Скрипачка

С трудом дождавшись, когда стихнут аплодисменты, Алька выскочила со сцены. Потопталась в коридоре, затравленно озираясь вокруг, — везде были люди: огромный, почти в сто человек, оркестр вываливался из зала в артистическую, в курилку, в туалеты, нигде нельзя было скрыться. Алька, прижимая к себе скрипку, устремилась к служебному входу. Сзади послышались шаги.

— Аля, что с тобой? — Ленка обняла ее за плечи. — Тебе плохо? Тошнит? Я так испугалась за тебя!

Алька продолжала быстро спускаться по лестнице. Только там, внизу, можно было исчезнуть, раствориться на все пятнадцать минут перерыва, побыть одной, постараться взять себя в руки. Ленка, едва заметно прихрамывая, спешила за ней, на ходу приговаривая что-то ласковое и утешительное. Алька изо всех сил сдерживалась, чтобы не зареветь. Сверху раздался стук каблуков, и девчонок догнала Сухаревская, бледная, с ледяным взглядом и со скрипкой в руках.

— Она болела. — Ленка загородила Альку спиной, точно опасаясь, что Ирка нападет на подругу. — Она и сейчас себя плохо чувствует, ей не надо было приходить на концерт.

— Уйди-ка отсюда, — тоном, не терпящим возражений, приказала Сухаревская Ленке.

— Но она не виновата, — упрямо сказала та, не двигаясь с места.

— Уйди, я прошу! Мы сами разберемся.

— Хорошо. — Ленка послушно вышла обратно в коридор, ободряюще кивнув Альке.

Теперь Ирка и Алька стояли друг против друга, и обе тяжело дышали от быстрой ходьбы.

— Иди домой, — наконец проговорила Ирка.

— А концерт?

— Плевать, без тебя сыграем.

— Мне нужно найти Чегодаева, — неожиданно для себя заявила Алька.

— Ты его не найдешь, — твердо ответила Ирка.

Алька села на нижнюю ступеньку, уткнулась в скрипку лицом. Пусть они все оставят ее в покое. Все равно она здесь работать больше не будет, наверняка, после того что сейчас случилось, ее уволят. Или переведут на последний пульт, а это еще хуже.

— Послушай, — раздался над ее головой Иркин голос, — я знаю, где ты вчера была. Я все знаю.

Алька недоверчиво подняла глаза. Что значит «все»? Что она может знать про нее, что она вообще понимает, эта Ирка? Разве она чувствует хоть капельку той боли и отчаяния, которые сейчас душат Альку? Не нуждается она в Иркиной долбаной жалости и сочувствии! На кой Альке эта жалость, если никто не вернет ей синие бланки!

— Иди домой, — повторила Ирка совсем мягко. — Все будет хорошо. Я очень на это надеюсь.

Алька нехотя поднялась со ступеньки и поплелась в артистическую. Там уже было пусто, начиналось второе отделение. Ирка стояла в дверях, спокойно наблюдая, как Алька застегивает футляр, переодевает платье, складывает вещи в пакет.

— Без тебя начнут, — предупредила ее Алька, раскрывая сумку, чтобы положить туда заколку. Рука дернулась, сумка выскользнула на пол, теряя свое содержимое.

— Не начнут. — Ирка хладнокровно дождалась, пока Алька, ползая по полу, собрала свои вещи, натянула куртку и вышла, кивнув на прощание. Потом быстро проверила строй скрипки, подошла к зеркалу, мельком взглянула в него, привычно задвинула ногой под стул валявшуюся на полу бумажку и зашагала к выходу, но, не дойдя, остановилась, вернулась, подняла сложенный вдвое листок. «Следующий раз будет последним». Она задумчиво повертела записку в руках. Бумага все еще хранила слабый, но настойчивый аромат.

Ирка хорошо знала этот запах — это был запах туалетной воды Виктора Глотова.

35

Аля стояла на главной лестнице Большого зала. Вокруг было пустынно и тихо. Внизу на стульчике читала книгу суровая седая билетерша. Сухаревская велела Альке идти домой, но ей туда не хотелось. Сверху до нее доносились слабые звуки Генделя, и она спустилась в холл, чтобы не слышать их. Напиться, что ли? Пожалуй, это единственное, что можно сделать, находясь в Алькином положении. Жаль, она хорошо переносит выпивку, и так надраться, чтобы обо всем забыть, ей будет нелегко. А забыть необходимо.

Алька медленно подошла к буфетной стойке. Буфетчица отвлеклась от пересчета денег и вопросительно вскинула брови.

— Что вы хотели?

— Ничего.

Алька села за столик, спиной к приветливой буфетчице, положила снятый футляр рядом, на стул, прикрыла глаза.

— Эй, спишь, что ли?

Она обернулась на голос, бывший хриплым, грубым, но смутно знакомым.

— Не спишь. Это хорошо. — Рядом с ее столиком стоял, слегка покачиваясь, среднего роста, худой, обросший мужик. Лицо его Алька явно откуда-то знала, но откуда, припомнить не могла.

— А ты из оркестра. — Мужик улыбнулся, обнажив редкие, темные зубы, и уселся рядом. — Чего смотришь, не признала?

Алька покачала головой и тут же поняла, кто перед ней. Это был рабочий сцены, прикомандированный к Дому культуры, но всегда выезжавший с оркестром на концерты. В его обязанность входило расставить и собрать пульты и стулья, помогать перетаскивать арфу и контрабасы и просто быть на подхвате. Имени его Алька не помнила.

— Ну так-то лучше, — сказал мужик, видя в Алькиных глазах осмысленность. — Чего здесь сидишь, когда ваши все на сцене?

— Болею, — вяло проговорила Алька.

— Болеть — дело плохое, — посочувствовал мужик и встал.

Алька снова зажмурилась. На столе что-то звякнуло.

— Выпьешь со мной? — Мужик, не дожидаясь Алькиного согласия, уже разливал поллитровку по стаканам. — Самое милое дело по болезни. У тебя что болит-то?

— Душа, — уронила Алька.

— Тогда тем более, — нисколько не удивился мужик, пододвигая к ней наполненный до краев стакан. — Ну за что пьем?

— Не знаю. — Алька взяла стакан в руку. Он был приятно прохладным.

— Давай за Пал Тимофеича, царствие ему небесное. За упокой не чокаются, — предупредил мужик и залпом опрокинул стакан. Алька сделала короткий вдох и последовала его примеру. Перехватило горло, на глазах выступили слезы, но через несколько секунд по телу прошло блаженное тепло.

— На вот закуси. — Мужик вынул из кармана шоколадку, отломил кусок, протянул Альке. Та послушно сунула его в рот. Мужик снова наполнил стаканы.

— Хороший человек был Паша, — прочувствованно произнес он. — Не скучаешь за ним?

— Скучаю, — согласилась Алька и так же, залпом, осушила второй стакан.

— Хорошо пьешь, молодец, — похвалил ее собутыльник. — И я скучаю. Простой был, без гонору. Сидели мы с ним часто, вот как сейчас с тобой, чин чинарем, говорили обо всем… Еще налить?

Алька подставила стакан. Рабочий разлил остатки водки, с сожалением взглянул на пустую бутылку.

— Жизнь у него непростая была. — Он помахал пальцем перед Алькиным носом. — Тяжелая, говорю тебе, жизнь. Врагу не пожелаешь! А он все терпел! Такой человек был стойкий, значит. — Его лицо приблизилось к Алькиному, он перешел на громкий полушепот, запинаясь и пьяно растягивая слова: — Т-такое расскажу, н-не поверишь!.. Давай еще по маленькой?

— Давай, — лихо махнула рукой Алька.

— Тогда за твой счет, — развел руками мужик. — У меня з-затруднения, не обессудь.

Алька порылась в сумке, достала кошелек, вынула полтинник и отдала собутыльнику.

— Я м-мигом. — Тот нетвердой походкой направился к буфету.

Женщина, очевидно хорошо знавшая его, покачала укоризненно головой:

— Гриша, пора тебе остановиться. Помнишь, в прошлый раз какие неприятности были?

— Все путем! — Мужик выставил вперед ладонь. — В-видишь, мы Пал Тимыча поминаем. Она, между прочим, не п-просто так, а с-скрипачка! Я в этом деле много п-понимаю, не хуже с-самого дирижера!

Буфетчица строго взглянула на Альку и протянула мужику бутылку:

— Смотри, Гриш, это последняя.

— Учту, — пробормотал Гриша и вернулся за столик.

Они выпили еще пару стаканов. Альке стало совсем хорошо, тепло, язык ее отяжелел и ворочался с усилием, из рук ушла дрожь, но зато они, казалось, налились свинцом и с трудом поднимались. Концерт, Сухаревская, Васька — все уплыло, растворилось, превратилось в бесцветные, лишенные объема картинки, которые перестали тревожить Алькино воображение. И только одна тоскливая мысль о Валерке, о том, что она не нужна ему, настойчиво, острой иглой сидела в мозгу, не исчезая, а с каждым стаканом становясь все более отчетливой.