Скрипачка

Чегодаев вынул из кармана куртки паспорт с таможенными печатями. Петька Саврасенков был одним из тех двоих, кого Васька порекомендовал Кретову. Другим был Ваня Омелевский. Оба они уволились из оркестра, один полгода назад, другой — чуть позже. Тогда Чегодаева это не насторожило. Но теперь он достал записную книжку и разыскал телефон Саврасенкова, моля Бога, чтобы его подозрения оказались ложными. В трубке включился автоответчик. Голос на пленке женский, наверняка — жена. Куда-нибудь уехали, в гости или в театр. У Васьки немного отлегло от сердца. Значит, с Петькой все путем. Надо будет позвонить попозже, около двенадцати. Он собрался с духом и набрал другой номер.

— Але, — сказал детский голосок. — Але! Вам кого?

— Позови, пожалуйста, Ивана Михайловича, — попросил Чегодаев и невольно улыбнулся. Дочка небось. Ишь какая важная, прямо как секретарь.

В трубке воцарилось молчание. Васька почувствовал, как мгновенно пополз по спине холодный пот.

— Папу позови, — мягко повторил он, уже зная, что услышит в ответ.

— Папы нет, — серьезно ответила девочка. — Он погиб три месяца назад. В машине отказали тормоза.

— Прости, ради бога, — хрипло проговорил Васька. — Прости, я не знал. Я работал с твоим отцом. Прими мои соболезнования и маме передай…

— Мама тоже погибла, — бесцветным голосом сообщила девочка. — Они ехали вместе. До свиданья.

Она положила трубку. Чегодаев дрожащими руками взял со стола скрипичный паспорт, вышел в прихожую, вытащил из куртки остальные бланки. Принес их на кухню, долго рвал на мелкие кусочки, потом сложил в пепельницу и поджег. Бумага выгорела моментально, а плотная фотография долго тлела, не желая исчезать, рассеиваться в оранжевых языках пламени.

В кармане у Васьки грянул телефон, так громко и неожиданно, что Чегодаев дернулся, и трубка упала на пол. Он поднял ее, нажал кнопку.

— Вася, это Ирина. — Резкий, деловой голос Сухаревской ударил ему в самое ухо. — Не отвлекла?

— Да нет. — Васька откашлялся.

— Я тебя спросить хочу, ты случайно не в курсе, куда делась Бажнина? На репетиции ее два дня нет, дома тоже. Она тебе ничего не говорила? Где вообще ее искать? Мне ее на концерт ждать или нет?

— Тут твоя Бажнина. — Васька внезапно почувствовал новый прилив злобы на Альку, в два раза сильнее прежнего, — ничего с ней не сделается!

— Она у тебя? — слегка удивилась Ирка. — Ну прости, что помешала. Передай ей, что завтра ее ждут большие неприятности.

— Нас всех ждут неприятности. — Васькины нервы сдали, он сорвался на крик: — Знаешь, куда она таскалась? На дачу к Кретову!

— Зачем?

— А ты не понимаешь? Она же помешалась на своем Рыбакове, хочет его из тюрьмы вытащить, любой ценой! В результате ей много удалось!

— Чего удалось? — не поняла Ирка. — И потише, пожалуйста, она же все слышит.

— Ни черта она не слышит! Спит она. Разворошила осиное гнездо и спит, как младенец!

— Да прекрати орать, — сухо потребовала Ирка. — Давай поподробней насчет гнезда.

— Что тебе поподробней? Под кретовским руководством Саврасенков, Омелевский, а может, и еще кто-то вывозили на продажу за бугор скрипки, а ввозили подделки. Она на даче паспорта нашла на Гваданини, которого у Петьки в помине не было. Омелевский — уже труп, я ему только что звонил. Саврасенков тоже, думаю, на этом свете не задержался. Крета, теперь это понятно, не Рыбак пришил, хотя, моя б воля, я б ему пожизненное припаял, до того он меня достал. Дальше на очереди твоя ненаглядная Бажнина, а за ней…

Васька спохватился. Что это он делает? Разве можно было рассказывать все Ирке? Эк его ревность-то одолела! Своими бы руками взял да придушил Валерку. Надо же, из-за него…

Ирка молчала и, казалось, даже не дышала на том конце провода. Ваське показалось, что связь прервалась.

— Ты меня слышишь? — спросил он спокойнее.

— Слышу, — ответила Сухаревская каким-то странным голосом. — Прости, я сейчас не могу больше говорить.

Васька с облегчением положил трубку. Что ж, он сам себе отрезал пути к отступлению. Может, это и к лучшему, так бы он колебался, раздумывал, а теперь все ясно. В Москве оставаться нельзя. Ни недели, ни дня. Завтра он исчезнет, благо у него есть куда. Под Курском находится деревушка, которой нет ни на одной крупной карте. Хорошая деревушка, там когда-то жила Васькина бабушка. Дом ее в целости и сохранности, прошлым летом Чегодаев наведывался туда на две недели. Никто его там не достанет на первых порах. Пока разберутся, что он причастен к кретовским махинациям, он оформит документы в Канаду через надежных людей, которые многим ему обязаны. Бог с ним, с Московским муниципальным, и со всем остальным. За эти годы Васька хорошо заработал, на первое время ему хватит в Канаде. А там устроится в ансамбль, куда его давно зовет один милый импресарио, выходец из Санкт-Петербурга. Васька давненько об этом подумывал, да все никак не решался. Видно, пришла пора.

Он еще раз набрал Петькин номер, просто потому, что любил все доводить до конца. На этот раз к телефону подошла женщина.

— Мне нужно поговорить с Петром Семеновичем, — осторожно проговорил Васька.

— Петр Семенович скончался. Давно, еще в январе. — Голос был равнодушный и холодный.

— А вы его жена? — спросил Васька.

— Я теща.

— Отчего он умер?

— От сердечной недостаточности. Приехала «скорая», сделали не тот укол.

— Извините.

— Ничего, — вяло ответила женщина.

Теперь сомнений не оставалось. Чегодаев тихонько отворил дверь спальни. Алька лежала, слегка откинув одеяло, склонив голову на голое плечо. Волосы ее разметались по подушке, лицо во сне было страдальческим и одновременно решительным. И невероятно прекрасным. Васька даже зубами скрипнул. Жалко ее, ах как жалко! Сколько женщин было у Чегодаева, и красивых, и страстных, всяких, но ни одна так не заводила его, как эта черноволосая девчонка. Надо было бы, по идее, забрать ее с собой, средств у него вполне хватит на двоих. Но таскать с собой Альку — это теперь все равно что носить в кармане гранату без чеки. Наверняка за ней следят, и софит, без всякого сомнения, должен был именно ей на голову упасть, случайно пронесло. Не станет Васька так рисковать. Сама виновата. Кому его предпочла — этому дураку Рыбакову! Пустому месту! Это ж дохлый номер, отработанный материал, Васька таких немало на своем веку повидал, знает, чем они кончают. И все-таки обидно до чертиков: ну что она в нем могла найти, в Валерке, из-за чего поставила под угрозу свою жизнь? А его, Ваську, Алька не любит, видно же, что не любит, пересиливает себя, надеется на его помощь! Тьфу!

Распалив себя не на шутку, Чегодаев покинул спальню и пошел собирать необходимые вещи и документы.

32

Ирка сидела в своей крошечной, в пять метров, кухне за столом. Рядом лежала телефонная трубка. Из нее гнусаво и настойчиво неслись короткие гудки, но Ирка их не слышала. Как не слышала все усиливающихся криков за прикрытой дверью — в комнате бушевала очередная ссора Игоря и матери. Ей казалось, что жизнь разделилась на три части, как простая репризная форма музыкального произведения. Первой частью, написанной в глубоком миноре с хроматизмами, было ее существование до Виктора. Именно существование, потому что на настоящую, полную, яркую жизнь оно не тянуло. Второй частью, как водится, была контрастная середина — мажорная, светлая, радостная, полная стремительных пассажей и сладкозвучных гармоний. Третья представляла собой репризу, еще более мрачную и минорную, чем начало, сходную с похоронным маршем. Не зря композиторы, чье творчество дожило до наших дней, считаются гениями: музыка — это и есть жизнь.

Третья часть началась внезапно, без подготовки, с резкого модулирующего аккорда. Им оказался разговор с Чегодаевым, который состоялся полчаса назад.

Старая дура! Купилась на внимание, на ласковый голос, на красивые глаза. Женщиной, видите ли, захотела себя почувствовать! Ну получила? Да кому ты такая нужна, выдра бесхвостая? Двадцативосьмилетнему, богатому и красивому? Так только в сказках бывает, напридуманных как раз для таких идиоток, как ты. Васька, сам того не ведая, доходчиво объяснил Ирке, для чего она понадобилась Вите Глотову. Сразу вспомнился тот разговор о скрипках, как бы невзначай заведенный Глотовым тогда, во время их романтического завтрака у него дома. И еще более давний эпизод, когда Ирка и Копчевский, пьяные и до глубины души задетые обвинением, что не могут заработать на приличный инструмент, ополчились на Виктора. Значит, вот чем занимались они с Кретовым! Контрабандой инструментов. Потом, видимо, Пал Тимофеич подустал и решил слинять по-тихому. Да и перевозчики его слабину дали, решили концы в воду спрятать и завязать. Ан не тут-то было: такие дела так просто не прекращаются. Дирижера убрали, хорошо заработавших скрипачей — тоже, и Витюше понадобились новые курьеры. Он попытался прощупать струнников, но с оркестром-то Глотов на «вы», людей толком не знает. Это ж пить с народом надо да в гостиничных номерах ночами сидеть. Это ж надо бок о бок пахать по пять часов на репетициях, до белых глаз чистить интонацию на групповых, а потом еще в курилке, где от дыма ничего не видать, обсуждать, почему наваляли первые скрипки и как классно прозвучало соло вторых. А Глотов — один, сам по себе, и, хоть трусом его никак не назовешь, судя по делам, которыми он ворочал, музыкантов он боится. Вот и решил пойти другим путем, кстати вполне традиционным. Обработал ее, Ирку, как соплячку, а сам медленно, но верно подводил к мысли о вывозе скрипок. И подвел бы! Она ради него уже на все была готова — бросить работу, маму, забрать Соню и вперед! Если бы не Чегодаев, ей бы и в голову не пришло, что все заранее было спланировано. Точно пелена с глаз упала, ясно стало, что первично, а что вторично в их отношениях с Витей.