро ещё не разгулялось. Смахнув остаток ночной закуски, он натянул подарочные штаны, ботинки и шляпенцию, надел свою клетчатую рубаху навыпуск, потом заглянул в укромное заведение в саду-огороде и прямо от него начал прополку. Не пощадил и едва распустившиеся мальвы, видя, что не по месту и не по чину выструнились они в огороде хозяев, а возраставшие снопы сорняка решил таскать за ворота: приметил он там и короба мусорные, и плетистый огородный хлам в общей куче.
Он уже в третий раз возвращался с мусорки, когда на высоком крыльце появилась тётка Анна Петровна.
– Драсти, – сказал Костя, остановившись перед её тапками.
– Здравствуй, сынок. Эт тебе сам, что ли, приказал огород выполоть?
– Ну, – сказал он на всякий случай.
– Там чаёк ещё горячий, попей, – сказала тётка, и тапки повернулись в обратную сторону. – Делай, что хошь, а я приляжу пойду.
Костя постоял минуту и пошёл зачищать огород. На двух грядках росли неизвестные ему бледно-зелёные лопушки, их он пропалывал особенно долго, вытаскивая просянку и ширицу. И повсюду хозяйничала берёзка. Подобравшись к корням, Костя снимал плети, как рыбак сеть, и сматывал их в комок.
Огород надо было полить, но солнце уже вознеслось над макушкой, и он не решился без хозяев – вечером не поздно будет. Без спроса нацедил два ведра воды почище из ржавой ёмкости и влил их в бачок душевой – для себя чисто. И на этом время остановилось.
Он полежал в ночлежке, посидел под стеной в укорачивающейся тени, сходил в огород поискать хоть гороха, которым у них с матерью были засеяны все углы во дворе и межи, а не найдя ничего существенно съедобного, почувствовал, что начинает голодать.
Дома такого никогда не случалось. Сам он получал исключительно наличными, но при этом мог зайти в десяток дворов и отобедать незасчётным авансом, а мать обшивала нескольких бабушек, убиралась у них и брала продуктами. Кроме картошки и солений, у них водились: неочищенные пшено и гречка, которые мешками выдавали на два земельных пая, куриные яйца, тыква и кабачки, а последнюю корову мать успела продать живьём за большие деньги – десять или двенадцать тысяч. Да и не шло Косте молоко. До армии мог трёхлитровую банку осадить в два приёма, а перед самым призывом что-то в нём самом переключилось, и от одной кружки начинались рези в животе и беготня. Наконец он решил, что слоняться дальше нечего, и пошёл доставать из военника деньги: надо было покупать хлеб, а лучше сразу сухари, если тут продаются. На сухарях он, как робинзон, мог протянуть долго.