Скрипачка

— Ты что здесь делала? — слегка удивленно спросила та, поравнявшись с ней. — Передать что-нибудь хотела?

Алька угрюмо кивнула.

— Так у тебя же не возьмут. Позвонила бы или занесла мне. Я как раз передачу несу.

Алька мялась с ноги на ногу, не зная, что сказать.

— Ты с инструментом? — не то спросила, не то констатировала женщина.

— У нас концерт сегодня, через три часа. — Алька обрадовалась, что появился предлог улизнуть.

— Ну иди тогда. Что передать-то хотела? Давай мне. Записку?

— Нет, не надо. Я передумала. — Оттого что ее застали врасплох, голос Альки прозвучал резко и даже грубо. Рыбакова снова бросила на нее удивленный взгляд. Альке стало стыдно. Сама навязалась. Мать-то его ничем не виновата, она и не догадывается ни о чем. — Как решилось с Дениской? — спросила она, чтобы загладить неловкость.

— Плохо. На следующей неделе его заберут. Я только-только из опекунского совета иду. Ничего там слушать не стали, говорят: есть живая мать, родительских прав не лишена, хочет она, — значит, ребенок будет жить с ней. Он у нас, то есть у Валеры, остался по их с Верой взаимному согласию. А теперь какое согласие?

— Вы Валере теперь напишете? — расстроенно пролепетала Алька.

— Теперь уж напишу. Что же делать?

Алька всмотрелась в лицо Рыбаковой, ожидая увидеть слезы, но глаза той были абсолютно сухи. И голос, как всегда, был тихим, но ровным и спокойным.

«Какая-то бесчувственная она», — поразилась Алька, представляя, как бы повела себя она сама в такой ситуации. Наверное, скандалила бы, плакала, угрожала… А впрочем, откуда ей знать, каково это? Ведь у нее нет ребенка.

Она отступила на шаг назад:

— Я пойду. Вы не обижайтесь на меня.

— Я и не обижаюсь.

— Я… игрушку Денису… давно еще купила, все никак не передам. Потом как-нибудь… Хорошо?

— Хорошо, только ты чего так кричишь? — Рыбакова тихонько дотронулась Альке до плеча, и та сразу заметила, как дрожит ее рука — не просто дрожит, ходуном ходит. Ах, дура она, дура!

— Я ничего, — проговорила она осевшим голосом. — Я потом вам объясню. Честное слово! — Алька повернулась и, не оглядываясь, побежала вперед по улице.

34

Алька молча, ни на кого не глядя, проскочила в артистическую. Народу собралось немного, до официальной явки оставалось чуть меньше часа. Она натянула черное платье, с удивлением обнаружив, что оно странно висит на животе. Впрочем, что странного: с таким образом жизни, какой сложился у нее в последнее время, немудрено похудеть. Алька одернула черный трикотаж, переобула туфли, расчесала перед зеркалом волосы, стянула их блестящей резинкой, чтоб не мешали во время игры. Теперь надо бы позаниматься, а то руки трясутся, не хуже чем у Рыбаковой.

В противоположном углу комнаты, деликатно отвернувшись от Альки к окну, тихонько наигрывал соло Владик Кудряшов. Алька настроилась и вступила дуэтом с ним. Владик обернулся, на его некрасивом, обезьяньем лице появилась добродушная улыбка.

— Давай еще раз, сначала, — предложил он.

— Давай.

Они заиграли кусок сначала, Владик вел тему, Алька вплетала в нее подголоски. На концерте к ним должны будут присоединиться Сухаревская с Соловьевой. У Ирки та же тема, что и у Владика, а у Ленки в партии выписаны «картошки», то есть длинные ноты, которые тянутся весь такт.

Алька и Владик доиграли весь сольный эпизод. Владик опустил скрипку, приблизился к Альке:

— Молодец, здорово играешь.

Алька немного успокоилась. Похвала Кудряшова чего-нибудь да значила. Он сам сильнейший скрипач и музыкант опытнейший, помимо игры в оркестре выступает квартетом, преподает в консерватории. Владик давно бы мог подвинуть Сухаревскую с концертмейстерства, да не хочет: он в оркестре совместитель.

— Может, повторить? — спросила Алька.

— Давай повторим, — усмехнулся Владик, — но тебе бояться нечего. Вот только в двадцать восьмой цифре штрих замени. Ты играешь саттие, а я бы делал спикатто. Сможешь поменять?

— Наверное. — Алька пожала плечами и снова подняла скрипку.

На этот раз получилось еще лучше — во многом благодаря совету Владика.

— Порядок. — Кудряшов положил скрипку в футляр. — Пойду покурю. Ты еще будешь заниматься?

— Да нет, пожалуй. — Алька вытащила сигареты и отправилась вслед за Владиком в коридор к мужскому туалету.

Там уже стояли Скворцовы, Копчевский и Славка Зубец, о чем-то оживленно беседуя. Увидев подошедшую Альку, все разом замолчали. Она удивленно покосилась на ребят, достала из пачки сигарету, наклонилась к Копчевскому. Тот, ни слова не говоря, чиркнул зажигалкой. Разговор возродился, но тянулся как-то вяло, и Альке показалось, что тема его изменилась с ее приходом. Она с нетерпением поглядывала на лестницу, где должен был с минуты на минуту появиться Чегодаев. Хотя Валерка и поступил как последний дурак, все же дело надо довести до конца. Пусть выйдет на свободу и катится от нее подальше! Однако Чегодаев не шел, зато на второй этаж поднялась Ленка. Повязки на ноге у нее уже не было, но ступала она тяжело, останавливаясь на каждой третьей ступеньке.

— О! — обрадовалась она, заметив Альку. — Что случилось? Мы все тебя потеряли.

— Болела, — уклончиво объяснила Алька.

— А твоя соседка отвечала, что тебя нет дома. — Ленка пристроилась к компании, положила футляр на подоконник.

— Я ее попросила.

— А что с тобой было-то?

— Отравилась.

— Понятно, — сочувственно протянула Ленка. — Ты играть-то можешь? Надо было, наверное, больничный взять.

— Не надо, все в порядке. — Алька еще раз покосилась за спины курящих в поисках Васьки. Странно, все уже почти в сборе, а его нет. Правда, он говорил ей о каких-то делах. Ладно, наверняка сейчас прибежит.

Докурив, они с Ленкой отправились обратно в артистическую, уже битком набитую переодевающимися оркестрантами. Никто никого не стеснялся, каждый, отвернувшись, занимался своим гардеробом. Ленка неторопливо облачилась в обтягивающее ее тонкую фигуру шелковое платье, высоко подколола волосы. В это время в дверях появилась Сухаревская — губы плотно сжаты, лицо каменное. Колючие глаза быстро обшарили огромную комнату и остановились на Альке.

«Сейчас начнется», — подумала та, внутренне собираясь, словно перед прыжком в холодную воду, прикидывая, как получше наврать по поводу своего двухдневного прогула. Но Ирка повела себя неожиданно. Она ни словом не обмолвилась об Алькиных прегрешениях, только коротко поинтересовалась:

— Партию смотрела? Соло выходит?

Алька растерянно наклонила голову.

— Сейчас будет прогон, я послушаю, — сказала Ирка и куда-то исчезла.

В артистическую заглянул Горгадзе, сделал пригласительный жест рукой. Оркестранты потянулись на сцену, переговариваясь и пересмеиваясь. В пустом зале сидели несколько облаченных в костюмы мужчин и две полные пожилые женщины, одетые подчеркнуто строго и просто, но с бриллиантами в ушах и на шее.

— Спонсоры, — шепнула Ленка.

— Откуда такие?

— Французы. Тебя вчера не было, а Горгадзе что-то вроде собрания устроил. Старые спонсоры выдохлись — им оркестр вроде как и ни к чему. Крет это в секрете держал, всем и невдомек было. А Горгадзе новых нашел, у него с ними по Парижу связь осталась. Пугал вчера: мол, если что, останемся на бобах и разлетится весь наш хваленый коллектив, к чертовой матери.

— Господи! — Алька поежилась. — Что ж он раньше молчал, партизан?

— Не дрейфь, — успокоила Ленка. — Сыграем.

Горгадзе, прямой и напряженный, как натянутая струна, стал за дирижерский пульт. Алька сделала глубокий вдох и кинула последний мгновенный взгляд на духовиков. Васьки так и не было. «К концерту придет», — успокоила себя она и взмахнула смычком. Оркестр играл слаженно и точно, пожалуй, лучше, чем при Кретове, несмотря на то что Горгадзе почти не повышал голос. Сказывались многочасовые, кропотливые групповые репетиции. Отыграли виолончели, кларнетист блестяще сыграл свою каденцию. Секунду на сцене стояла мертвая тишина, затем Горгадзе показал ауфтакт солирующему скрипичному квартету. Ирка и Владик вступили одновременно, затем к ним присоединила свои тягучие басы Ленка. Алька уверенно варьировала мелодию первого пульта, с облегчением и радостью слыша, как легко и красиво поет инструмент. Пролетело место на спикатто, рельефно оттеняя глубокую, напевную тему. Ленка взяла последний, густой бас и на полную мощь врубился весь оркестр тутти. «Красивое все же произведение», — удовлетворенно подумала Алька. Они совсем мало репетировали именно эту одночастную симфонию, написанную молодым и очень одаренным российским композитором, но сейчас она звучала здорово, являясь козырной картой всего концерта, необычная по форме, страстно-героическая по содержанию, дающая возможность продемонстрировать себя почти всем оркестровым группам. А ведь когда месяц назад Горгадзе раздал им ноты, все плевались: мы, дескать, такого никогда не играли и играть не будем.