Страница 16 из 17
V
Родная земля
ppp
Он на своей родной земле,
Его зовут… Вэл Дарти[41].
Такого рода чувство испытывал Вэл Дарти на сороковом году своей жизни, когда он в тот же четверг рано поутру выходил из старинного дома, купленного им на северных склонах сэссекских Меловых гор. Направлялся он в Ньюмаркет, где был в последний раз осенью 1899 года, когда удрал из Оксфорда на скачки. Он остановился в дверях поцеловать на прощание жену и засунуть в карман бутылку портвейна.
– Не перетруждай ногу, Вэл, и не играй слишком рьяно.
Ее грудь прижалась к его груди, глаза глядели в его глаза, и Вэл чувствовал, что и нога его и карман в безопасности. Он не должен зарываться: Холли всегда права, у нее врожденное чувство меры. Других это могло удивлять, но Вэл не видел ничего странного в том, что он, хоть и был наполовину Дарти, в течение двадцати лет сохранял нерушимую верность своей троюродной сестре с того дня, как романтически женился на ней в Южной Африке, в разгар войны; и, сохраняя верность, не испытывал скуки, не считал, что приносит жертву: Холли была такая живая, так всегда лукаво опережала его в смене настроений. Будучи в кровном родстве, они решили, – вернее, Холли решила – не заводить детей, и она хоть и поблекла немного, но все же сохранила свою внешность, свою гибкость, тон своих темных волос. Вэла больше всего восхищало, что она живет своей собственной жизнью, направляя при этом и его жизнь и с каждым годом совершенствуясь в верховой езде. Она не забросила музыку, очень много читала – романы, стихи, всякую всячину. Там, на их ферме в Южной Африке, она замечательно ухаживала за больными – за чернокожими женщинами и их ребятишками. Она по-настоящему умна, но не выставляет этого напоказ, не важничает. Не отличаясь особой скромностью, Вэл, однако, пришел к сознанию, что Холли выше его, и он ей с легким сердцем прощал это – большая уступка со стороны мужчины. Следует также отметить, что, когда бы он ни смотрел на нее, Холли всегда это знала, она же часто смотрела на него, когда он этого не замечал.
Он поцеловал ее на крыльце, потому что не должен был целовать ее на платформе, хотя она провожала его на станцию, чтобы отвести назад машину. Загорев и покрывшись морщинами под жарким солнцем колоний и в борьбе с постоянным коварством лошадей, связанный своей ногой, поврежденной в бурской войне (и, может быть, спасшей ему жизнь в мировой войне), Вэл, однако, мало изменился со времени своего сватовства – та же была у него открытая, пленительная улыбка, только ресницы стали, пожалуй, еще темнее и гуще, но так же мерцали сквозь них светло-серые глаза, да веснушки выступали резче, да волосы на висках начали седеть. Он производил впечатление человека, долго жившего в солнечном климате деятельной жизнью лошадника.
Резко повернув машину на выезде из парка, он сказал:
– Когда приезжает маленький Джон?
– Сегодня.
– Тебе ничего не нужно для него? Я могу привезти в субботу.
– Ничего не нужно; но, может быть, ты приедешь одним поездом с Флер – в час сорок?
Вэл пустил «форд» галопом – он все еще правил машиной как правят в новой стране, по дурным дорогам: не соглашаясь на компромиссы и у каждой рытвины ожидая царствия небесного.
– Вот маленькая женщина, которая знает, чего хочет, – сказал он, – ты в ней это заметила?
– Да, – сказала Холли.
– Дядя Сомс и твой отец… Не вышло бы неловко!
– Она этого не знает, и Джон не знает, и, конечно, не надо им ничего рассказывать. Всего только на пять дней, Вэл.
– Семейная тайна! Запомним.
Если Холли сочла это достаточно безопасным, значит, так оно и есть. Хитро скосив на Вэла глаза, она сказала:
– Ты заметил, как она ловко назвалась к нам?
– Нет.
– Очень ловко. Какого ты мнения о ней, Вэл?
– Хорошенькая и умная; но она, сдается мне, выбросит седока из седла на первом же повороте, если ее разгорячить.
– Никак не решу, – пробормотала Холли, – типична ли она для современной молодой женщины. Новая стала Англия, трудно что-нибудь понять.
– Тебе? Но ты всегда так быстро во всем разбираешься.
Холли засунула руку в карман его пальто.
– С тобою и другим все становится ясно, – сказал Вэл, точно почувствовав поощрение. – Что ты думаешь об этом бельгийце Профоне?
– По-моему, довольно безобидный чертик.
Вэл усмехнулся.
– Мне кажется, что для друга нашей семьи он странный субъект. Впрочем, наша семья идет довольно-таки диким фарватером: дядя Сомс женился на француженке, твой отец – на первой жене Сомса. Наших дедушек хватил бы удар.
– Не только наших, дорогой.
– Машина явно просит кнута, – заметил вдруг Вэл, – на подъеме не желает подбирать под себя задние ноги. Придется мне пустить ее под гору во весь опор, не то я опоздаю на поезд.
В лошадях было нечто такое, что помешало ему по-настоящему полюбить автомобиль, и всегда сразу чувствовалось, правит ли «фордом» он или Холли. На поезд он поспел.
– Будь осторожна на обратном пути: дай ей волю – и она сбросит тебя на землю. До свидания, дорогая.
– До свидания, – отозвалась Холли и послала воздушный поцелуй.
В поезде, после пятнадцати минут колебания между мыслями о Холли, утренней газетой, любованием природой в этот ясный день и смутными воспоминаниями о Ньюмаркете, Вэл ушел с головой в дебри маленькой квадратной книжечки – сплошь имена, родословные, генеалогия лошадей, примечания о мастях и статях. Живший в нем Форсайт склонен был приобрести лошадь определенных кровей, но решительно изгонял свойственный Дарти азарт. Вернувшись в Англию после выгодной продажи своей африканской фермы и конского завода и заметив, что солнце светит здесь довольно редко, Вэл сказал самому себе: «Мне просто необходимо найти какой-то интерес в жизни, иначе эта страна нагонит на меня зеленую тоску. Охота не спасет. Буду разводить и объезжать лошадей». С решительностью и остротой наблюдения, сообщаемой человеку длительным пребыванием в новой стране, Вэл установил слабые стороны современного коневодства. Людям сейчас импонирует мода и высокая цена. Нужно покупать за экстерьер, родословную побоку. А он тут сам готов поддаться гипнозу определенных кровей. Полуосознанная, слагалась у него мысль: «Этот проклятый климат заставляет человека бегать по кругу. Все равно, я должен завести у себя лошадь линии Мэйфлай».
В таком настроении прибыл он в Мекку своих упований. Народу было немного, день выдался благоприятный для тех, кто смотрит на лошадей, а не в рот букмекеру, и Вэл прошел прямо в паддок[42]. Двадцать лет жизни в колониях освободили его от дендизма, привитого воспитанием, но сохранили в нем изящество наездника и наделили его острым глазом на то, что он называл «показным добродушием» некоторых англичан и «вертлявым попугайством» некоторых англичанок – в Холли не было ни того, ни другого, а Холли была для него образцом. Наблюдательный, быстрый, находчивый, Вэл во всякой сделке, в выпивке, в покупке лошади шел прямо к цели; он наметил себе целью молодую мэйфлайскую кобылку, когда медлительный голос сказал где-то рядом:
– Мистер Вэл Дарти? Как поживает миссис Вэл Дарти? Надеюсь, здорова?
И Вэл увидел подле себя бельгийца, с которым познакомился у своей сестры Имоджин.
– Проспер Профон. Мы с вами познакомились на днях за завтраком, – сказал голос.
– Как поживаете? – пробормотал Вэл.
– Очень хорошо, – отозвался Профон, улыбаясь неподражаемо медлительной улыбкой.
«Безобидный чертик», – сказала о нем Холли. Н-да! Черная острая бородка придает ему сходство с Мефистофелем; но это Мефистофель сонный и добродушный, с красивыми и, как ни странно, умными глазами.
– Тут один человек хочет с вами познакомиться – ваш родственник, мистер Джордж Форсайт.
Вэл увидел грузную фигуру и чисто выбритое бычье, немного нахмуренное лицо с насмешливой улыбкой, притаившейся в серых навыкате глазах; он смутно помнил это лицо с давних времен, когда обедал иногда с отцом в «Айсиум-клубе».
41
Он на своей родной земле, // Его зовут… Вэл Дарти. – Реминисценция строк из романа Вальтера Скотта «Роб Рой», где герой говорит Фрэнку Осбальдистону: «Я на своей родной земле, и зовут меня Мак-Грегор».
42
Паддок – огороженное место около ипподрома, где лошадей держат перед скачками.